Прекрасное будущее отодвигается

Несмотря на то что война в той или иной форме не угасала никогда, люди сознательно от неё отстраняются. Большинству не хочется лезть под танки и подставляться под пули. Притом что большинство любит кинобоевики, да и в реальной жизни пацифистов мало. Так или иначе мы конфликтуем на работе, в бизнесе, с соседями, подрезаем друг друга на дороге, толкаемся в общественном транспорте, грызёмся с родственниками при дележе наследства.

Да хоть на котиков посмотрите. Казалось бы, ангелы, но за свою маленькую территорию порвут сородича. Так устроена жизнь.

Поскольку люди разные, конфликты между ними неизбежны. А раз люди объединяются в государственные структуры, то конфликты возникают уже между государствами. Этот неприятный закон надеялись отменить сторонники левых идей, считавшие, что государство когда-нибудь отомрёт, а заодно исчезнут и противоречия. Но это прекрасное будущее до сих пор так же далеко от нас, как и от эпохи Карла Маркса. Скорее всего, оно не наступит никогда.

Итак, противоречия между государствами неизбежны. Рано или поздно эти противоречия выливаются в большие войны. Стало быть, война – часть жизни. Наши предки, победившие в Великой Отечественной, совершили невозможное – подарили нам почти 80 относительно мирных лет. Но это небывалый случай в истории, ведь война обычно случается каждые 20–25 лет. Даже поговорка существовала – «у каждого поколения своя война».

Так что спасибо нашим дедам за мирные годы. Но рано или поздно всё кончается.

Правда о страхе

Человеку свойственно бояться. Неопытный человек даже по морде получить боится, а уж тем более – серьёзное ранение. Но трусость означает унижение, боль и в перспективе позорную смерть. Поэтому люди на войне преодолевают страх.
Только обычно не сразу, часто проходя через позор, пытаясь обмануть других и себя.

Этот процесс отлично описан у Дмитрия Фурманова, автора повести о Чапаеве. Автор вывел себя под именем комиссара Фёдора Клычкова, который поначалу вёл себя дерзко, а в реальном бою струсил. Пока не начался обстрел, «Фёдор ехал впереди цепи, покуривал и бравировал своим молодечеством», но когда ударили пулемёты, «внутри что-то вдруг перевернулось, опустилось, охолодело, будто полили жаркие внутренности мятными студёными каплями. Он некоторое время ещё продолжал идти, как шёл до сих пор, но вот немного отделился, чуть приотстал, пошёл сзади, спрятался за лошадь… а там – вскочил в седло и поскакал… Куда? Он сам того не знал, но прочь от боя скакать не хотел – только отсюда, из этого места уйти, уйти куда-то в другое, где, может быть, не так пронзающе свистят пули, где нет такой близкой, страшной опасности…»

Неопытный боец убеждал себя и окружающих, что не удирает от смерти, а скачет по некой важной надобности. «…Выражение лица у него в тот миг было самое серьёзное, деловое – вы бы, встретившись, и не подумали, что парень мчится с перепугу. Вы подумали бы непременно, что он везёт какое-то очень-очень важное сообщение или скачет в трудное место к срочному делу».

Так комиссар доскакал до глубокого тыла, в обоз, но и там ему было страшно, потому что на передовой «есть о кого толкнуться, к кому пришиться, кругом – подмога в цепи. А ты оглянься на обоз: двести возов, двести мужиков, а на всех одиннадцать винтовок!.. В это время рысью подъехал всадник… Он молол что-то вздорное и бессвязное. Фёдор посмотрел ему в лицо и понял, что оба они больны одною болезнью.

– Наши-то где? – спросил небрежно тот, подъезжая вплотную.

– А вот сам ищу, – брезгливо ответил Фёдор и застыдился. Они друг друга поняли до самого позорного днища».

К чести Фурманова – Клычкова страх он в следующих сражениях преодолел и даже орден Красного Знамени потом заработал.

Испуганный поэт

У поэта Владимира Луговского сложилось по-другому. Он в юности немного поучаствовал в Гражданской войне, не попадая в особо рисковые ситуации, а потом писал романтические революционные стихи. Студенты Литературного института боготворили «старого рубаку». На Отечественную войну Владимир Александрович ушёл добровольцем, но, попав под бомбёжку, увидев разорванные тела и вырвавшись из окружения, сломался.

Константин Симонов, считавший Луговского «учителем мужества», был поражён изменениями, произошедшими в этом человеке: «Невообразимо он переменился… страшно постарел, у него дрожали руки, он плохо ходил, волочил ногу и вообще производил впечатление человека, только что перенёсшего какую-то ужасную катастрофу, потрясённого морально и совершенно выведенного из строя физически. Он сказал, что заболел на фронте, что ужасно себя чувствует, что, видимо, ему придётся ложиться в больницу, и в том, что он действительно был тяжело болен, – не могло быть никаких сомнений… Человек, которого я за несколько месяцев до этого видел здоровым, весёлым, ещё молодым, сидел передо мной в комнате как груда развалин… я почувствовал – я не мог этого не почувствовать – меру его морального потрясения».

Справедливо отметить, что, «поломавшись» на фронте, Луговской не перестал быть прекрасным поэтом. Пожалуй, как поэт даже вырос. Но это не частый случай. Самое печальное, что сегодня тысячи трусов оправдывают себя тем, что они особенные, сложно организованные, будучи обычными бездарями.

Два приказа

Знаменитый приказ №227 от 1942 года, известный нам под названием «Ни шагу назад!», сработал отлично. Немцев тогда остановили, а потом и погнали. Но мало кто знает, что до него был издан приказ №270, той же направленности, но куда менее эффективный.

В чём тут дело?

Ну да, в сорок втором году, несмотря на очень сложную военную ситуацию, СССР уже гораздо лучше подготовился к боям, чем летом сорок первого, когда обнародовали первый приказ. Экономика теперь встала на военные рельсы, разогрелась.
Но не менее важно содержание документов.

Приказ №270 начинался с признания безупречности и героизма «громадного большинства частей Красной Армии», которые не отрицают даже враги. Далее страница с перечислением героических частей и командиров. Ещё половина страницы посвящена трусам – генералам, сдавшимся в плен. Предложение заменять трусливых командиров смельчаками из нижних чинов и призыв расстреливать дезертиров. В общем, правильно, но как-то нерешительно и за душу не берёт. Соответственно, и толку было немного. Тысячи красноармейцев продолжали сдаваться, командиры при возможности отступали.

Приказ №227 совершенно иной. Там ни одного комплимента в сторону героических частей. За что и кого хвалить, если страна на краю гибели? Этот край показан очень наглядно: «Враг бросает на фронт всё новые силы… лезет вперёд, рвётся вглубь Советского Союза… Часть войск Южного фронта… оставила Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления и без приказа, покрыв свои знамёна позором… Население нашей страны… теряет веру в Красную Армию…»

Далее трезво и страшно объясняется, что «наши средства не безграничны… После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса… у нас стало намного меньше территории, стало быть, намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик… У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину…»

И вот после всего этого – уже собственно приказ о запрете отступления без санкции начальства. Уведомление о расстреле на месте трусов и паникёров. И о создании, по примеру немцев, штрафных рот и заградотрядов. Последнее – важно, но не менее важен предыдущий, исключительно сильный текст. Будоражащий.

Фронтовой корреспондент Симонов признавался, что этот приказ его оглушил и подавил. Через некоторое время под впечатлением от приказа 227 он напишет:

За Родину, до Сталина

На Сталина вешают ответственность за многое. Либеральные историки, допустим, обвиняют его в необоснованных репрессиях против генералов, которые оказались в немецком плену. Тех самых, которые обвинялись в приказе №270, в начале войны. По версии защитников, они героически воевали, но вынуждены были сдаться превосходящему противнику.

Но что значит вынуждены? Ведь многие их подчинённые сумели прорвать окружение и выйти к своим. И даже если у генералов не получилось, они могли отбиваться до последнего патрона. Но они так не сделали. И уж точно могли, попав в плен, не давать врагу сведения о своих частях, не фотографироваться в компании немецких офицеров, чтобы противник потом не использовал эти снимки в своей пропаганде.

После войны, когда сдавшиеся русские генералы попадали в руки своих, их всё равно приговаривали к расстрелу. Но не стоит думать, что подобная кара является каким-то особо зверским изобретением советского «тирана». Точно так же с ними поступали в любой нормальной армии.

Вспомним и обвинения в том, что советская власть сажала в лагеря солдат, вернувшихся из германского плена. На самом деле эти лагеря были фильтрационными и держали в них недолго. Сдавшихся немцам проверяли на предмет серьёзных преступлений и, если такого «багажа» за ними не находилось, довольно быстро отпускали.

А вот в императорской России сдавшихся в плен действительно считали предателями и планировали серьёзно покарать. Тем более что во время Первой мировой солдатики сдавались немцу часто, причём безо всякой большевицкой пропаганды. Отчего ещё в 1915 году командующий одной из русских армий генерал Смирнов издал такой приказ: «А тех позорных сынов России, наших недостойных братьев, кто, постыдно малодушествуя, положит перед подлым врагом оружие и сделает попытку сдаться в плен или бежать, я с болью в сердце за этих неразумных безбожных изменников приказываю немедленно расстреливать, не давая осуществиться их гнусному замыслу… Пусть твёрдо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда… после войны по обмене пленных вновь попадёшь к нам, то будешь расстрелян, потому что подлых трусов, низких тунеядцев, дошедших до предательства Родины, во славу же Родины надлежит уничтожать».

В общем, как ни цинично звучит, но это общемировая практика наказания предателей. Другое дело, что в Российской империи собирались карать рядовых, добровольно сдавшихся врагу, а вот в СССР их щадили и приговаривали к расстрелу только высший командный состав.


В Отечественную войну расстреливали и паникёров. Бывало, на месте, бывало – чуть погодя, по приговору трибунала. Провинившихся военных казнили перед строем сослуживцев. А если не расстреливали, то отправляли в штрафную роту или батальон.

Это не одно и то же. Штрафная рота существовала для провинившихся рядовых, младших офицеров или поступивших с зоны зэков. А батальон – исключительно для старшего командного состава. Туда могли упечь за пьянство, коррупцию и, конечно, за трусость. А ещё – за распространение вредных слухов. Так что там вполне могли оказаться майоры и полковники. Только теперь они становились рядовыми и в этом качестве отправлялись в бой.

Такие соединения были исключительно эффективны. Ведь профессиональные офицеры, которым нечего терять, – страшная сила.

Откосить и дезертировать у штрафников шанса не было.

С этим перекликается судьба одного современного азербайджанского «авторитета», решившего скостить свой срок и для этого записаться в частную военную компанию «Вагнер». Через некоторое время он попытался сбежать. Пристрелили как собаку, даже в наше гуманное время.