В конце 90-х я пару лет заведовал кафедрой в одном из московских вузов. Кафедра была создана специально под американских студентов, изучавших русский язык.

Американцы – очень специфическая публика. Я об этом уже когда-то писал, но напишу ещё раз. Дело вот в чём.

По отдельности каждый из этих коровьих хлопцев (ковбоев) в большинстве случаев представляет собой вполне симпатичного человека. Если, конечно, он вовремя принял антидепрессанты и слопал свою национальную мясную булку. И если у него с собой бутылка духоподъёмной пузырящейся бурой жижи. Он весел, приветлив, улыбчив, отзывчив и даже отчасти щедр – может поделиться с тобой стаканчиком своих национальных бурых пузырьков.

Он прекрасен до тех пор, пока в этой жизни всё идёт по его сценарию, особенно если он за этот сценарий заплатил. Например, за курс занятий по русскому языку. Если же что-нибудь пошло не так – скажем, преподаватель пару раз опоздал на занятие, – то на преподавателя и кафедру обрушивается водопад совсем другой, извините, бурой жижи. И на этот раз совершенно интернациональной и без всяких духоподъёмных пузырьков. Пишут на имя декана, ректора. Могут и патриарху написать. Причём коллективно.

Так и случилось на моей тогдашней кафедре.

Наша преподавательница Инна Саечкина – крайне, даже в чём-то болезненно ответственное существо, живущее в Павловском Посаде и каждый день выезжающее на работу в Москву в пять утра, – дважды опоздала на службу из-за отмены электричек. Американцы тут же написали целый талмуд протестов, жалоб и прочих зловонно-бурых текстов, требующих отстранить Саечкину от работы с Избранным Народом Сияющего Града на Холме. А отмена электричек – это ваши местные постсоветские проблемы.

Высшее руководство вуза Инну Саечкину из Павловского Посада от работы с Сияющим Холмом отстранило.

Я заволновался. А потом последовал эпизод, который заставил меня написать заявление об уходе.

Некий студент из богоизбранного штата Массачусетс Пол Дауни отпросился с занятий на пару часов. Для получения посылки из США. В посылке были, разумеется, ценные антидепрессанты.

Он оставил на столе в аудитории полуторалитровую бутылку всё того же сияющего финансовой благодатью глобалистского бальзама цвета подгоревшего бифштекса.

Через два часа Пол вернулся. «Благодать» была кем-то выпита. Скандал поднялся грандиозный. Говорят, массачусетский потерпевший дошёл до Министерства иностранных дел. Он требовал компенсации морального вреда размером в 10 тысяч долларов.

Он, Пол Дауни, надеялся, вернувшись, запить антидепрессанты тем (я безнадёжно пытаюсь подражать американскому стилю), что было в той самой полуторалитровой бутылке. «Я подчёркиваю – полуторалитровой. Прошу господ судей учесть – полутора. Не пол- и не литровой. Я оставил эту бутылку в последней надежде запить ею те крайне необходимые для сохранения моей жизни лекарства, которые были высланы мне моей несчастной одинокой матерью, которая, истратив на них свои последние средства, очень надеялась… Я прошу учесть господ судей: очень надеялась… что я найду, чем их запить. Но…»

Я написал заявление.

И всё-таки среди американцев встречаются и нормальные люди.

Тогда у меня на кафедре был студент Эндрю. Парень искал квартиру, которую можно было бы не очень задорого снять. Я жил тогда в Чертанове, и на моей лестничной клетке квартиру хотел сдать отставной майор Молчанкин. Он молча сдал квартиру Эндрю. И мы с ним оказались одноклеточниками. Или однолестничниками, это уж как кому ближе.

Эндрю каждый раз просил меня:
– Преподаватель, а можно мы иногда как занятий будем ходит в магазине? Это вам будет считать как урок. Индивидуальный денег. Я хочу знать реальная Москва, реальная Россия. Сообщать с продавец, специфичный лексик…

– Хорошо, Эндрю. Можете даже не считать это как индивидуальный урок. И индивидуальные деньги оставьте себе. Только в магазин мы будем ходить в удобное для меня время. Это моё условие. Хорошо?
– Очень хорошо! Будем ходить удобный время.

Рядом с нашим домом стоял только один продуктовый магазин. Он в те времена назывался «У Веры». Сейчас он, если не ошибаюсь, стал очередной «Магнолией».

В магазине «У Веры» была одна-единственная хозяйка, она же одна-единственная продавщица – Вера. Работали, конечно, и другие сотрудники, вроде грузчика Сулеймана. Но на глазах у всех была Вера. Наверное, существовала и какая-нибудь крыша. Говорили, в виде местного законника Серёги Цистита. Но я в подробности не вникал.

Почему мне вдруг захотелось рассказать эту историю…

У меня есть кошка. Её зовут Муся. Хорошая кошка, не вредная. Ведёт себя прилично. Но морда у неё такая, как будто вся вселенная задолжала ей миллион пакетиков с кошачьим кормом. Дашь ей пакетик с кормом из лосося, она его сожрёт, посмотрит на тебя, и чувствуешь – ты ей ещё 50 пакетиков должен, гад. В целом недоброжелательное лицо у моей Муси.

Я как, простите, художник слова, всё время хотел найти какое-нибудь точное определение лицевой морды моей кошки. Недоброжелательное, отрицающее, презрительное, уничижительное, испепеляющее, брезгливое?.. Перебрал сотни определений и понял, что все они хороши, но лишь отчасти. Они освещают морду лица моего животного лишь в некоторой степени. Обобщающего же определения я найти не мог.

Мне даже приснился кошмарный сон. Содержание примерно следующее. Ко мне приходит человек в виде Пола Дауни с бутылкой пепси-колы и говорит на чистом русском языке:
– А можешь ли ты сформулировать русскую национальную идею, чертановская ты вонючка?

Я говорю:
– А ты, вашингтонская вонючка, можешь?

Он:
– Мне это на фиг не нужно. Но я попробую тебе помочь. Можешь ли ты в одном словосочетании сформулировать то, что выражает морда твоей кошки Муси?
– Нет, – честно отвечаю я.
– Так я скажу тебе. Это – лицо советской продавщицы. Вот так и формулируй свою национальную идею, кошачий подкаблучник.

И растворился в безднах моего сна. И я понял, что это правда: морда моей кошки Муси – это лицо советской продавщицы. Притом что я ничего не имею против советских продавщиц с их мордами, равно как и против Муси с её лицом.

Мы с Эндрю стали ходить в магазин «У Веры».

Вера обладала одним неизменным качеством – она никогда не улыбалась. У неё всегда было лицо Муси.

Надо отдать должное Вере: она была миловидная женщина лет тридцати пяти, русая, с правильными чертами лица. Есть такой тип женщин средней полосы – «Я баба, конечно, хорошая, но оставь надежду, всяк сюда входящий».

Виктор Гюго написал роман «Человек, который смеётся». Когда-нибудь я напишу роман «Чертановская продавщица Вера, которая никогда не улыбается». Длинновато, зато правда.

Когда мы зашли в магазин в первый раз, Эндрю, улыбаясь до заушных лимфоузлов, попросил Веру:
– Можно меня два пакеты чипса?

Вера молча выдала Эндрю чипсы и посмотрела на него, как Муся посмотрела бы на чипс, если бы ей дали его вместо корма.

– Это не женщина, это Ленин на «Титаник», – говорил мне Эндрю потом. – Она не умеет улыбка. Зачем такой? Я буду растопить эта Антарктика.

В следующий раз Эндрю начал делать Вере комплименты:
– Здравствуйте, Вера.
– Здравствуйте.

В магазине звучала песня «А ты такой холодный, как айсберг в океане».

– Вы сегодня прекрасная, как звезда. Банка солёные огурцы, пожалуйста.

Вы можете себе представить, как моя Муся посмотрела бы на солёные огурцы. Как, впрочем, и на звёзды.

Эндрю наседал на Веру каждый день.

– Вы сегодня прекрасно глядеть… Мне колбаса доктора…
– Ваш улыбка – мой мечта… Сосиски, плиз.
– Вам нужно снимка Голливуд. Можно подпомогать. Сырок «Дружба».

Надо сказать, что идея дружбы очень глубоко вошла в сознание Эндрю. Когда он что-то плохо отвечал на уроке и я делал ему замечание, он реагировал так: «Моя мозга не дружит с моим ротом».

Где-то в течение трёх месяцев Эндрю каждый день, уже и без моей помощи, пытался, как Пигмалион, разговорить свою чертановскую Галатею. Ему это не удалось. Нельзя сказать, чтобы он приставал к Вере, – нет. Он просто пытался понять эту долбаную загадочную страну.

Прощаясь со мной, он сказал:
– Это ужасный. Как вы живёте с этими женщин? Это Сталинград, а не вумен. Фак!
– Живём, как видишь.
– Плохо живёт.
– Не жалуемся.
– Трудный страна Россия.
– Кому как. Нам нормально.
– А нам трудно… Ну, до встречей, преподаватель.
– Прощай, Эндрю… Муся, кс-кс… иди есть.