С каким восторгом приезжий человек смотрит на село Глубокое, расположенное не где-нибудь на дне впадины, как можно ожидать, а на холмах, получив своё название от озера, и правда глубокого.

Всё здесь поражает воображение, и в первую очередь оторванность от большого мира, который теперь существует сам по себе, а ты от него как бы отдельно. Чтобы добраться до Глубокого, надо пройти от большака десять километров вглубь леса по песчаной наезженной дороге. Так и представляешь первого поселенца, появившегося в этих местах не меньше тысячи лет назад. Шёл, шёл человек всю ночь сосновым бором, в тумане, что-то гнало его вперёд, и на рассвете, когда мучимый жаждой притомился, вдруг открылось перед ним рассветное озеро, за которым высились холмы. Человек понял, что именно это место он и искал, сюда, влекомый судьбой, и стремился.

Целый день человек осматривал окрестности, прикидывая, где лучше начать строиться, а ночевать вернулся на берег. Наварил из пойманной рыбы ухи и долго не мог заснуть, рассматривая небо, с которого бесшумно слетали августовские звёзды, и падение их отражалось в воде мелькающими вспышками. Казалось, что озеро поглощает их, и в представлении древнего человека всё озёрное дно было засыпано жемчугом не успевших сгореть звёзд.

А утром, достав из сумки топор, принялся рубить себе избу. Вскоре к первому поселенцу присоединились и другие. Некогда лесистые холмы обнажились, и на месте деревьев встали избы, сараи, погреба, амбары, извилисто вытянулись прясла, по утрам струился над крышами печной дым, мешаясь с туманом.

Сегодня Глубокое не такое огромное село, каким было недавно, и его совсем не сравнить с довоенным. Домов стало меньше, не так шумно в школе от детских голосов. Часть домов сгорела в военном пожаре, часть сама развалилась от старости, и построить на их месте новые стало некому.

Село Глубокое известно не только своей живописной уединённостью, своим озером, но ещё и организованным здесь в давние времена князьями Корсаковыми винокуренным заводом, дожившим до хрущёвских времён.

Тысячу лет спустя, в конце пятидесятых годов, в селе Глубоком появился мальчик Федя. Если первый поселенец оставил видимый след, то о мальчике Феде никто ничего вспомнить не мог. Пробыл он здесь всего один день, а зачем приезжал, что делал, о чём думал, так и осталось загадкой. Видели его то в одном месте, то в другом, мелькал он на улицах села, у озера, у проходной и у конторы спиртзавода, возле клуба, но мало кто задержал на нём свой взгляд. А между тем дело, с которым приехал Федя, было для него наиважнейшим, и приехал он из соседнего райцентра Пустошка искать своего отца, полгода назад устроившегося работать на спиртзавод и с тех пор как в воду канувшего. Отец не писал, не отправлял обещанных денег, а у мамки, помимо Феди, был ещё младший Миша. Работала она конюхом в райпотребсоюзовской конюшне, платили мало, и жили они за счёт коровы и огорода.

Он не сказал дома, куда едет. Сначала надо было найти отца и оправдать перед матерью, которая в последнее время его нещадно ругала. «Бросил вас папка, – мстительно говорила она им с братом. – Променял на чужую юбку».

Маленький Миша, ещё ничего не понимая, видя только материнскую озлобленность, горько ревел. Но Федя знал, что отец добрый и никогда их не бросит. На чужой стороне всякое случается. Может, он выпил, подрался, попал в милицию, не имея возможности сообщить о себе. Или заболел и, чтобы не обременять семью лишней заботой, затаился, перемогая болезнь в одиночестве. Но, скорее всего, много работает, копит деньги и однажды приедет к ним с чемоданами подарков.

Ранним утром Федя выбрался из пустошкинского автобуса и расстояние в десять километров до села прошёл быстро, подгоняемый уверенностью в скором и благополучном исходе дела. Он пока не знал, с чего начнёт поиски, на месте будет виднее. Но, когда появился в Глубоком, выяснилось, что рабочий день в разгаре и все вокруг заняты делами: спешили по улицам, ехали в машинах и на телегах, гружённых ящиками и бидонами. И Федя растерялся, понимая, что поиск отца окажется нелёгким.

Неожиданно над селом раздался протяжный утробный гудок, и многие на улице не сговариваясь направились в одну сторону. Федя пошёл следом, отставая всё дальше и дальше.

Дорога поднялась в гору, и вскоре он увидел впереди забор, за которым высились постройки. Это и был Глубоковский спиртзавод. Рабочие стали входить в раскрытые ворота, навстречу им шли другие.

Вскоре проходная опустела. Последним выскочил мужчина в пиджаке и торопливо направился в сторону двух своих знакомых, дожидавшихся неподалёку. Когда он проходил мимо, из кармана пиджака послышалось весёлое бульканье, а по лицу мужчины блуждала какая-то ласковая, неопределённая улыбка, предвкушающая тайное, скорое и необыкновенно приятное удовольствие. Мужчина показался Феде не таким занятым, и он решился спросить:
– Дяденька, вы такого Гусева не знаете?
– Я Гусев, – мужчина испуганно отшатнулся от Феди, как отшатывается замечтавшийся человек, если его внезапно схватить за руку. Но увидел перед собой не контролёра и не начальство, а растерянного мальчика.
– Фу ты, оглоед, напугал. Ну, я Гусев. Парень, что от меня требуется?
– Мне не вы нужны, а Павел Иванович Гусев.
– Павел Иванович, Григорий Михайлович… Нас, Гусевых, здесь как рыбы в озере. Кто он тебе, этот Павел Иванович?
– Отец.
– Нет, не знаю, – мужчина поглядывал на своих истомившихся приятелей, но, как ни спешил, нашёл время пояснить. – Может, в вечерней смене и есть такой. У нас на заводе работают в три смены.

Мужчина умчался дальше, и ещё некоторое время слышалось из его кармана нетерпеливое бульканье. Хотя ничего толком выяснить не удалось, убежавший неведомый однофамилец Гусев вызвал у Феди симпатию – он был первым человеком, поговоривший с ним.

Симпатию вызвала и женщина из бухгалтерии конторы спиртзавода, куда Федя зашёл. В кабинете за столом сидели две женщины и что-то увлечённо обсуждали. Он долго стоял у дверей, пока одна из них – миловидная, ухоженная и уверенная в себе, видимо, начальница – не поинтересовалась, что ему надо. Узнав, что мальчик ищет отца, спросила фамилию.

– Гусев.

Бухгалтерша-начальница подняла брови и с тревожным удивлением уставилась на Федю. Она с трудом сдержалась, чтобы не спросить его ещё о чём-то, но вместо этого пододвинула к себе толстую папку и взволнованно принялась листать. Надеясь, что сейчас всё решится, Федя не обратил внимания на её поведение. Под его ожидающим взглядом начальница листала папку долго, но сказала то же самое, что и недавний мужчина:
– У нас на заводе почти триста человек работает, и среди них Гусевых – как рыбы в озере. Имя, отчество папы?
– Павел Иванович.

Начальница замерла и быстро захлопнула папку.

– К сожалению, такого у нас нет.

И снова Федя ничего не заметил, тем более что женщина быстро пришла в себя, усилием воли успокоила мечущиеся мысли. Конечно, она знала Павла Ивановича, как не знать, если он уже полгода снимал у неё комнату. Раньше она как-то не задумывалась о его детях, а теперь, увидев сына, непозволительно разволновалась. И сейчас ей было так жалко мальчика, таким несчастным, худеньким, брошенным и голодным он ей показался.

– Как тебя зовут? – с заботливым участием спросила она. – Федя? Ты, Федя, издалека приехал?
– Из Пустошки.

Начальница согласно кивнула: откуда же ещё мог приехать сын Павла Ивановича.

– Далеко забрался. Наверное, и не завтракал? Иди сюда, я тебя бутербродами с чаем накормлю.

Федя подошёл, сел на краешек стула и стал есть. Он старался не торопиться, но, забываясь, откусывал большими кусками. Пока ел, бухгалтерская начальница смотрела на него с грустной улыбкой, как обычно смотрят женщины, думая о чём-то далёком и несбыточном.

Эта незнакомая женщина нравилась Феде всё больше и больше.

– Ты ешь, ешь, не стесняйся, – повторяла она, доливая ему чая, и выражение лица было уже не грустным, а мягким, почти умильным. – У меня бутербродов много, как специально тебя дожидались. А сейчас мы вот что сделаем. Через час от нас в Пустошку пойдёт машина со спиртом. Я позвоню шофёру, чтобы он забрал тебя у проходной.

Федя наелся до отвала, подумав удовлетворённо, что теперь хватит до вечера. Чтобы не разочаровывать заботливую женщину, он согласно кивнул на её предложение, хотя, конечно, уезжать не собирался.

А в шестом часу он уже стоял у заводской проходной. Снова неожиданно раздался гудок, от которого, казалось, треснул и рассыпался стеклянными осколками воздух; даже когда гудок стих, его эхо долго гуляло среди холмов. У раскрытых ворот, как и утром, началось столпотворение. Чтобы не пропустить отца, Федя вглядывался в проходящих людей, пытаясь уловить знакомые черты, но от волнения все лица казались похожими, и даже одеты работники были одинаково: женщины в белых косынках, а мужчины – в кепках-восьмиклинках.

Скоро пробежал последний опоздавший, и перед одиноко стоявшим мальчиком закрылись ворота. Он прождал ещё с полчаса, и только когда вахтёр стал поглядывать на него вопросительно, оставил свой пост.

Последние полгода он скучал по отцу, но не решался сказать об этом мамке, потому что она бы наверняка разругалась: «Вы, мужчины, все такие, и ты, Федя, такой. Предатели!» А сейчас заскучал ещё сильнее, пытаясь припомнить весёлый, добродушный облик отца. Но в памяти всплывали лишь отдельные отцовские черты – вздёрнутый нос, усы, курчавый чуб, – и они никак не хотели складываться вместе и расплывались в неясное пятно, улыбчиво проступающее из какого-то тумана.

И тем неожиданнее было, когда он увидел отца. Произошло это возле клуба, куда к началу сеанса парами сходились люди.
Отец, всё такой же улыбающийся, курносый, со свесившимся на лоб чубом, тоже был не один, а с уже знакомой бухгалтершей. Среди остальных пар они сразу бросались в глаза, потому что шли не степенно, а так, как ходят на карикатурах в журнале «Крокодил» молодые стиляги, – прижимаясь и обхватив друг друга за талии.

Мир вокруг Феди перестал существовать, сузившись до этой прожекторно высвеченной пары. В груди сделалось тяжело, и он не сразу понял, что уже долго не дышит. Отец с женщиной смеялись, занятые друг другом, и вели себя так, словно рядом никого не существовало. Для отца, человека не местного, так, наверное, и было, но женщина временами смущённо озиралась, проверяя, какое впечатление они производят.

И Федя понял, почему не пишет, не приезжает и не шлёт денег отец, почему бухгалтерша не нашла отцовской фамилии в толстой папке, а была удивительно заботлива и хотела отправить его домой. От стыда и неловкости он поскорее отвернулся и направился в сторону от клуба.

– Змея подколодная, подлюга, лохудра, – ругал он бухгалтершу, не замечая, что ругается мамкиными словами. – И отец хорош, погнался за чужой юбкой, забыл, окаянный, детушек, забыл жёнушку.

Федя не знал, куда идёт, ноги сами, обогнув озеро, привели его на противоположный берег – подальше от бухгалтерши и отца.

Он долго сидел у воды, пока не стемнело и не вызрели звёзды. Он уже ни о чём не думал, только на глазах набухали слёзы, и, когда смотрел на небо, звёзды растягивались и лучились, словно над его головой празднично вспыхивали салюты.

В селе было тихо, казалось, там давно все заснули, и тем неожиданней прозвучали громкие голоса и смех множества людей. Опять заиграла гармошка, хорошо слышимая над водой. Это в клубе закончилось кино, зрители расходились, и среди них был отец. Все на свете радовались, только Федя горевал.

Услышав голоса, он понял, что надо делать. Пускай отец веселится, обнимается, радуется жизни, а он сейчас назло ему утонет в озере. Плавать он не умел. И так ярко представил дальнейшее, что от жалости к себе слёзы вновь потекли по щекам. Утром его достанут из воды, на берегу соберётся народ, женщины станут тихонько плакать, жалея незнакомого мальчика, заводской гудок, нагнетая тревогу, будет непрерывно надрываться. Последним на берег, полураздетым и босиком, прибежит растерянный, с трясущимися губами, отец. Ему положат на руки обмягшее Федино тело, скажут с презрительной суровостью: «Что же вы, товарищ, не сберегли дорогого вам человека». Женщины заплачут уже в голос, и под этот плач отец невидяще понесёт его на вытянутых руках всё дальше и дальше, до самой Пустошки.

Но тут он впервые за день вспомнил о мамке. Уезжая, он рассчитывал обернуться в один день, и теперь, наверное, она не находит себе места. Как же он забыл? За день произошло столько событий, так всё изменилось, что он и сам стал другим.

Ещё утром, собираясь в Глубокое, он был полон надежд на встречу с отцом, но самое главное должно было произойти вечером, после возвращения, когда он выложит на домашний стол присланные отцом обновки, деньги и письмо. И мамка, смеясь и восклицая, бросалась бы от стола к зеркалу, одновременно читая письмо, считая деньги и прикладывая к себе и сыновьям рубашки, кофточки и пальто. И тогда Федя, важный от выполненного долга, сказал бы: «Может, другие мужчины и предатели, но мы с отцом не таковские».

Федя гнал от себя подобные мысли, но проходило пять минут, и они снова напоминали о себе. Никогда не сказать теперь ему этих слов, и вообще ничего хорошего в жизни уже не случится.

Делать в Глубоком ему больше нечего. И Федя пошёл.

Терзаясь мыслью, что мамка, возможно, именно в эту минуту, разыскивая его, как угорелая носится по Пустошке, Федя не обратил внимания на странное происшествие, случившееся в дороге. Посреди пути сгустился туман. Только ещё ярко сверкали над головой звёзды, словно хотели напоследок покрасоваться, но скоро и их затянуло пеленой. Дорога пошла вниз, похолодало и запахло сыростью, как в погребе. Федя почувствовал усталость, сел под ближайшее дерево отдохнуть, благо до рассвета было далеко.

Устроился поудобнее, опёрся спиной о древесный ствол и закрыл глаза. Мысли стали плавно растекаться, в голове затуманилось, и он задремал.

Дремал он чутко, открывая глаза от каждого шороха и крика ночной птицы. И в одно из таких мгновений увидел, как из клубящегося тумана возникла странная человеческая фигура в длинной холщёвой рубахе до колен, с луком за спиной и колчаном на боку. В школьном учебнике истории он видел рисунки людей, живших много веков назад и одетых примерно так же. Фигура двигалась не по дороге, а чуть в стороне, между деревьями, и когда Федя решил, что его не заметили, незнакомец взглянул на него с изумлением и пропал.

Что это было? Ночная игра воображения, причуда природы, или Феде всё приснилось? А может, что-то произошло со временем, и рядом с мальчиком появился тот самый поселенец, срубивший в Глубоком первый дом? Может, начало и конец тысячелетия сомкнулись оголёнными концами, и во вспыхнувшем разряде, в пучке искр они оба, и первый поселенец, и Федя, оказались в одном отрезке времени, в одном месте, чтобы, взглянув друг на друга, тут же расстаться?
Если это так, то встреча не оставила в их памяти следа и скоро забылась. Ранним утром Федя был уже на большаке, дождался автобуса и уехал домой.