В детстве я мечтала стать балериной. Но у нас не только в посёлке, но даже в районном центре таких кружков и в помине не было. Зато когда я перешла в четвёртый класс, в нашу школу-новостройку приехали два музыканта и стали агитировать ребят записаться в группу, где всех желающих будут обучать игре на баяне или фортепьяно. Обучение было платным. Тем не менее многие родители, а это происходило в середине шестидесятых годов, захотели видеть своих детей играющими на этих инструментах. Мама тоже загорелась идеей и в назначенный день повела меня на прослушивание.

Экзамен был на удивление прост. Нужно было лишь спеть куплет какой-нибудь песни (а с голосом и слухом у меня всё было в порядке), а затем хлопками повторить за будущим преподавателем ритмический рисунок.

Меня определили в класс фортепьяно, и я наивно полагала, что в скором времени освою этот инструмент играючи.

Нашего преподавателя звали Вячеслав Лазаревич. Это был мужчина лет тридцати, аристократичной внешности, всегда прекрасно одетый, с очень белым, прямо-таки матовым цветом лица и копной чёрных волос. Девчонкам старших классов он очень понравился, по этой причине они нередко заглядывали к нам на занятия в приоткрытую дверь. Занятия проводились во второй половине дня по субботам в актовом зале, где прямо на сцене стоял школьный инструмент.

Каждый ученик приходил к назначенному времени. И начиналась самая настоящая экзекуция, другого слова я просто не подберу. Вячеслав Лазаревич работал в городской музыкальной школе, а у нас в посёлке всего лишь подрабатывал. Сам он тоже продолжал учёбу на заочном отделении консерватории, имел семью и был очень вспыльчивым и нервным человеком. Он считал, что если ты решил стать музыкантом, то должен всё ловить на лету. Вот почему свои объяснения дважды не повторял. Запомнила – хорошо, не запомнила – пеняй на себя.

На первых порах никаких учебников у нас не было. И Вячеслав Лазаревич сам писал пьески для разучивания в наши нотные тетради. Проигрывал каждую из них он тоже один раз, чтобы мы знали, как она звучит и к чему нам по возможности нужно стремиться.

Помню, что первые две пьески, «Гой ты, Висла голубая» и «Украинская народная песня», я разучила сносно. За первую получила три с плюсом, за вторую – четыре с минусом. А вот третья, русская народная песня «Ах вы, сени мои, сени», стала для меня каким-то кошмаром. Ну не могла я её правильно сыграть, и всё, хоть ты тресни! Вячеслав Лазаревич задавал мне её снова и снова, ругался, кричал, называл дурой. А я всякий раз сбивалась с ритма, а порой ошибалась, нажимая не те клавиши.

Видя, что моей музыкальной карьере приходит конец, что с каждого занятия я приношу в дневнике жирные единицы, мать устроила мне настоящую взбучку.
– Ты лодырь! – распекала она меня. – Если не хочешь учиться, так бы сразу и сказала. А теперь тебя отчислят, позора не оберёшься.

Мама была учительницей начальных классов, поэтому никаких жалоб на коллег не принимала. Если бы я пожаловалась на Вячеслава Лазаревича, сказав, что он на меня постоянно кричит, а иногда и бьёт по рукам, то получила бы ещё больший нагоняй за ябедничество. По твёрдому убеждению мамы, не ученик, а педагог всегда прав. Моё положение усугублялось ещё и тем, что Танька, дочь маминой напарницы, учительницы, ведущей занятия в параллельном классе, делала в игре на фортепьяно, в отличие от меня, потрясающие успехи. Оценок ниже четвёрки у неё не было. И мама решила, что будет отныне сопровождать меня на занятия по самоподготовке, чтобы посмотреть, чем я там занимаюсь, и сделать правильные выводы.

Дело в том, что ни у меня, ни у других ребят инструментов не было, не успели их приобрести. К тому же родителям надо было твёрдо убедиться, стоит ли нести такие затраты или нет, ведь почти сразу в нашей музыкальной группе начался отсев неспособных. Вот почему, чтобы поупражняться в игре на пианино, мы должны были опять идти в школу. Для каждого ученика был установлен строго отведённый час.

Мне нужно было садиться за инструмент сразу после Таньки. Но она начала капризничать, сказала, что не успела как следует подготовить свой урок и ей необходимо позаниматься ещё.
– Нет уж, милая, – вместо меня ответила на её претензии мама, – твоё время истекло, теперь наш черёд. Если хочешь, приходи сюда снова, когда все отыграют.

Очень недовольная, Танька вынуждена была уступить мне место.
– Теперь мне понятно, почему ты так плохо стала заниматься, – принялась отчитывать меня мать.– Ты тут просто дурака валяешь и всем своё время уступаешь.

Правды в её словах было процентов пятьдесят.

Под своим неусыпным контролем мама заставила меня играть без перерыва весь отпущенный час. Сначала я снова сбивалась с ритма и делала ошибки, потом игра заметно улучшилась. И уже на следующем занятии Вячеслав Лазаревич поставил мне три с плюсом и дал разучивать новую вещь.

А потом мне купили пианино. Я была просто в шоке, первый раз открыв крышку этого полированного чуда. С первой минуты захотелось играть не переставая. Откуда только взялось рвение? Ведь я могла тренироваться на инструменте с небольшими перерывами по пять часов и больше.

Приближался мой первый в жизни музыкальный экзамен, на котором предстояло сыграть этюд Черни, сонатину Клементи, «В садике» Майкапара и «Менуэт» Моцарта. Каждую из этих вещей я знала наизусть и могла их воспроизвести с закрытыми глазами.

Однако в день экзамена мне стало страшно. Впрочем, не мне одной. Волновались все: и дети, и их родители, которые тоже пришли в актовый зал, чтобы публично услышать вердикт педагогов. Своё мастерство показывали и пианисты, и баянисты. Концерт продолжался около двух часов.

А потом жюри объявило оценки. Были четвёрки, были четвёрки с плюсом, были тройки. Но пятёрку, правда, с минусом, поставили мне одной. И я, и моя мама были на седьмом небе.

В следующем учебном году Вячеслав Лазаревич от нас ушёл. Нам дали другого преподавателя, Ольгу Михайловну.

Она была мягкая и пушистая и никого не ругала, даже если для этого имелись все основания. Ни мне, ни другим Ольга Михайловна не ставила плохих оценок. И как бы я ни сыграла, всегда говорила: «Молодец!» Постепенно интерес к обучению музыке у меня утих. Наверное, потому, что хотелось состязательности, а она исчезла – все вдруг оказались круглыми отличниками.

Так из меня и не получилось музыканта. Сажусь за инструмент, лишь когда в семье устраиваются застолья, чтобы родня могла попеть.