Решив застрелить жену, Витя Гайваровский отправился с кордона Трёхизбинка в село Семибугры. «Убью дуру», – твердил он. О будущем не думал. Знал, что его ждёт – следствие, суд, тюрьма, – но будущее было далеко, как за поворотом, до него надо ещё дойти. А раз далеко, то и нечего пока думать.

Он всё рассчитал заранее. Приехав накануне с охраны участка, раздал пойманную рыбу, поужинал, закрылся в своей половине дома и стал ждать темноты. Когда стемнело и кордон окутался туманом, вымыл на кухне посуду, подмёл комнату, переоделся во всё чистое, снял со стены и зарядил ружьё… Время он выбрал ночное и, хотя от кордона до села было двадцать пять вёрст, не поплыл на лодке, а незаметно ушёл пешком, чтобы его не хватились до обеда. За это время он рассчитывал добраться до места и сделать своё дело.

Женился Витя десять лет назад. После свадьбы носил маленькую жену, посадив на свою широкую ладонь, как официант носит поднос с дорогими яствами и напитками. Но Витя не был официантом, он работал помощником лесничего на Трёхизбинском участке заповедника, ходил в расстёгнутой рубашке и болотных, чиркающих друг о друга сапогах, опущенных до колен.

Через десять лет жена Гайваровского загуляла. Может, и не загуляла, но её стали видеть разговаривающую на улице с чужими мужчинами. При этом она играла глазами, плечами, бёдрами, смеялась, словно у неё с мужчинами были общие тайные дела и они, разговаривая, со смехом об этих делах вспоминали. Начало любовных игр видели все, окончания не знал никто, но поселковые женщины добавляли окончание от себя.

Витя ревновал, мучился от неопределённости, говорил жене:

– Что ты перед мужиками извиваешься, как червяк на крючке. Скромнее надо себя вести.

Витя надеялся, что жена опомнится, признает свою вину, попросит прощения. Но она смотрела далёким ускользающим взглядом, словно разглядывала его с другого конца села, и Витя бесился, думая, что в этот момент она сравнивает его с другими мужчинами.

– Мне одной скучно. Ты целыми днями на своём кордоне, даже поговорить не с кем.

– Поговорить можно, но не завлекать.

– А кто завлекает-то?

Раньше он приезжал к себе домой в село Семибугры раз в неделю, когда лесничий давал выходной. Теперь переселился на кордон окончательно и у жены появлялся, чтобы отдать остатки зарплаты. И, когда шёл по селу, казалось, что сплетни о жене волокутся за ним по пятам, как полы длинного шуршащего плаща…

И вот теперь одинокая неприкаянная фигура упрямо шагала по ночной степи. Может, Гайваровский и хотел, чтобы кто-нибудь окликнул его, догнал, ухватил за рукав? Может, тогда он повернул бы обратно? Но никого рядом не было.

Ближе к утру туман сгустился и дорога пропала. Такого плотного тумана Витя ещё не знал, и он перебрался к реке, определяя направление по плеску волн. Он шёл, перекинув через плечо ружьё, с каждым шагом приближаясь к селу, к ничего не подозревающей супруге, которая наверняка спала.

«Сейчас мы проснёмся, – думал он мстительно. – Сейчас вскочим как ужаленные. И уже не будем изумлённо хлопать круглыми глазками и сравнивать нас с чужими мужиками».

Он захотел представить ужас в глазах жены, когда он направит ствол ружья, но вместо этого мысленно видел отпечаток пуговки наволочки на её розовой заспанной щеке. И таким теплом, давно забытым уютом повеяло от этой щеки, что Витя замедлил шаг. Он попробовал было настроить себя на прежний решительный лад, но мысленное видение отпечатка пуговки всё стояло и стояло перед глазами. И вдруг понял, что застрелить жену уже не сможет.

До Семибугров, как и рассчитывал, Гайваровский добрался около полудня. Стрелять жену он не стал, даже не пошёл домой, чтобы живая супруга не разрушила свой же привидевшийся Гайваровскому ночной образ – беззащитный и тёплый со сна. «Приду, а там она… глазами хлопает, – мучился он. – Опять, что ли, за ружьё хвататься». Вместо этого он купил бутылку вина, выпил за магазином и направился в опорный пункт к знакомому участковому – просить, чтобы его задержали как пьяного.

Участковый не хотел задерживать, попробовал отшутиться:

– Всего-то и дел? А я подумал, ты зарезал кого и пришёл с повинной. Не дури, Витя, отправляйся домой.

– Домой не пойду, лучше задержи. – Витя продолжал настаивать. – Я пьяный и с оружием. Обязан задержать.

Участковый рассердился. Хотел было сказать, что здесь, между прочим, государственное учреждение, а не проходной двор. И лучше сюда не шляться, а то выпьют и шляются. Но с Гайваровским они вместе выросли, и потом, он, как и многие в селе, знал его историю и жалел Витю.

– Ладно, оставайся, ложись на диван. Я дверь закрою, а сам пойду по делам. Но вечером топай домой.

– Мне на кордон надо.

– Как знаешь, – в дверях участковый остановился и спросил: – Ты много выпил-то?

– Большую бутылку вина. «Бомбу» по ноль-семь.

– Тогда не страшно, буянить не будешь, – участковый ещё сердился и говорил резко. – Давай спи.

В ту ночь, когда исчез Витя Гайваровский, действительно стоял густой туман. Сначала, правда, сияла луна, серебрила реку, точно мимо кордона нескончаемо проплывала огромная рыба с блестящей чешуёй. Но потом луну затянуло, кордон повис в тумане, как внутри облака, и, казалось, затеряно поплыл вместе с ним, не чувствуя под собой земной тверди и не видя наверху звёздного неба. В шутку мы боялись, что облако занесёт нас с кордоном в неведомые дали, и, когда рассеется, мы очутимся где-нибудь в Карпатах, Сибири или в такой же туманной Англии, и изумлённые англичане будут долго наблюдать, как посреди поля для гольфа призрачно проступают деревянные русские избы, пожарная вышка, контора, лодки и озирающиеся люди с ружьями за плечами.

К счастью, ничего подобного не случалось. Туманное облако, покружив, опускало нас точно на прежнее место – на берег реки Белужьей. Когда на этот раз туман рассеялся и мы вышли проверить, всё ли на месте, первым исчезновение Гайваровского заметил лесник Саня Бузников.

Мы в растерянности стояли посреди его кухни, рассуждая, куда он мог пропасть. На лодке он не уплыл, мы бы услышали шум мотора. Да и сама лодка, мокрая от росы, словно только что вынырнула с речного дна, находилась у причала. Но если он не уплыл на лодке, то куда и зачем ушёл пешком? В магазин в ближайшее село Грушево? Но магазин ночью не работает. Или отправился домой в Семибугры, но тогда тем более взял бы лодку, потому что до села далеко.

Мы разбрелись по кордону, стали кричать, и голоса наши в утренней тишине звучали так печально, словно не звали мы Гайваровского, а прощались с ним навеки. Первое время он откликался так же тоскливо и прощально, словно дразнился, пока мы не поняли, что слышим эхо.

– Напрасно кричим, – сказал наконец Бузников. – Дураку ясно, что Витя выпал в тумане. Вышел ночью покурить на крыльцо и полетел вниз. Он сейчас может быть в Англии, а дотуда не докричишься.

– Не пори чушь, Саня, – разозлился лесничий. Он боялся, что об этих разговорах про полёты узнает начальство и засмеёт. И не только засмеёт, но и задумается, всё ли на участке нормально и на своём ли месте лесничий?

Но Бузников продолжал гнуть своё:

– Теперь надо скоро нового тумана ждать. В следующий туман он обратно залезет.

На этот раз лесничий промолчал, вспомнив, как сам всегда боялся заблудиться в тумане.

Летал Трёхизбинский кордон в туманном облаке или не летал, выпал Гайваровский или не выпал, надо было его искать. Мимо кордона протекала одна река, и дорог было только две – вверх по течению и вниз. Серёгу Панкратова лесничий отправил вниз к брандвахте в надежде, что каким-то чудом Гайваровский окажется там, а нас с Бузниковым послал в Семибугры.

– Найдите его, ребята, я вам по два отгула дам, – попросил он, когда мы садились в лодку. Но по отчаянию на его лице было видно, что он уже ни во что не верит и в голове сейчас всё перемешалось: и начальство, и туман, и выпавший из тумана Витя, который, раскорячив руки и ноги, плавно, как осенний лист, кружит над землёй.

До села Грушева мы доплыли быстро, а затем сбавили ход. Я осматривал в бинокль берега, а Бузников сидел за мотором и усмехался, как всякий человек, вынужденный по приказу начальника выполнять ненужную, бессмысленную работу.

– Напрасно едем, – повторял он.

Но когда за Грушевом стали появляться лодки с рыбаками, выплывшими по случаю воскресного дня на реку, Саня оживился, интересуясь, что они там ловят.

– Вобла пошла, – сообщил он, наблюдая, как над лодками вслед за взмахами удочек непрерывно взлетала рыба, и от такого мелькания казалось, что впереди идёт крупный серебристый дождь.

Со всех встречных лодок нас приветствовали, привстав и чуть кланяясь. Мы в ответ тоже привставали и кланялись, жалея, что не взяли с собой кепок, которыми можно помахать при поклоне.

– Гайваровского не видели? – кричали мы, не сбавляя скорости.

– Ай?

– Гайваровский где?

– …ботает, ботает.

Из-за шума мотора наших вопросов не слышали, но никто, конечно, не сомневался, что мы спрашиваем, работает ли в воскресенье магазин, согласно кивали, торопясь донести до нас радостную весть и указывая направление.

Продолжалось это, пока впереди не заблестели крыши домов. Это и были Семибугры, и одни дома стояли выше, построенные, наверное, на этих семи буграх, другие ниже. Мы поднялись и пошли по широкой улице. И опять всё повторилось. По случаю того же воскресенья из открытых окон неслась музыка, точно в каждом доме, сопровождая наше прохождение, стояло по музыканту. И снова мы спрашивали о Гайваровском, и снова нас не слышали, указывая путь к магазину.

Как и предсказывал Бузников, съездили мы напрасно и Гайваровского не нашли (он в это время спал на диване в опорном пункте милиции). Не встретили мы и участкового, а жена Гайваровского сказала, что не видела Витю целый месяц.

А когда отправились обратно, Саня оживился ещё больше. И закладывал такие крутые виражи, пуская от бортов сетку брызг, в которых мгновенно зависали радуги, что плыли мы, пригибаясь под их сияющими арками.

– Теперь осталось тумана дождаться, – кричал он, далеко наклоняясь вперёд, чтобы мне было лучше слышно.

Вечером, как и накануне, взошла яркая луна, похожая на наполненное водой ведро, только перевёрнутое вниз, и из него лилось и лилось на землю сияние. В этом сиянии нескончаемо плыла мимо кордона огромная рыба в сверкающей чешуе.

Тумана мы так и не дождались и, когда похолодало, разошлись по домам. Но туман всё-таки был, потому что утром остатки его клочьями поднимались и таяли в небе. И Гайваровский был на месте. Он сидел дома – усталый, осунувшийся, но довольный, словно англичане в Англии заставляли его весь день играть в гольф и он выиграл.

Гайваровский не рассказал лесничему, где пропадал, а тот, обрадованный его появлением, не настаивал. Единственный, кто мог знать о произошедшем всю правду, был Бузников. Ещё утром он заметил исчезнувшее из дома вместе с хозяином ружьё и догадался, куда и зачем ушёл Витя Гайваровский ночью с кордона. Так ли было на самом деле, неизвестно. Сам Бузников об этом молчал.