Бабенька, не ругайся
12.12.2012 00:00
«Я сделаю из этого ребёнка приличного человека!»

Бабенька, не ругайсяУважаемая «Моя Семья»! Читаю вас давно и регулярно. Вы единственная газета о людях и для людей. Давно хотела поделиться своими воспоминаниями.

Детство своё, и раннее тоже, я помню хорошо. Даже когда была ещё грудным ребёнком. Помню комнату, кровать, на которой лежала, жёлтую китайскую штору и смутные детские сны. Но первое осмысленное воспоминание связано с моей второй няней.

Мама меня нянчила только до годовалого возраста, а потом сдала на руки няням, так как жили мы на Крайнем Севере, родители работали в экспедиции. Несмотря на советское время и льготы для молодых матерей, мама вышла на работу. Первой моей няней оказалась Вера Абрамовна, бывшая политзаключённая, в прошлом – балерина Мариинского театра. Мужа её, нашего посла в Японии, репрессировали и расстреляли, а она, как жена «врага народа», тоже была репрессирована, её чуть не расстреляли. Как рассказывали родители, она даже сидела в камере смертников. Каким образом спаслась, я не знаю, помню только её фотографию – седая, почти беззубая женщина со следами былой красоты на лице, похожая на ведьму.

Так вот, о первом воспоминании. Было мне три года. Одним ранним утром стояла я в своей кроватке и закатывала родителям истерику. Вдруг родители отвлеклись от меня – кто-то пришёл. Это была моя новая няня. Посмотрев на меня, она сказала:
– Какой ужас! Но ничего, я сделаю из этого ребёнка приличного человека.

Звали её Ольга Васильевна, но я должна была называть её Бабенька – она оказалась украинка. Капризы свои я забыла очень скоро. Бабенька честно и добросовестно делала свою работу. Она тоже была бывшей зэчкой, отсидела по политической статье пять лет – сказала где-то в людном месте, что по карточкам хлеба мало дают, и оказалась на Колыме; тогда это было просто. Отсидев срок, на материк уже не вернулась, осталась на поселении в нашем посёлке.

Воспитывала она меня в строгости, но никогда не позволяла себе нецензурной брани (в отличие от современных мамаш). Я стала ходить по струночке. Встав из-за стола, должна была сделать книксен и сказать: «Спасибо, Бабенька, я наелась».

Помню наши чинные прогулки по посёлку – у меня была маленькая красная детская сумочка, в которой лежал флакончик духов, и я, как благонравный ребёнок, с сумочкой на согнутой ручке шла на прогулку со своей «бонной», как говорили в посёлке. Иногда летом после обеда вместо тихого часа мы шли гулять в лес. Бабенька заранее собирала конфеты и орехи и завязывала их в носовой платок. Мы гуляли по лесу – а он находился недалеко, в конце нашей улицы, из калитки направо, – иногда садились на пенёк или поваленное дерево и ели конфеты и орехи. Однажды зашли довольно далеко в лес и наткнулись на маленькое лесное озеро. Это было волшебное зрелище – вид прямо сказочный, стоячая тёмная вода, паутина на свисающих ветвях, вот-вот из воды появится водяной или ещё какая-нибудь нечисть. На всю жизнь запомнила я это сказочное озеро на самом краю света.

В нянины обязанности также входили готовка и небольшая стирка. Она одевала меня во всё чистое и добротное, но не слишком красивое – такие были времена. Эмоциональной связи у меня с ней не было никакой, я просто слушалась. Самыми счастливыми были выходные дни – в субботу родители приходили после обеда, да и вечерами мы ходили в кино в поселковый клуб. А днём я оставалась с Бабенькой, и, конечно же, иногда хотелось покапризничать, настоять на своём, но эти попытки пресекались очень просто: «Ша! Не вытребенькиваться! Это что ещё за вытребеньки!»

Наверное, у нас с ней случались и более серьёзные конфликты, просто я их не помню. Лет в пять, когда у меня уже родилась младшая сестра, я восстала против Бабенькиной власти. Взяла лист бумаги и корявыми печатными буквами написала: «Бабка, ты не ругайся, за это надо в милицию!» – и прилепила это послание на окно. Бабенька потом жаловалась родителям:
– За что! Какой неблагодарный ребёнок!

Житьё наше на Колыме вспоминаю как самое счастливое время. Тогда здесь находилась вся интеллигенция. В посёлке, помимо клуба и библиотеки, была даже музыкальная школа, в ней занимались не только дети, существовало и вечернее отделение для взрослых. Музыке обучалась и моя мама. У нас было пианино, даже два – у меня своё, детское. Но интересовало меня больше, конечно, настоящее – большое и чёрное, на крышке которого было написано «Заря». Мама нанимала себе педагогов (музыканты тоже сидели, а потом жили на поселении) и некоторое время занималась в музыкальной школе. Помню, как по вечерам она разучивала что-нибудь из «Детского альбома» Чайковского, а я сидела на полу и возилась со своими игрушками.

Меня тоже пытались учить, для чего приходила преподавательница музыки – «ставить руки». Она меня ничему так и не научила. Зато Бабеньке это удалось гораздо лучше – наиграла мне на пианино украинскую народную мелодию, которую я запомнила влёт и потом с удовольствием играла. Настоящие занятия музыкой начались немного позже, когда мы переехали. Помню, как ходила с мамой на урок сольфеджио: папа задерживался на работе, меня не с кем было оставить, и я сидела в классе – меня посадили на заднюю парту и велели сидеть тихо.

Бабенька водила меня по посёлку, и однажды мы зашли к ней в гости – она снимала комнату. Обстановки там было немного: кровать, застеленная серым грубым одеялом, стол с электрической плиткой и стул. Ещё шкаф. Всё.

Как-то она заболела и не пришла. Телефона не было ни у неё, ни у нас. Папа сказал:
– Ты помнишь, где живёт Бабенька? Покажешь мне?

Я взяла его за руку и привела. Удивительно, потому что сейчас у меня полный топографический кретинизм.

Можно ещё много вспоминать наш дом – бывший барак, в котором когда-то жили зэки, переоборудованный для сотрудников экспедиции. Быт был самый непритязательный, по ночам зимой становилось так холодно, что инеем покрывались углы, и когда папа спал на кушетке, у него примерзали волосы к стене. Помню длинный коридор, в котором все дети играли вечерами, когда на улице было слишком холодно. Помню детский сад, куда меня ненадолго отдали, когда родилась сестра и Бабеньке стало трудно управляться с нами обеими. Помню холодные зимы с завешенными одеялом окнами.

Потом нам дали новое жильё – в одноэтажном доме на две квартиры. Так что мы пожили на Колыме и как люди, в «коттедже».

Часто вспоминаю свою няню. Не успела я сказать ей слов благодарности. Не знаю, как она жила дальше, когда мы перебрались на материк. Наверное, воспитывала ещё кого-нибудь – детей в посёлке рождалось много. В свои пятьдесят она была совсем седая. До ареста у неё был муж, которого она очень любила (Константин, Котик). Он умер, и они так и не встретились. У нас в посёлке она занималась в драмкружке, любила играть трагические роли. Какое у неё было образование, не знаю, но женщина интеллигентная. Сколько их было, пострадавших ни за что!

Когда мы переехали в Казахстан, родители с ней переписывались некоторое время. Я благодарна ей за воспитание и заботу. Но меня не покидает ощущение, что сталинская эпоха коснулась и меня в самом раннем детстве. И это наложило отпечаток. Не могу понять тех, кто восхваляет Сталина. «Эффективный менеджер»! Слишком много исковерканных судеб.

Из письма Ольги Таушкановой,
г. Алма-Ата, Казахстан


"Опубликовано в №49, декабрь 2012 года"