Мать идёт будить отчима, из спальни доносится её бубнёж и его голос:
– Уйди, Натаха, щас врежу!
Отчим по утрам злее Пирата. Галя от греха подальше идёт в коровник, приговаривая:
– Жуля, Жуля!

Корова тоже красивая и большая, как гора. Галя кладёт руку ей на шею, и они выходят на асфальтированную хуторскую улицу. «Ток-ток-ток», – стучат по дороге коровьи копыта. «Шлёп-шлёп», – вторят Галины башмаки.
– Пора корову выгонять, видишь, Галя Шлёп-нога уже потелепала, – говорят хуторские.

Постепенно собирается стадо голов на пятьдесят, пастух на гнедом жеребчике бодро сгоняет животных в строй, а Галя останавливается и машет рукой Жульке.

Галя Ковалёва по кличке Шлёп-нога – пятнадцатилетняя деревенская дурочка, кличку свою получила за походку. Сама-то Галя роста небольшого, а лапищи – как у мужика, да с подвывертом.

Дома пьют чай. За столом отчим и старшая Галина сестра Машка. Она тоже красивая, похожа на мамку, а Галя – неизвестно на кого. У Машки когда-то был отец. Хоть она и не видела его никогда, зато алименты получали хорошие, пока не исполнилось Машке восемнадцать. И у младшего братишки, двухлетнего Дениски, тоже есть отец – дядь Лёша, Галин и Машкин отчим. Только у Гали папки никогда не было. Баб Нина сколько раз говорила матери:
– Зараза ты, Наташка, непутёвая. Небось, сама не помнишь, от кого этую горю настебла?

Галя за стол не садится, дядь Лёша будет ругаться, что она громко хлебает из кружки. Она берёт потихоньку пирог и уходит на веранду. Там можно всласть почавкать, роняя куски Пирату, жёлтым растрёпанным курицам и их хозяину – наглому петуху Борьке. Однако пора в школу, и Галя торопливо шлёпает в комнату, где на спинке стула у кровати аккуратно сложена одежда – красная юбка и белая кофта.

Для молодой учительницы физики Анны Игоревны работа в хуторской школе была не то что наказанием, но и радости никакой не доставляла. Ну чего может быть хорошего в том, чтобы вставать ни свет ни заря, трястись по просёлкам в старом автобусе, мёрзнуть в плохо протопленном классе, а в жару полоть фермерские огороды вместе с учениками, зарабатывая на «нужды школы»? А ведь Анечке только двадцать лет, она девочка воспитанная и брезгливая.

Но деваться некуда, в городскую школу пока не возьмут, Аня только на третьем курсе, вот и приходится терпеть. Особенно обидно, что дети к наукам не рвутся: то посев у них, то покос, то свинья, видишь ли, заболела. Какие-то непонятные Анечке и слишком взрослые проблемы занимают здесь детские умы. Школу дети воспринимают как законную возможность отдохнуть от домашних дел, уроки не учат…

Смешно, но самая старательная в её восьмом классе, пожалуй, Галя Шлёп-нога: на занятия первая приходит, дисциплину не нарушает. Однако Анна Игоревна не могла себя заставить хвалить Ковалёву, предпочитала делать вид, что её и вовсе в классе нет. Очень тяжело было выносить присутствие этого странного существа с грубым лицом, напоминающим неандертальца из учебника древней истории.

Хотя, боже упаси, никогда-никогда Анечка и в мыслях не позволяла себе сравнивать Галю с обезьянами, просто не могла воспринимать её как человека. И побаивалась – кто знает, что на уме у этой больной девушки?

Физика в восьмом классе была первым уроком. Галя сидела на своей годами насиженной последней парте. Никто её, конечно, в школу ходить не заставлял ввиду безнадёжного диагноза, но директриса милосердно разрешала посещать занятия, поощряя необъяснимую тягу к знаниям. Физику Галя любила, а уж Анну Игоревну обожала до невозможности. Красную юбку, посмешище всего хутора, носила не просто так, а из большой любви к Анне Игоревне.

Дело было прошлой осенью. Уж до чего Галя любила красивое, но человека такой чудесной красоты, какой явилась на праздник новая учительница, отродясь не видела. Блузка на ней белоснежная с карманчиками, а юбочка красная, узкая, с большущей пряжкой на поясе. Никогда Галя не просила у мамки подарков, а тут заладила – купи да купи. Отчиму быстро это нытьё надоело, он подошёл и ударил падчерицу кулаком по голове. Мать заойкала, а сестра Машка даже ухом не повела, ей Галю не жалко.

После Наталья потихоньку от мужа поехала в район и купила на барахолке кофту и юбку, только не узкую, а наоборот, широкую, на резинке. Вот и ходила теперь Галя Шлёп-нога зимой и летом одним цветом.

Удивила Анечку сегодня Галя, так удивила! Тема была серьёзная: электрические цепи, лабораторная работа. Что тут началось! Провода путались, приборы зашкаливали, и никто не мог сказать ничего вразумительного про закон Ома. Галя подняла руку и сидела так пол-урока, пока Анна Игоревна, выбившись из сил, не махнула рукой:
– Может, Ковалёва знает?

А Галя встала да и сказала всё как положено. Класс замер. Галя преданно смотрела на учительницу, счастливая, что порадовала Анну Игоревну. Анечка выставила огромную пятёрку в дневник, раскрашенный фломастерами во все цвета радуги, а на переменке рассказала обо всём директрисе.
– Ну, как это у неё получилось? Списала, что ли? Так ведь дура-дурой, она и списать не сумеет.
– Брось ты голову себе морочить, как да почему. Каждый из нас по-своему дурак, и неизвестно, на что способен, – ответила директриса.

Дома у Ковалёвых был тарарам. Баб Нина ругала за что-то Машку последними словами:
– Чтоб вы передохли тут, курвы! – орала баб Нина на старшую внучку.

А Машке всё было нипочём, она ухмылялась и повторяла одно:
– А тебе чего? Твоё какое дело?

Галя поспешила убраться из дома. Во-первых, она боялась скандалов, а во-вторых, догадывалась, за что бабушка материт Машку, и не хотела, чтобы её тоже стали допрашивать. Язык у Гали толстый, неповоротливый, потому разговаривать ей неохота, а кому надо, и так понимают. Вот Дениска, например. Он хорошенький такой, хотя тяжёлый очень и плаксивый. Но Галя всё равно его любит, даже больше, чем Анну Игоревну.

Шила, говорят, в мешке не утаишь, на селе судачат раньше, чем успел чего натворить. Скоро про Машкины грехи знал весь хутор. А грех был великий, страшный грех: Машка оказалась на шестом месяце беременности. Да ещё от кого! От дядь Лёши, Денискиного отца, материного мужа.

Мать от таких новостей будто тронулась умом. Наталья не плакала, не смеялась, а суетилась и старалась всем угодить: и дочери-разлучнице, и изменщику-мужу, но всё как-то бестолково, по-глупому. Например, дядь Лёша умывается, мать тащит ему полотенце, а у него уже есть полотенце. Машке в глаза заглядывает:
– Может, тебе компотику вишнёвого принести?

А та волком смотрит, сквозь зубы разговаривает с Натальей, будто мать виновата, что дядь Лёша её обрюхатил.

Кончилось всё тем, что отчим однажды сказал:
– Ты вот что, Наташка, собирайся и давай отсюда проваливай – у нас дитё будет, семья, сама понимаешь.

Кое-как наскребли деньжат, купили маленькую хатёнку в другом хуторе, в самой глухомани. Больше уж никто из односельчан ни Наталью с сыном, ни Галю не видел.

В самом конце весны, когда солнце начало обжигать на хуторских улицах едва распустившиеся пионы, бабы стояли у магазина, дожидаясь хлебовозку.
– Глянь, Гордеевна, это не Галя по дороге идёт?

И точно, это была она. Обступили любопытные кумушки Галю и давай мучить-допрашивать. Анна Игоревна проходила мимо, Галю заметила и тоже подошла. Вид у Шлёп-ноги был жалкий, она сильно исхудала, одежда с чужого плеча болталась отвратительным тряпьём. Теперь особенно выпятилась физическая и умственная неполноценность девчонки, даже говорить она разучилась, на все вопросы только мотала лохматой башкой. Но понять кое-как можно. А бабы всё домогались: мамка работает?

Кивает, да, мол.
– А ты в школу ходишь?
– Нет.

«В самом деле, кто ж её пустит?» – думала Аня.
– Не обижают тебя местные-то?

Пожала плечами неопределённо. Что могла рассказать Шлёп-нога родным хуторянам? Как пошла в школу по привычке, а её выгнали и орали, будто она не Галя, а страшное чудище лесное? Как обзываются и лупят камнями мальчишки и дураки постарше? Как тащил её за волосы в заросли бузины пьяный шофёр? Не умеет она сказать, но бабы примолкли – и так всё поняли.
– Ехала б ты, Галя, домой, в хутор к бабушке, – жалостливо сказала бывшая соседка Ковалёвых.

Но Шлёп-нога мучительно открыла рот и, с видимым усилием ворочая толстым языком, выдавила:
– Н-н-нет. М-м-мамке тяжело. Помогать надо.
– Господи, боже! – Анечка всхлипнула. Она гладила несуразную Галину голову, и было ей ни капельки не противно и совсем не страшно. Чего бояться хорошего человека?