Доила и плакала
16.03.2013 00:00
Бурёнка мычит, просится в дом, а мы со слезами её прогоняем

Доила и плакалаВ нашей деревне не было ни одной семьи, которая не держала бы корову. Без кормилицы в то время было просто не выжить. Но лучше нашей Бурёнушки считалась только одна корова – её мать. Мы взяли тёлочку от коровы нашей учительницы Веры Николаевны. У неё было четверо детей, а мужа-охотника задрал медведь. В то время все жили бедно, но дружно.

Так вот, наша Бурёнка оказалась просто чудом, видимо, в её крови были гены породистых коров. Забегая вперёд, скажу: пока я росла, такой коровы нам больше не попадалось. Я, конечно, помню смутно, но по рассказам мамы и сестёр она была не только красива, но и умна. Её никогда не приходилось искать, всегда с выпаса возвращалась домой. Летними вечерами подходила к нашему открытому окну и радостно мычала, а мы кормили её чем бог послал, в основном картошкой – хлеба нам самим не хватало.

В пятидесятом году в нашей республике повсеместно начались лесозаготовки. Наш отец, фронтовик, устроился работать продавцом в магазин и уехал из деревни. Они с матерью переехали сразу, но в деревне оставалось наше хозяйство. Моя старшая сестра Феня окончила седьмой класс и больше не училась, а средняя сестра Маша училась в интернате за 40 километров от нашей деревни. Меня, четырёхлетку, родители оставили с Феней на хозяйстве, с собой забрали братьев Колю и Борю.

Случилось так, что я заболела: на щеке выросла и стала гноиться какая-то шишка. Как только отец узнал об этом, он вызвал на хозяйство Машу, а Феня увезла меня к родителям. Там, где они жили и работали, имелся медпункт, а в нашей деревне сроду не было ни больницы, ни врачей.

К слову сказать, нас у родителей росло шестеро, и всех мама рожала кого где: меня, например, в бане, брата Борю – в погребе. Главное, чтобы никто не знал, что начались схватки, все боялись сглаза.

Сестре Маше было 13 лет, но она с детства знала, как управляться с хозяйством.

Стоял март, корова наша была стельная и начала телиться. Маша всю ночь дежурила возле неё, приходилось следить, чтобы Бурёнка не съела послед. Коровы почему-то его съедают, а потом молоко бывает очень невкусным.

Примерно к четырём утра Маша решила напоить Бурёнку, а воды в доме не оказалось. Бегом спустилась к проруби. Было очень скользко, и лёд уже истончал, Маша поскользнулась и упала в прорубь. Ухватиться было не за что, выйти самостоятельно не получалось, кирзовые сапоги тянули вниз. Наша речка Прупт очень быстрая. В конце концов Машины сапоги соскользнули с ног и уплыли под лёд.

Сначала Маша плакала, кричала, но вся деревня спала. Меня поражает мужество сестры, она устала, но не сдавалась. Наконец нащупала возле проруби конец какой-то палки. Держалась уже только подбородком и дышала на эту палку, стараясь её вытащить. Как ей это удалось, уму непостижимо, но она всё же вытащила палку и поставила поперёк проруби. У Маши уже онемели ноги и руки. В это время наконец-то подошла за водой наша тётя Евдокия и вытащила её из реки.

На онемевших ногах, босиком, Маша пришла домой. Корова уже отелилась, рядом стоял бодренький бычок, послед Маша всё же успела убрать.

А через час пришёл бригадир и заставил её выйти на работу в колхоз – надо было вывозить на волах навоз. Сказал: раз мать уехала, значит, ты за неё. И Маша не посмела ослушаться, целый день до самой темноты вывозила на поля навоз. А волы – не лошади, они ходят очень чинно, медленно. К вечеру сестра уже теряла сознание.

Проболела неделю, но всё это время с трудом поднималась и ухаживала за коровой и бычком. А вымя у Бурёнушки после родов было размером с ведро – если не выдоишь полностью, корову испортишь. Маша это знала, доила и плакала.

Наконец вернулась Феня. Она стала ухаживать за всеми сразу: и за мной, и за Машей, и за коровами. Температура у Машеньки не падала, она вся горела, но всё же выжила. Видно, ангелы на небесах сжалились над ней. Спасла и себя, и корову с бычком.

А тем временем наш отец почувствовал свободу. Он и раньше любил выпить, а тут в магазине водка – пей сколько хочешь. Но он не столько пропил, сколько у него украли товаров, вечно спал прямо за прилавком. Грянула ревизия, недостачи оказалось как раз на стоимость коровы. Надо было платить или садиться в тюрьму. И опять наша бедная семья рыдала над свалившимся несчастьем.

Вернувшись в деревню, отец решил сдать на мясо нашу корову и заплатить недостачу. Но тут уже грудью за Бурёнушку встали мама и мы все. В конце концов нашли решение: обменяли нашу корову на соседскую и сдали уже её. Наша Бурёнка осталась жива. Мы все были рады, хотя и остались без кормилицы.

В следующем году Бурёнка отелилась, и мы взяли от неё маленькую тёлочку. Но Бурёнушка, видно, не забыла нас, всё ещё приходила к нашему окошку, мычала, а мы со слезами на глазах прогоняли её.

Тёлочка выросла какая-то неказистая, в ней не было ничего от нашей Бурёнки. Но главная беда поджидала нас впереди. Сразу после первого отёла наша новая корова стала сосать сама себя. Изгибалась, доставала своё вымя, и когда мама выходила на дойку, там было пусто. Что только не придумывали, всё напрасно. Пришлось от неё избавиться.

Так мы прожили без коровы почти пять лет. Один Бог знает, чем питалась семья из восьми человек. Но это уже другая история. Мы все выжили, разъехались по разным местам, и когда собираемся вместе с внуками и правнуками, мои уже старенькие сёстры то смеясь, то плача рассказывают нам о былой деревенской жизни и, конечно, вспоминают нашу Бурёнку.

Из письма Прасковьи Каневой,
с. Ижма, Республика Коми

Опубликовано в №11, март 2013 года