СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Тимур Бекмамбетов: Не все дожили до конца съёмок
Тимур Бекмамбетов: Не все дожили до конца съёмок
20.05.2013 00:00
Тимур БекмамбетовКогда-то Тимур Бекмамбетов признался: он всю жизнь старался сделать так, чтобы люди запомнили его фамилию. Сначала, в 1990-е годы, в Москве, потом, в 2000-е, – в Америке. Сегодня его фамилия ни у кого не вызывает затруднения. «Бекмамбетов? Мечтаю у него сниматься!» – восклицает Мила Йовович. «Бекмамбетов великий и трудолюбивый режиссёр, хочу у него играть», – поддерживает Стивен Сигал. «Бекмамбетов – бескомпромиссно коммерческий режиссёр», – признаёт Константин Эрнст, работавший с ним на всех «Дозорах» и на «Иронии судьбы. Продолжение». Что уж говорить о тех восторженных эпитетах, которыми награждают Тимура в его родном Казахстане. Для казахов он – национальный герой и гордость. Когда режиссёр приезжает в Астану, где проводит свой кинофестиваль экшн-фильмов, к нему выстраивается очередь за автографами. Впрочем, он к такому обожанию относится сдержанно, словно бы не замечает. Куда больше внимания Тимур уделяет своему ноутбуку, а тот отвечает взаимностью, каждую секунду оповещая о новых письмах и разговорах в скайпе. Компьютер легко переносит своего хозяина из Астаны в Америку, из Америки – в Москву. Благодаря интернету Бекмамбетов может быть где угодно. А реальный мир Тимура регулируют его помощники, они ведут рабочий график режиссёра, расписанный настолько плотно, что об интервью с ним надо договариваться за несколько месяцев.

– Тимур, а вы можете представить свой день без ассистентов?
– (Задумывается.) И компьютер тоже не работает? Думаю, пару часов будет ломка, а потом, наверное, жизнь пойдёт своим чередом. Хотя, конечно, всё не так просто и дело не в людях. Не проблемы меня ищут, а я – проблемы, даже если их нет, я их обнаружу и начну решать
.
– Сейчас вы работаете над огромным количеством голливудских проектов – от «Моби Дика» до «Особо опасен-2». Как вас на всё хватает?
– Дело в том, что в Америке анонсировать проект может кто угодно: актёр, студия, режиссёр, писатель. Это попадает в прессу, накапливается. Но реально все эти проекты находятся лишь в стадии зарождения. Например, киностудия «Юнивёрсал» предложила сделать ремейк «Чёрной молнии». Меня пригласили на беседу, тридцать минут мы обсуждали этот вопрос, после чего было сказано: «Да, интересно, давайте подумаем». Прошло уже девять месяцев, и никакого решения нет. Да, картина планируется, но больше мне сказать нечего. На другой студии посмотрели «Ёлки», состоялась встреча: мол, гениальная идея, она может быть воспринята в Америке, надо нанимать писателя. После этого в прессу просочилась информация о ремейке, но опять же – где и когда? Как вариант будущего фильма существует «Моби Дик», но и тут ничего нельзя прогнозировать: надо учитывать мою занятость, подбор актёров – кто из них свободен? – политику студии, количество фильмов, которые она запускает, в каких жанрах. Всё это рассматривается, когда стартует проект. «Особо опасен-2» тоже существует в планах кинокомпании. Был написан сценарий, велась подготовка, но Анджелина Джоли не захотела «оживлять» свою героиню Фокс – говорит, умерла так умерла (героиня Джоли погибает в финале фильма «Особо опасен». – Ред.). А ведь мы два года мучили Джеймса Макэвоя (исполнитель главной роли в фильме «Особо опасен». – Ред.), он ждал начала съёмок…

– Удивительное совпадение, что вы, главный российский сказочник, встретили в Голливуде не кого-нибудь, а ещё одного сказочника – Тима Бёртона, с которым сделали картину «Авраам Линкольн: Охотник на вампиров», мультфильм «Девять»…
– В этом нет ничего необычного, всё объясняется просто – у нас один и тот же агент, Майк Симпсон, он меня и познакомил с Тимом. Мы знаем о проектах друг друга, по некоторым из них взаимодействуем; мне нравится, что делает Тим. Думаю, между нами присутствуют какая-то близость, взаимопонимание.
Вообще наш агент уникален, у него в клиентах ещё Квентин Тарантино и «папа» «Кошмара на улице Вязов» Уэс Крэйвен. Майк – едва ли не единственная причина, по которой я нахожусь в Лос-Анджелесе, он делает мою жизнь осмысленной и правильной. Он занимается тем, что ему нравится, и помогает художникам, которые ему нравятся. Это не вопрос расчёта, это дело его вкуса, поэтому вокруг него люди и собираются.



– Тимур, а вы хорошо владеете английским? Когда уезжали в Америку по приглашению студии «Юнивёрсал» снимать «Особо опасен», вам потребовались репетиторы?
– Я не брал никаких курсов и не нанимал репетиторов. Хотя, к сожалению, в школе плохо занимался английским, из-за чего до сих пор страдаю. Поэтому всем советую учить язык, особенно актёрам. Английский мне очень понадобился, когда я стал снимать рекламу и появилось много англоговорящих партнёров. Что уж говорить о кино… Я бы не сказал, что хорошо знаю язык, скорее обезьянничаю. Но дело даже не в словарном запасе или владении грамматикой, а в знании американской культуры: всё время приходится догадываться, в правильном ли контексте ты используешь слова.

– Вы именитый режиссёр, однако о вашей жизни, о том, как вы пришли в эту профессию, известно немного. Например, любопытно узнать, почему, когда в начале восьмидесятых Сергей Соловьёв набрал во ВГИКе «казахский» курс, вас среди поступивших не было? А ведь, казалось бы, именно там должны были начаться ваши институты.
– Всё просто. Когда Сергей Соловьёв в 1984 году набирал «казахский» курс, я учился в Ташкенте в театрально-художественном институте, собирался стать театральным художником, работал в театре «Ильхом» и ни о каком кино даже не думал. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы меня не выгнали из театрального за неуспеваемость, точнее – за то, что я отказался ехать летом на практику.

Тимур Бекмамбетов– Видимо, вы не были усидчивым студентом – за несколько лет до театрального вас так же отчислили и из Московского энергетического института…
– Да, и тоже за «хорошее» поведение. Моему решению стать, как мой отец, инженером, не суждено было воплотиться в жизнь. Впрочем, в МЭИ я поступал главным образом потому, что это был единственный способ уехать из родного Гурьева (город в Казахстане, с 1991 года – Атырау. – Ред.) и поселиться в Москве. Я мечтал вырваться в любое новое место, которое может удивить. В душе я кочевник, мне нравится вести кочевой образ жизни, путешествовать, встречаться с новыми людьми. Кстати, как-то на фестивале экшн-фильмов в Астане мы дали главный приз сценарию, где герой каждый день просыпается в новом месте. Это моя мечта.

– А какими были ваши первые впечатления от Москвы?
– Я Москву люблю больше других городов. Ещё школьником часто приезжал сюда на летние каникулы, у меня здесь были друзья, то есть московская жизнь привлекала с самого начала. Жил у тёти на Брянской улице, а когда стал студентом – в общежитии. Потом я устроился дворником на кондитерскую фабрику имени Бабаева, за работу пообещали дать жильё. По утрам убирал снег – до сих пор в памяти остался запах снега, смешанный с запахом шоколада! Но меня обманули, комнату так и не выделили. А потом выгнали из института, и я уехал обратно в Гурьев.

– Наверное, родители не очень обрадовались этому факту?
– Отец ничего не сказал. Мои родители никогда не диктовали, кем я должен стать. Единственное, что говорил отец: «Ты должен быть честен и совестлив».

– Кто из близких особенно повлиял на вас?
– Со мной много времени проводила бабушка, у которой, как я потом понял, была болезнь Альцгеймера, она думала, что я – её брат. Не всегда, конечно, только в моменты обострений. И для меня это была абсолютная реальность, я с этим рос – брат так брат, нормально. Возможно, поэтому мне любопытны люди с нестандартным мышлением.
Знаете, что такое «расширение сознания»? В армии, лёжа в госпитале, я прочитал книжку о мифологии бушменов, это такой африканский народ. Так вот у них каждый соплеменник может придумать собственную картину мира, объяснить, что такое Солнце и Луна, и если его история интересна, увлекает других, то она становится истиной. Не существует «настоящей», раз и навсегда установленной истины. Жизнь с бабушкой повернула мне мозги. Наверное, оттуда, из детства, моё желание фантазировать и вера в то, что можно жить в мифе как в реальности.

– Вы хотели стать инженером, после учились на художника, затем пришли в режиссуру. Долго же искали себя!

– «Искал» – наверное, громкое слово. Я ничего не искал, просто каждый раз реагировал на обстоятельства. Захотел вырваться в Москву – решил, как папа, стать инженером. Не было отдельного жилья – пошёл в дворники. Мечту быть художником я оставил, когда впервые попал в Париж, прошёл по Монмартру, увидел уличных живописцев и понял, какое огромное количество людей этим занимается. Тогда и осознал, что в принципе уже всё нарисовано – всё, что только можно себе представить. И заниматься живописью мне стало неинтересно: не удивляет. А если не удивляет, зачем тратить на это время? К тому же у меня было желание выделяться среди других – нормальная черта молодости. Ведь все молодые ищут своё место, там, где не занято. Потом, когда они понимают, что везде занято, начинают толкаться, искать свой пятачок. Это очень простой процесс: кому-то везёт найти своё место, кому-то нет. Мне всегда везло.

– Можно назвать везением то, что вы стали режиссёром?

– Возможно. После отчисления из театрального института меня взял на свой курс художник «Узбекфильма» Эмонуэль Калантаров, у которого я выучился на художника кино и сделал свой первый фильм – телевизионную картину про детей циркачей, которые в сороковом году ловили в Одессе шпиона. Вникал в процесс производства, помогал режиссёру, и в какой-то момент мне стало интересно самовыражаться. Только от режиссуры меня на два года отвлекла служба в армии: в 1988 году я ушёл служить в артиллерийские войска, попал в Ашхабад.

– Но вам же тогда уже было двадцать семь лет – не поздновато для армейской службы?
– Во-первых, военные всё время за мной бегали, а я, соответственно, от них. И мог бы, конечно, продолжать этим заниматься, но устал. А во-вторых, моя жизнь была абсолютно предсказуема: я сделал за границей спектакли, сделал фильм как художник. Всё стало как-то рутинно. А время в армии я вспоминаю с удовольствием – больше никогда в жизни не испытывал такого ощущения свободы, безответственности, как там. Тебе сказали, куда бежать, и ты бежишь. Ты абсолютно свободен, твой мозг никто не контролирует, у тебя нет никаких обязательств, только есть, спать, бежать. Подчиняться и не думать – в этом и есть счастье! Да и с дедовщиной я не столкнулся, потому что был ровесником командиров. Старослужащие обходили меня, новичка, стороной, побаивались. Это было действительно смешно: мне двадцать семь, а им по восемнадцать – в эти годы особенно чувствуется разница в возрасте.



– Вы служили во время войны в Афганистане и запросто могли попасть на передовую. Не боялись такой перспективы?
– Я бы не сказал, что очень рвался в Афганистан, но вполне мог представить себя сидящим в окопе и стреляющим по целям противника. Мне периодически хочется какой-то яркой жизни, новых впечатлений, того, что обогатит мой личный опыт.

– Вернувшись из армии, вы сняли свою первую картину – драму «Пешаварский вальс», основанную на реальных событиях афганской войны – о восстании советских солдат в плену у моджахедов. А как начинающий режиссёр нашёл средства для своего дебюта?
– После армии, в начале девяностых, я оказался в Москве. И мой старый ташкентский друг Геннадий Каюмов, с которым мы когда-то работали над спектаклями, он как режиссёр, я как художник, предложил делать с ним «Пешаварский вальс». Гена был двигателем всего процесса, нашёл тех, кто дал деньги на съёмки. Финансировали нашу работу очень странные товарищи, которых мне представили как ветеранов-афганцев, но, кажется, они были настоящими бандитами. И все два года, что шла работа над картиной в Казахстане, в Алма-Ате, они находились рядом с нами. Периодически продюсирование у наших «афганцев» перемешивалось с бандитскими действиями – время было непростое, так что не все дожили до конца съёмок.
Одним из уцелевших оказался замечательный человек Игорь, который отвечал за безопасность всего бизнес-подразделения. Посмотрев черновой вариант «Пешаварского вальса», он продал свою квартиру и отдал мне последние деньги, чтобы я смог сделать звук и напечатать копии. Но в конце концов, в девяностые не было никакого рынка, прокатывать фильм было негде, копию «Пешаварского вальса» украли, кассеты с ним продавались в любой палатке. Игорь бегал, ловил продавцов, бил им морды, они в ответ били морду ему. В общем, дрался за фильм, как умел, но ничего не смог сделать. Картина так и не получила широкого проката, хотя была награждена на фестивалях. Уже позднее, когда я стал снимать рекламу и появились средства, я выкупил у Игоря фильм и вернул ему деньги. Надеюсь, он смог купить себе квартиру.

– Что испытывает режиссёр, когда его фильм не доходит до широкой публики?

– Мне это чувство неизвестно. (Смеётся.) Поэтому спросите у кого-нибудь другого. После ситуации с «Пешаварским вальсом» я просто перестал снимать кино и занялся исключительно рекламой. Стало очевидно, что нет никакого смысла делать то, что никто не увидит. Но я дожидался момента, когда можно будет прокатывать кино, и как только в 1999 году стали появляться первые кинотеатры, мы сразу же начали снимать. Первым сделали исторический боевик «Гладиатрикс», потом – «Дозоры». Ну а дальше вы знаете…

Расспрашивала
Ирина ДАНИЛОВА