– Игорь Евгеньевич, давайте о детстве. Оно было счастливым?
– Мы жили очень бедно. Ощущения достатка не испытывали никогда. Но, тем не менее, детство было счастливым. Родители работали инженерами, зарплата маленькая, и мама старалась где-то подработать. Ей всё время хотелось чего-то нового. Помню, году в семьдесят втором мы купили цветной телевизор. Это тогда был настоящий предмет роскоши. Маме пришлось брать кредит или деньги в долг, точно не помню. Да, родители очень много работали. И мы с сестрой всегда им помогали. У нас был огород, и летом, в каникулы, когда нормальные дети играли в футбол и резвились на речке, мы по заданию родителей пололи картошку. Ну что делать, труда мы не боялись. Я всё равно вспоминаю детство с огромной радостью и ностальгией.
Знаете, если бы была возможность снова прожить жизнь, я бы изменил две вещи. Первое. В детстве я бы как сумасшедший учил иностранные языки: английский, французский и немецкий, который я изучал-таки. В старости напишу об этом бестселлер. Я учил немецкий язык сначала в школе, потом в музыкальном училище, потом в консерватории. У меня в консерваторском дипломе стоит пятёрка, но я до сих пор двух слов связать не могу. Тогда были другие приоритеты. Ну какой иностранный язык, если у меня была музыкальная школа, я играл в симфоническом оркестре партию арфы на рояле, на бас-балалайке. Ещё у нас был ВИА, с детства мы играли в ансамбле. Я работать стал с двенадцати лет, уже в этом возрасте зарабатывал реальные деньги. Днём в пионерском галстуке ходил, а по вечерам играл на танцах. И это доставляло мне огромную радость. Хотя времени, конечно, не хватало.

– А какая вторая вещь, которую вы хотели бы изменить?
– Я жадно занимался бы на разных музыкальных инструментах. Вот я пианист – на рояле в своё время неплохо играл. Ещё обязательно научился бы хорошо играть на гитаре. Не бренчать, как сейчас, а именно играть. Я бы обязательно взял какой-нибудь духовой инструмент – флейту, саксофон. Понимаю, что это невозможно, но тем не менее. Хотелось бы прилично играть на скрипке. Зачем всё это? Затем, что разные инструменты по-разному будят творческую фантазию. Вот, например, если я слышу какую-то песню, то сразу понимаю, на чём её сочинили. Это слышно! Могу отдать голову на отсечение, что Let it Be Пол Маккартни сочинил на рояле, а Yesterday – на гитаре. И сейчас умение играть на разных инструментах очень помогало бы мне в работе.



– Американский психолог и врач Рэймонд Моуди, который написал бестселлер «Жизнь после жизни», утверждает, что человек живёт ради двух вещей – любви и знаний. По мнению Моуди, совершенствоваться и получать новые знания нужно каждый день вне зависимости от возраста, потому что после смерти душа продолжает развиваться. Так вот, мне кажется, вам не поздно научиться играть на скрипке.
– Сейчас, если я не работаю в студии, значит, пою где-то концерт либо сплю. Всё. У меня не хватает времени, потому что много заказов. Учиться уже поздно, к сожалению. Да и нельзя в моём возрасте хорошо научиться играть на саксофоне или скрипке. Мышцы другие. Пальцы и губы уже не заставить работать так, как это легко можно было сделать в детстве. Но когда я был маленький, музыкальная школа тоже порой была не в радость. Когда слышишь, что за окном твои друзья играют в футбол, а ты сидишь и играешь этюды Черни на пианино, это занятие не кажется очень весёлым, хотя этюды и талантливые. А по поводу языков – честно, я, может, возьмусь за себя и буду выделять по два часа в день на английский.

– Хотите песни на английском исполнять?
– Ну, во-первых, я часто бываю за границей и языковой барьер мне мешает. Во-вторых, не знать язык – это просто неприлично. Сейчас я понимаю, что суть общего образования – это языки, история и литература. А тогда у нас были другие приоритеты – математика, физика. Я хорошо учился в школе и участвовал во всех математических олимпиадах. Наверное, если бы не стал музыкантом, мог стать неплохим инженером. У меня дома очень технологичная студия, сам её придумал. Кто-то из журналистов лет десять назад написал, что современная цифровая студия записи по сложности напоминает командный пункт НАСА. Я аплодировал этому журналисту, потому что это действительно так. Только у нас не заправляются топливом ракеты и никто не летает в космос. Мы управляем лишь звуком.
У меня с детства неодолимая тяга к музыке. Райкин когда-то сказал: «Пить, курить и говорить я начал одновременно». Так вот, петь и разговаривать я тоже стал одновременно. Когда мне исполнилось пять лет, родители подарили проигрыватель, виниловые пластинки. Я без пластинки заснуть не мог, прижимал к груди и так засыпал. И в музыкальную школу поступил в шестилетнем возрасте. У меня был такой звонкий голос. Помню, у соседа праздновали свадьбу и меня попросили петь. А на свадьбу было приглашено немало музыкантов. Все подходили к моим родителям и говорили: «Вы обязаны отдать вашего мальчика учиться музыке». И я с огромной радостью пошёл учиться.

– А на вашей свадьбе много было музыкантов или вы сами пели?
– Мариночка, у нас были музыканты? (Обращается к жене.)

– Я ничего не помню.
– Я тоже. А, нет, были, кто-то играл. Я вспоминаю этот день как во сне. Всё время думал о том, чтобы это поскорее закончилось. Нам с Мариной было по девятнадцать лет, когда мы поженились, – возраст абсолютно неосознанный. Мне просто повезло, мы с Мариной уже тридцать один год вместе. Я благодарен судьбе за то, что она у меня есть. Это мой тыл, моя крепость. Это моё всё.

– Кто у вас главный в семье?
– Я считаю, что семейная жизнь на девяносто девять процентов зависит от женщины. Утверждение, что мужчина сам строит свой дом, – ерунда. Мужчина – это довесок. Семья – это женщина. Неслучайно именно её называют хранительницей домашнего очага. В конечном итоге семейные отношения будут такими, как она захочет. Как она себя поставит, так всё и будет. Конечно, у нас всякое бывало за эти годы, но когда наступали кризисные ситуации, у Марины всегда хватало мудрости и понимания сделать так, чтобы семья сохранилась.
– Наверное, сложно в девятнадцать лет нести ответственность за семью. Наверняка, приходилось зарабатывать не только музыкой.

– Всю свою жизнь я зарабатывал только музыкой. Считаю, что это счастье, когда ты занимаешься любимым делом и тебе за это ещё и платят. Потому что если бы мне за это не платили, я всё равно бы этим занимался. Я этим живу.

– Песню «Город, которого нет» я впервые услышала, когда находилась в Абхазии. Только закончилась война с Грузией, всё было в руинах. Я ходила по пустому Сухуми и про себя повторяла: «Этот город, которого нет». Мне казалось, что ваша песня об этой трагедии. Что на самом деле вдохновило вас на создание хита?
– Я был в Абхазии, причём, по-моему, первым артистом, который приехал туда после войны. Сухуми лежал в руинах, но нас очень хорошо принимали. Знаете, утром раздавался стук в дверь и мне объявляли, что кто-то из министров приглашает на завтрак. Завтрак, который постепенно переходил в обед, а потом в ужин. Причём с такими песнями: «Ха-ли-ли-ла» (Громко поёт.) В конце нашего там пребывания я уже сам пел все эти песни по-абхазски. И смело вставлял в тосты своё алаверды.
Что касается песни, ситуация была очень простая. Меня пригласили писать музыку к фильму «Бандитский Петербург». Я заранее оговорил с режиссёром, что в конце фильма должна звучать пронзительная песня. Помните, героиня Дроздовой сидит на берегу Босфора, ждёт ребят. Но мы знаем, что ребята не приедут, потому что они погибли. Вот она сидит, перед ней бутылка водки, рюмочки. И звучит эта песня. Я старался написать музыку, которая по настроению вызывала бы какое-то щемящее чувство. Очень долго искал эту песню. По закону подлости сочинялось что угодно, только не то, что надо. Я понимал, что должен быть философско-лирический момент, подспудно столько музыки придумал, но вся она не годилась. И потом, когда были найдены две-три интонации, родилась эта песня. Сначала я сочинил мелодию, потом Регина Лисиц написала слова. Я записал песню, показал Бортко, ему понравилось. Прошёл где-то месяц, были новогодние праздники, я думаю: дай-ка ещё раз послушаю, что мы там написали. Звоню Регине и говорю: а тебе не кажется, что мы перемудрили, она какая-то слишком сложная получилась. Регина согласилась. «Давай, – говорю, – что-нибудь попроще». Она говорит: «Давай». И пишет другие слова. Запевы почти не меняла, а в припеве написала такие стихи: «Мне до тебя рукой подать, чтоб удержать одно мгновенье. Дай мне тебя не потерять, моя любовь, моё спасенье». Я говорю: «О! Региш, это супер! Понятно всем, это же для широкой публики». И записываю второй вариант в студии. Приглашаю Бортко. Он слушает, говорит: «Да, мне это больше нравится», – забирает песню. А на следующий день звонит: «Игорь, эти новые стихи не ложатся на кадр. Приезжай, посмотри». Там вот как получилось: Дроздова сидит на берегу Босфора, и на словах «моя любовь, моё спасенье» камера крупно наезжает на бутылку водки. Песня начинает производить комический эффект. Вернули прежний текст, я её спел в третий раз и, отдавая Бортко, сказал: «Знаешь, Володя, песня, конечно, никому не будет нужна, но в кино она хороша. То, что надо».
А когда вышел фильм, я стал получать письма со всего мира: из России, стран СНГ, Израиля, Германии, Америки. Это удивило, ведь я не думал, что песня будет иметь успех. После выхода фильма месяца два не пел её в концертах – считал, что она слишком специфическая. А меня всё чаще просили её спеть. И тогда я понял, что песня станет жить самостоятельной жизнью, не зависящей от автора. Но поверьте, когда писал её – не преследовал никаких корыстных целей. И когда писал «Билет на балет», не пытался кому-то понравиться или стать популярным. Мне было двадцать с небольшим, и я так самовыражался. С возрастом стал другим, сейчас мне ближе классическая музыка.

– А в какое время суток вам лучше пишется?
– Утром. Ночью я не работаю принципиально. Объясню почему. Ухо человека – единственный из органов чувств, который не поддаётся усилию воли. Как бы человек ни устал, он может заставить себя увидеть. А услышать – нет. В полночь наше ухо засыпает, и даже если вы бодрствуете, оно спит. Мы слышим не то, что звучит в реальности, а то, что мы себе воображаем. У меня был случай в студенческие годы, когда я писал музыку к одному спектаклю. Утром учился в консерватории, потом работал в театре – у меня были репетиции, а вечером – спектакль. Поэтому я писал музыку по ночам. Помню первую ночь. Волшебное время, всё покрылось тайной, время серенад, любви. Тихо, все шорохи слышны. Я сижу и пишу. Думаю: боже мой, как это здорово! А утром, когда ухо проснулось, послушал то, что написал ночью, и у меня вытянулось лицо: не может быть, неужели это я наделал! С тех пор по ночам больше не работаю. Исключение – когда сроки сдачи картин поджимают. Работаю только на ясную голову, на абсолютное понимание. И я заметил, что с шести до десяти утра делаю значительно больше, чем с шести до десяти вечера.

– Лев Толстой тоже предпочитал работать в это время. А спать рекомендовал ложиться в десять вечера, поскольку организм лучше всего отдыхает с десяти до двенадцати ночи.
– Вот видите, я первую заповедь Толстого соблюдаю, вторую – пока нет. Раньше двух ночи ложиться у меня всё равно не получается.

– Но, тем не менее, выглядите вы великолепно. Как вам удалось похудеть более чем на двадцать килограммов?
– Это всё Марина. На самом деле, мы стали искать эти диеты, в частности, диету Пьера Дюкана, не потому, что я хотел выглядеть как-то по-особенному. Я себе нравился и толстым (Смеётся.) Точнее, я себе не нравился толстым и не нравлюсь себе таким, какой сейчас. Но поскольку у меня сахарный диабет и был очень высокий сахар, встал вопрос об инсулине. Мне этого крайне не хотелось. А благодаря этим диетам уровень сахара резко упал. Именно за счёт диеты я держу его в балансе.

– Когда видишь вас на экране, сразу же считывается положительная энергетика. В чём секрет?
– Мне кажется, что каждый человек, неважно кто он и чем занимается, должен уметь любить. Надо постоянно поддерживать себя в состоянии любви. И это не обязательно любовь мужчины к женщине. Любовь к тому, что ты делаешь, к месту, в котором живёшь. Нужно любить так, чтобы тебя переполняло это чувство. Ещё нужно хотеть. Периодически у каждого человека наступают депрессии, такое неважное внутреннее состояние. Мне кажется, это самое страшное. Это хуже, чем болезни и одиночество, потому что если человек хочет выздороветь, у него есть стимул. Хотеть – это самое главное в жизни. Чем больше человек хочет, тем богаче и интереснее его жизнь. Пока у человека есть желания, он живёт.