Он без малого восемь лет меня опекал, лелеял и, если хотите, воспитывал. Строго, последовательно и непреклонно, признавая меня сначала неразумным дитём, потом – единственным другом, а позже – партнёром и товарищем. А в финале скоротечной собачей жизни – своим кормильцем и защитником.

Помню его, огромного, по моим понятиям, грязного пса на привязи, который совсем не лаял, не скулил, только постоянно грыз ремни, показывал страшные клыки и рычал. Успокаивался, только когда я по неразумности подходил к забору. Он облизывал мои руки, лицо, чем приводил в неописуемый ужас маму. Это очень забавляло моих сестёр, которые были рады оставить меня на попечение пса и улизнуть по своим девичьим делам. Каждый раз он рвал ремни и прибегал в наш двор. Мамины попытки прогнать его заканчивались моими слёзами, так что вскоре все махнули рукой.

Вот с этих пор я помню себя и Тузика отчётливо, ярко, покадрово – хоть описывай каждый день, проведённый нами вместе.

Члены нашей семьи были кошатниками. Огромный наглый рыжий Котофей был любимцем моих сестёр и пользовался уважением мамы, потому что не таскал ничего со стола и нянчился с нами по ночам, когда мы устраивали истерики по поводу и без. Вот с ним Тузику поначалу было сложнее всего – ну не хотел котяра делить нашу любовь и дружбу с какой-то дворнягой. Но и эта проблема была решена Тузиком радикально. Когда однажды чужой кот стырил со стола хлеб, Тузику хватило нескольких метров, чтобы догнать, попортить сопернику Котофея шкуру и с достоинством вернуть украденное. Этим пёс заслужил уважение нашего кота и доброе расположение мамы.

Помню, как однажды утром мама в слезах показала мне курицу, принесённую Тузиком, а сам он гордо вилял хвостом и заискивающе искал одобрения в наших глазах. Успокоился, только когда мама впервые погладила его, а я похвалил за заботу. Мама ещё долго спрашивала у соседей о пропаже – безрезультатно, а Тузик повадился подкармливать нас. Колхозный склад находился рядом, а кладовщик не всегда бывал трезв и внимателен.

В первый класс Тузик провожал меня с великой опаской. И хотя школа совсем рядом, не доверял никому эту сложную работу. На переменах стоял такой страшный гвалт – школьники играли с очумевшим от счастья псом, – что учительнице пришлось обратиться к маме. Тузик внял маминым просьбам и стал ждать меня уже у дороги. Я не помню, чтобы он пропустил хотя бы день. Оберегал меня усердно, неистово, даже с каким-то надрывом, будто вся его жизнь, само существование зависели от моего благополучия.

Помню, как-то весной, когда сошёл снег и вокруг стояла непроходимая грязь, мы вынуждены были ходить по тропинкам у заборов. Рядом с одним из них сидел на привязи огромный пёс, который при виде нашей кавалькады во главе с Тузиком и Котофеем каждый раз приходил в бешенство и отчаянно кидался на ненавистных прохожих. Но мы уже знали длину его цепи и игнорировали. Это заставляло бедную собаку метаться с удвоенной силой. Однажды цепь не выдержала и порвалась в момент, когда именно я находился в непосредственной близости от пасти собаки. Я даже не успел испугаться – Тузик молнией метнулся в сторону пса и намертво вцепился тому в горло.

Позже прибежали люди и, просунув в пасть Тузику рукоятку топора, с трудом освободили бездыханное тело собаки.

Всё помню отчётливо, ясно, как будто это было только вчера: и с каким беспокойством Тузик смотрел на меня, и как настойчиво уводил он от этого места нашу кавалькаду. После того случая отношение к нему изменилось, Тузика безоговорочно приняли все, он стал полноправным членом нашей многочисленной семьи.

Долгих восемь лет он был мне другом, верным стражем и помощником во всём. Гости удивлялись, когда показухи ради мы небрежно просили Тузика проведать гусей или пригнать нашу кормилицу козу. Надо было видеть их лица, потому что вскоре Тузик возвращался с брыкающейся козой или пригонял непослушных гусей, отсеивая по дороге чужаков. При этом морда у него была довольная, и он даже улыбался, когда принимал из моих рук угощение при полном восторге зрителей.

Будучи уже немолодым, Тузик провожал и встречал сестру, которая посменно работала на хлебозаводе, и каждый раз неспешно и с достоинством съедал заработанную четвертинку хлеба. Но он всегда спрашивал у меня позволения и как бы извинялся, что надолго оставляет без присмотра.

Я не помню своего детства без него. Но вижу себя со стороны его глазами: маленьким несмышлёнышем в начале нашей дружбы; школьником, опекаемым мудрым товарищем и другом; ладным подростком в последние месяцы его жизни.

Видимо, это была его миссия.

Он ушёл так же мудро, как жил, – просто однажды утром его не оказалось у порога, и по маминым глазам я понял, что Тузика не надо искать.

Я стал взрослым. И помню себя уже без него, ищущим.