Вернее, произошли с Мямлиным сразу три истории. Все три – где-то в семидесятых годах. Последовательно, в течение трёх лет, в год по истории.

Петра Петровича как тогда ещё молодого и перспективного специалиста, а к тому же ещё и идеологически устойчивого члена партии, отправили в зарубежную командировку в Африку. Если не путаю, в дружественный Мозамбик. Или в братскую Анголу. Словом, так или иначе – в самую что ни на есть Чёрную Африку.

Условия жизни у наших геологоразведчиков были довольно суровые. Жили в бараке-общежитии. По двенадцать человек в комнате. Никаких кондиционеров. В самую жару наши специалисты просто обматывались мокрыми простынями и включали на полную вентиляторы. Некоторые зарабатывали воспаление лёгких. Это – в плюс 45.

Зато в Африке за один год работы Мямлин заработал на «Жигули» и на полкооператива.

Работали наши много. Жизнь в Африке – не сахар. Всё время потный, как Валерий Леонтьев. Или в мокрой простыне, как покойник-утопленник в саване.

У некоторых почки отказывают. Перестаёт человек писать, и всё. А зачем? Всё уходит через пот.

Опять же спиваются многие: без алкоголя не поешь. Вот и выбирай – либо цирроз, либо гепатит. Такая вот печёночная вилка.

Зубы от местной пищи сыплются. Ночью снятся тропические кошмары. Память отшибает почему-то. Словом, как выражался Пётр Петрович, лозунг геологоразведчика: «Цирроз. Склероз. Пародонтоз».

Тропики. Жара. Москиты. Летающие зеленовато-бурые десятисантиметровые тараканы типа солёных огурцов. Жуть…

Кругом какие-то ящерицы с мордами, как у жандармов. Жандармы – негры с калашами. Нас от капиталистов охраняют. Дядя говорил: только тогда я понял слова из песни Вертинского «Лиловый негр вам подаёт манто». Они действительно лиловые. С радужным отливом.

Река там, рассказывал Мямлин, текла мимо нашего посёлка. Звали её наши – Лимпопоша. На одном берегу крокодилы, на другом – бегемоты. Между ними – война. Водораздел – ровно по середине реки.

Если крокодил поймает зебру, её бегемот обязательно у крокодила отобьёт. Назло.

Если бегемот пересечёт водную границу, его обязательно затянут на дно и сожрут крокодилы. Из принципа.

Негритянки, говорил Мямлин, ходят так: за ней пятеро детей бегут, на голове – корзина с манго килограммов на тридцать, а за спиной ещё два карапуза. Она две сиськи через подмышки им подсунет с обеих сторон – они и сосут. И сопли, говорит, у негритят не зелёные, как у наших детей, а какие-то фиолетовые. В общем – экзотика.

Когда год работы уже закончился, перед самым отъездом, местная администрация устроила нашим геологоразведчикам торжественный приём.

Длинный барак, покрытый сухими пальмовыми листьями. В нём – стол человек на пятьдесят. Местная пальмовая водка, «пальмовка». Самогон самогоном, но после трёхсот граммов идёт хорошо. И голова с утра не болит. Только всё тело почему-то чешется. Сок манго в пятилитровых банках. И подносы с кучами не то тефтелей, не то котлет. Причём котлеты – из мяса всех зверей: от баранины до крокодилятины. Вкус у всех этих котлет – специфический. Вкусно, очень даже вкусно, но странновато.

Тут уже хорошо набравшийся Мямлин спрашивает у их главного лилового негра: а мы, говорит, этими зёбрами-крокодилами, извиняюсь, не отравимся? Мы, извиняюсь, к бегемотскому мясу не привыкши.

А тот улыбается и говорит: нет, не отравитесь, дорогие советские товарищи, всё, говорит, дезинфицировано по высшему разряду.

Пётр Петрович спрашивает: а как, если не секрет? А тот: нет, не секрет, идём, дорогой советский товарищ, покажу.

Пошли они в соседний барак и видят: сидят в нём десять лиловых баб, жуют мясо и сплёвывают на противень. А противень стоит на медленном огне. А чтобы огонь не усиливался, бабы ещё и в огонь плюют. И пахнет в бараке то ли кирзой, то ли кошками.

Это, говорит главный негр, самый наш высокий деликатес: жуют это самое мясо девственные девушки, дочери вождей десяти местных племен. Вон, говорит, самая главная жевалка – Дубаданга. Она самому президенту крокодилятину пережёвывает. Так что – приятного аппетита, дорогой советский товарищ. А если вам, дорогие советские товарищи, захочется ещё чего-нибудь, кроме жирафятины, то имейте в виду: у нас женщины не только жевать умеют. Особенно в этом отношении большой талант у женщин племени укатанга. Они, если что, вон в том бараке. В полной боевой готовности. Женщины племени укатанга, говорит, – самые красивые в Африке, потому что самые толстые. У нас, говорит, считается, что самая красивая женская красота начинается с шестнадцати складок на животе. А самые красивые женщины – это те, которые уже сами не ходят. А их, говорит, носят на носилках мужчины племени мбемба.

Пётр Петрович крякнул и вежливо говорит: за укатангу большое коммунистическое спасибо, но мы пока премного благодарны Дубаданге.

Мямлина, конечно, слегка от Дубаданги помутило, но он мужик крепкий – стерпел. Выпил он ещё триста пятьдесят «пальмовки», закусил жёваной антилопой гну. И отключился. Обошёлся без укатанги. Потому что Пётр Петрович – человек аккуратный, и какая-нибудь африканская гоноремба-сифилянга ему совсем не по сердцу.

Утром – ничего. Голова в порядке. Почесался, на джип – и в аэропорт (пятьсот вёрст по саванне).

Прилетел Мямлин в Москву, купил «Жигули». Белую «копеечку». Назвал он её «Жуля».

А через год его отправили в командировку за полярный круг. Если не путаю, в Ямало-Ненецкий автономный округ. Или в Ханты-Мансийский. Забыл.

Проработал там Мямлин полгода. Заработал на вторую часть кооперативной квартиры.

Ну, условия – соответствующие. Мороз – минус пятьдесят. Пар из пасти – как у Змея Горыныча. Олени с рогами – как кремлёвские люстры вверх ногами. Северное, опять же, сияние. Словно все эти самые люстры зажгли. А главное – в тундре просторно. Места много. Особенно после городской однушки. Летишь на самолёте шесть часов – а перед тобой всё белым-бело. Так что в глазах темнеет. Иногда, как мираж, стадо оленей. Или нефтяная вышка. Или редкая сыпь чумов. Они по-местному зовутся «мя».

Как водится, перед отъездом тамошнее начальство собрало геологоразведчиков на торжественный ужин. Состоялся он в большом чуме, целиком высеченном изо льда. Стол – изо льда, скамейки – ледяные. На столе – очень много водки и очень много то ли сандвичей, то ли бутербродов. С оленьим мясом. Котлетообразным. Вкус вкусный. Но своеобычный. Мямлин напрягся, но виду не подал.

Выпили. Закусили. Ещё выпили. Ещё закусили. Тут один из ещё теплых геологоразведчиков спрашивает местного начальника: а какой, дескать, рецепт приготовления этого мяса?

Начальник улыбается и говорит: холосая лецепта.
– А именно? – не унимается геологоразведчик.

Начальник ещё сильнее улыбнулся, так что совсем глаза потерял: холосая лецепта, говорит. Холосая оленька безал. Холосая целовека оленьку поймал. Длугая холосая целовека оленьку забил. Холосая целовека свою холосую зёнку позвал. Целовека зёнке сказал: зуй, зёнка, оленьку. Зёнка оленьку зевал. День зевал, два зевал. Стал вкусный оленька. Плиехала холосая геолога. Целовека геологу в свой мя позвал. Дал целовека геологе оленьку. Ай, вкусная оленька! Есь оленьку, геолога! А после оленьки, геолога, иди в длугой мя. Там сидит холосая зёнка. Оленька вкусная, а зёнка есё вкуснее. Иди, геолога, к зёнке. Не обизай, геолога, холосую целовеку!

Наелись геологи оленьки. Напились водки. Тепло всем стало в ледяном чуме. Кое-кто из геологов, чтобы не обидеть хорошего человека, наведался в «другой мя».

Пётр Петрович кое-как отвертелся.

Что уж там было в этом другом мя, неизвестно. Потому что все всё по пьяни забыли. Напрочь. Так что, как говорится, ответ знает только зёнка.

В Москве Мямлин купил двухкомнатный кооператив, румынскую стенку и ещё шесть соток под Москвой. И стал он завидным женихом, потому что теперь у него было всё, что нужно советскому человеку: квартира, машина, дача, обстановка.

Где-то через год после «оленьки» Мямлин, отработав в очередной экспедиции, поехал на экскурсию в Таллин.

Поездили на автобусе по городу, посетили всё что полагается. Дальше – свободное время.

Ходил-ходил Мямлин по Таллину и заблудился. Знает только, что его гостиница на улице Пикк. Идёт ему навстречу очень красивая девушка. Пётр Петрович, слегка смутившись, её спрашивает: как мне, извините, девушка, пройти на улицу Пикк?

Та улыбается и размеренно так, методично говорит: идите по уллице Лиивалайа, потом своррачивайте наллево, на Кентманни, идите по Кентманни и своррачивайте на Пяррну, поттом у Пяррну буддет Каарли, иддите по Каарли, и тамм буддет Харрйу, иддите по Харрйу, а даллше буддет Венне, иддите по Венне, и слева буддет… Ннет, луччше не такк. Есть дрругой путть. Луччше иддите по Лиивалайа и своррачивайте на Леннуки, иддите по Леннуки…

Девушка, неизменно улыбаясь своими сахарными зубами и глазами цвета балтийской волны, полчаса обстоятельно объясняла Мямлину все эти варианты прохода к улице Пикк, тщательно их сопоставляя, выделяла все положительные и отрицательные стороны каждого из маршрутов. А Мямлин стоял и не отрываясь смотрел на девушку. Наконец девушка сказала: нетт, луччше я проведду васс самма.

И провела. И до сих пор ведёт.

Звали девушку Илона. Илона Акселевна Рюттель. Пока дошли они до Пикк, Пётр Петрович понял, что судьба его решена.

Сначала они переписывались, потом стали ездить друг к другу. Потом Илона переехала в Москву, и они поженились.

Илона Акселевна – идеальная жена. Она аккуратна. Уравновешенна. Прекрасно готовит. Особенно хорошо у неё получаются котлеты по-эстонски. Грибные. Отварные лисички, хлеб, лук, яйцо, сметана, соль, перец, зелень. Жевать не обязательно. Годится мясорубка. Вернее – гриборубка.

Но у Илоны Акселевны есть одна черта: она всё всегда очень тщательно и долго рассказывает и объясняет. В общем – разжёвывает.

Целыми днями Илона Акселевна что-нибудь разжёвывает Петру Петровичу. Сначала он взрывался, а потом привык. И даже очень любит слушать её разжевывания.

Мямлин зовёт свою жену Илонычем, Дубадангой или Зёнкой. И живут они в полной гармонии уже больше сорока лет.
Пётр Петрович так и говорит Илоне Акселевне:
– А прожуй-ка ты мне, Зёнка, то, как вы вчера с Семёновной в «Икею» съездили.

Или:
– Ты мне, Дубаданга, разжуй-ка эту твою мысль насчёт новой стиральной машины.

Или:
– Извини, Илоныч, что прервал: жуй дальше…

Так они и живут, грибы жуют. В мире и согласии.