– Людмила Петровна, в каких краях прошло ваше детство? Из какой вы семьи?
– Я выросла в украинской деревне. Очень романтические воспоминания остались о тёмных ночах, колодцах, садах с черёмухой. Не могу сказать, что мы голодали. Мой дедушка был состоятельным человеком. С ним по соседству в Николаевской области жила очень большая ортодоксальная еврейская семья. В результате две семьи совместно держали свой хутор, своё хозяйство, у них работали люди. Но пришла советская власть, которую я не собираюсь ругать – наверное, она потом поменялась и стала лучше. Но в те дикие времена, двадцатые-тридцатые годы, моего деда и эту еврейскую семью выселили в Архангельск, и там родилась моя мать. Спустя долгие годы все они вернулись обратно, но это уже была другая жизнь. Думаю, мою маму назвали Сарой, потому что дедушка дружил с этой еврейской семьёй. У мамы было примерно шестнадцать братьев и сестёр, многие умерли ещё в детстве. Дедушка всех называл библейско-еврейскими именами. А потом пошли предвоенные годы, послевоенные… Жили, как все, бедно, хотя нельзя сказать, что голодали. Мама меня рожала на печке, ей помогал местный ветеринар. Детство у меня было счастливым. Сейчас, когда бываю в роскошных номерах дорогих гостиниц, подолгу не могу заснуть. Но стоит вспомнить угол за печкой у бабушки, где были набросаны какие-то соломенные тюфяки, – как тут же засыпаю.

– Слышала, вас должны были назвать Зоей.
– Да. Меня зарегистрировали только в пять лет, потому что уже нужно было к школе готовиться, там требовалось свидетельство о рождении. Раньше оно было не обязательным после рождения – все и так знали, что меня не «нагуляли». Так вот, когда отец засобирался в загс, мама велела ему записать меня Зоей. До загса было далеко. Видимо, пока отец шёл, он думал о том, как нам трудно живётся. И так ему горько стало, что решил он что-нибудь поиметь от государства. Ничего лучше не придумал, как записать меня на три года старше, чтобы, когда придёт пора, смогла раньше выйти на пенсию. Месяц рождения тоже написал другой – не 13 декабря, а 13 января. И назвал меня Людмилой. Почему? Наверное, потому что все называли меня милой. Ох, и досталось же потом бедному папаше! Мама ему такую выволочку устроила!

– А как вы потом от украинского хуторского акцента избавлялись?
– После украинской деревни я приехала учиться в Кривой Рог и пошла в русскую школу. Мне нужно было преодолевать очень серьёзный языковой барьер, потому что по-русски мы «разховаривали» (Гэкает.) А когда уроки делали, у нас было «додавание, множэнье, дилэнье», а тут – сложение, умножение, деление. Новые слова давались очень тяжело. Преодолевала языковой барьер, поэтому все предметы были для меня на одно лицо. Новые одноклассники меня никак не воспринимали. Всем видом показывали, что они городские – из другой касты. Демонстрировали передо мной яркие носочки, красивые чулочки. Но меня это особо не волновало, никогда не страдала комплексами.

– Однажды я приехала со съёмочной группой к вам на дачу – мы снимали фильм о Талькове. Показалось, что вы очень гостеприимный человек. Это действительно так?
– Нет, я абсолютно не гостеприимный человек. Но очень люблю готовить, это такое самолечение. Ну, кто-то вяжет, кто-то йогой занимается – все по-разному расслабляются, а я не умею расслабляться абсолютно. Я просто комок нервов, поэтому с утра как заведусь, думаю: сейчас вот это сделаю, то сделаю, позову того-то, того-то. И так целый день. Но когда приходят люди, они мне уже в тягость. Я не говорю о ближайших двух-трёх друзьях, ну пяти. И то люблю, когда они поодиночке приходят. Не люблю большие компании, когда собираются человек пятнадцать и стоит жуткий галдёж. Ну, зачем это? Вообще с годами очень сильно сузился круг общения. Хочется провести время с каким-нибудь нормальным умным человеком, поговорить. Но один близкий человек далеко, другой занят, или я занята. И как-то всё затухает, общение сводится к нулю.



– То есть у вас бывают моменты, когда ничего не радует и руки опускаются?
– Нельзя, чтобы руки опускались. Просто с годами приходит какое-то лёгкое разочарование в людях. Вот я смотрю на своих концертах: сидят люди – милые, добрые, аплодируют и любят меня. И после выступления думаю: где же вы в жизни, люди, которые так хорошо понимают и чувствуют? Меня разочаровали те, с кем я всю жизнь общалась. Было многолетнее знакомство – и вдруг ты прозрел. Понимаешь: нет, ты не ошибался и этот человек не плохой, но просто он стал тебе неинтересен. Больше нет желания общаться с ним. Это, наверное, самое страшное.

– Люди так меняются из-за денег?
– По-разному. Бывает, что из-за их отсутствия.

– Игорь Тальков тоже в какой-то момент неожиданно изменился?
– Ну, вообще Игорь был единственным… единственной моей подругой. Именно подругой. У меня до сих пор нет ни одной подруги, никто меня не согреет, не поддержит – нет таких людей. А с Игорем мы вдвоём боролись с этой жизнью. Приближались девяностые годы, безработица и так далее, мы шли с ним плечо к плечу. Но настал момент, когда меня оставили два близких человека. Это мой директор Валерий Шляфман и «моя подруга», мой аранжировщик, мой музыкальный руководитель, мой бэк-вокал, мой бас-гитарист, моё всё – Игорь Тальков. Они объединились, стали вместе работать, и через месяц, говорят, Шляфман убил Талькова. Некоторые считают, что Тальков меня предал. Ничего он меня не предал! Просто немножко неправильно себя повёл, потом уже, когда стал звездой. Чуть-чуть не выдержал этих фанфар. Чуть-чуть. И я ему это прощаю. Я ему всё прощаю. Даже то, что иногда причинял мне боль. Прощаю только за те четыре года, когда мы вместе уехали из Ленинграда и стали работать в магаданской филармонии, когда в Сусумане и Ягодном (город и посёлок в Магаданской области. – Ред.) сидели неделями – стояла нелётная погода. Когда мы жили в одной комнате, ходили в магазин и варили макароны. Удивлялись, почему у нас в Питере этого всего не продают: там были какие-то офигенные болгарские компоты, которые у нас можно было только по блату достать. Как мы в морозную ночь выходили на улицу – он покурить, а я за ним, просто постоять рядом. Мы могли приобнять друг друга, могли голыми купаться. Все удивляются: ну как это можно, ведь он был в вас немножко влюблён?

– Так он был в вас влюблён?
– Мы даже не думали об этом. Я взялась за себя и похудела килограммов на двадцать пять. Не сразу, но довольно быстро. Мы усиленно занимались спортом. Да ещё как! У нас было по три-четыре концерта в день во дворце спорта, а в перерывах между ними я снимала грим, и мы бегали по полтора часа. Потом мылись – во дворце спорта был душ – и выходили на сцену. Вечером надо было ещё пробежаться и в сауну сходить. Единственное время суток, которое принадлежало мне одной, – это утро. Игорь вставал с шесть утра и шёл тренироваться, у него вот эти костяшки на руках всегда были сбиты – он любил боксировать. Всё время что-то колотил. Мне однажды звонят рано утром в номер и говорят: «Вашего друга забрали в милицию». Это было в Магадане. Оказывается, он проснулся рано утром и начал какую-то дверь на задворках гостиницы боксировать. А там был какой-то ценный склад. Ну, его и забрали. Посмеялись мы. Потом с этими людьми, которые его арестовали, пошли в ресторан.

– Игорь любил выпить?
– Нет, он только иногда это себе позволял. У меня бывали пьющие музыканты, с которыми мы постоянно боролись, но Игорь из тех людей, которые это делают иногда. Лучше бы пил всё время, но по чуть-чуть. А так… Он в Сочи однажды меня очень сильно огорчил. Я-то вообще не пью, могу сделать два-три больших глотка кагора, причём прямо из бутылки. Очень его люблю, он так приятно разливается теплом. Конечно, раньше мы могли попить винца, крепче ничего не пили. Могли выйти на пляж, раздеться догола. Игорь смеялся надо мной – я тогда была с кучей лишних килограммов. Кричала ему: «Я тебя ща убью, скотина такая! Дай мне спокойно поплавать». Но я его не стеснялась, настолько мы срослись. Могли хихикать до пяти утра. Он же Ленина очень «любил», в кавычках. А я его всё время останавливала – пыталась привить толерантность, терпимость. Я первой читала его стихи, которые потом становились хитами. Какие-то слова просила убрать, объясняла: «Одно дело ругнуться матом, как русские люди, а у тебя яда много. Понимаешь, вот у Высоцкого не было столько яда – за что его так и полюбили». Игорь всерьёз прислушивался ко мне, за что я ему благодарна. Это непередаваемые ощущения, когда человек смотрит на тебя влюблёнными глазами. Не как мужчина, а как слушатель. Когда он говорит глазами: «Да, да, да! Я об этом тоже думал». Это, я считаю, бесценные отношения. Конечно, между нами могло что-то произойти, молодые – ля-ля-ля. Но у меня никакого влечения не возникло, я могла спать на его плече, могла тискать его, ругать, ныть – всё что угодно. Но это воспринималось без всяких обид. Он либо смеялся, либо – желваки так ходили. Я его быстро успокаивала, мы моментально всё сводили к шуткам.
Единственная проблема – его чуть-чуть подпортила слава. Он и сгорел в этом костре, сам создал себе вот это окружение. Однажды мы с ним встретились на телевидении. Смотрю, Игорь идёт по коридору с целой свитой. А у него реакция та же осталась: увидел меня – так широко заулыбался. Мы нашли какую-то лавочку, сели, зацепились языками. Я говорю: ты что, зазвездил? Потом мы записали дуэт «Из твоего окна». Он просто бесценный для меня человек.

– На похоронах были?
– Меня умилило то, что на похоронах со скорбными лицами сидели какие-то непонятные люди. Кто вы, что вы? Да вы ничего о нём не знали! Зато в каждой программе прозвучало, что Шляфман до этого несколько лет проработал у Людмилы Сенчиной, и меня потом стали на эту тему беспокоить. А на похороны никто и не позвал.

– С мужьями у вас была такая же близость, как с Тальковым?
– Нет, не думаю. Второй муж, Стас, конечно, очень много мне дал. Как Игорь смотрел на меня влюблёнными глазами и поначалу слушал всё, что я говорю. И я так же смотрела на Стаса. Он многое для меня открыл. Тогда уже появились видики, американские фильмы, представляешь, я только в конце восьмидесятых увидела клипы «Дюран-Дюран». Но на каком-то этапе поняла, что одной мне лучше. Не потому, что Стас плохой, вовсе нет. Просто мне ближе отношения, когда быт уходит на второй план. Например, ты забываешь купить что-то в магазине, потому что торопишься домой – поделиться важной новостью с любимым человеком. Когда не можешь расстаться с ним ни на минуту. Вот если есть дома такой человек и ты вот так к нему несёшься – это да! Это отношения. А если ваши интересы начинают расходиться, то и дороги в скором времени разойдутся. В моём понимании, дороги разошлись – это когда ты что-то рассказываешь человеку, а ему это не надо. И тебе тоже неинтересно, что он говорит, хотя это важные для него вещи. Глупый человек скажет: а-а-а, вы, Людмила Сенчина, как все артистки, не хотели сидеть дома, всё время на гастролях! Неправда. Если бы наши дороги по-настоящему соединились, то, конечно, исчезли бы все эти гастроли, но появилось бы что-то другое, какие-то новые интересы. И выросло бы то, что называется семьёй. Для меня это дороже всего на свете. Это то, чего у меня сейчас нет. Конечно, очень хочу, чтобы настоящая семья была у моего сына. Это единственное, чего хочу в жизни. Не знаю, удастся ли построить свою, новую. Я всех молодых людей уговариваю – не спешите расставаться. Вы понимаете, лучше не будет. Если это нормальный человек и между вами есть какая-то любовь, надо когтями удерживать. Я вот, пройдя длинный путь и сделав много ошибок, склоняюсь к тому, что не стоит менять шило на мыло. Казалось, будет что-то лучше, но нет. Сначала мечтаешь о принце на белом коне, потом – на сером. А потом и вовсе без коня. Но каждый должен пройти свой путь. Я бы всем посоветовала не разрушать семью, которая уже создана. И не торопиться в загс – надо лучше узнать человека, а потом и свадьбу играть.

– А какие свадьбы были у вас? Пышные, с толпой народа и фейерверками?
– Когда я жила в деревне, то видела настоящие свадьбы. Из воска делали такие шикарные короны – это было что-то! У меня тоже так было первый раз, в Ленинграде. После загса отвезли цветы на Марсово поле и поехали в ресторан «Баку». Человек шесть нас было.
Вторая свадьба оказалась неожиданной. Стас пришёл утром с моей старинной подругой Машей, которую я лет десять не видела, и с Сашей Лосевым – солистом группы «Цветы», Царство ему Небесное. Стас говорит: «Надень своё серенькое платье». Я ничего не поняла. Думаю, может, к его матери едем. Никогда не задаю лишних вопросов. А до этого Юрий Белинский фотографировал меня для плаката к 8 Марта. Плакат красный такой, я лежу в ванне, везде флаги, а внизу подпись: «Слава советским женщинам!». И вот я надела платье, Стас взял меня за руку и куда-то повёл. Оказалось, в загс. Мы туда входим, и первое, что видим, – этот огромный плакат. Потом куда-то зашли, выпили вина, поели шашлыков – и по домам. Свадьба – это, конечно же, праздник, если вы подошли к ней, хорошенько узнав друг друга. А так… Только познакомились, прошло полгода – поженились. Это не то. Вот дороги быстро и расходятся.