– Павел, ваша новая книга «Хроники Раздолбая» бьёт все рекорды продаж. Все покупают, все читают, это какой-то бум. Как считаете, это лавры «Похороните меня за плинтусом» или уже успело сработать сарафанное радио?
– Думаю, половина на половину. На одних только лаврах «Плинтуса» далеко не уедешь. Хотя, конечно, какая-то подпитка от него есть. Если Майкл Джексон выпускает платиновый альбом «Триллер», то следующий его альбом тоже продаётся хорошо – ничего удивительного.

– Вы уже получили мнения читателей?
– Да, у меня уже есть подборка очень хороших читательских отзывов, в этом смысле я писательски счастлив. Важно ведь не просто похвалы получать, а видеть, что книгу поняли, что она нашла своего читателя. Грустно написать что-то в пустоту. А если ты видишь, что струна, на которой ты сыграл, входит в резонанс с аудиторией – значит, ты попал в точку. Но у меня не было цели угодить читателям. Цель – изложить то, что у тебя в душе. А чтобы угодить всем, надо писать книгу «Как заработать миллион». Тогда все будут читать и всем понравится.

– Самый глупый отзыв, который только можно оставить, – это брякнуть: «Первая была лучше!»
– Да, такие отзывы тоже бывают. Тут нельзя сказать, лучше или хуже. Это разные книги. Точно скажу, что «Похороните меня за плинтусом» рассчитана на более широкую аудиторию. В этой повести работают универсальные темы: детство, ребёнок (угнетённый «маленький котёночек», которого всегда жалко), разлука с матерью, всепожирающая бабушкина любовь… Плюс судьбы людей того времени: бабушка, дедушка, война – это близко большому количеству людей.

– Но я думаю, что «Похороните меня за плинтусом» лучше всего поймут люди тридцати-сорока лет, то есть наше с вами поколение. Уж мы-то знаем, о чём речь! Кого не купали в ванной с рефлектором и не ставили на стул, чтобы из-под двери не дуло? Кто не ел тёртые яблоки? Кому бритвой не зачищали помарки в тетради?
– Знаете, процентов сорок поклонников «Плинтуса» – это люди возраста самой героини, бабушки. То есть им по шестьдесят-семьдесят лет. Я вижу их на встречах с читателями. Есть, слава богу, и молодёжь, но пожилых тоже много. И вот у меня выходят «Хроники». Понятное дело, что некоторым пожилым людям эта книга непонятна – какой-то раздолбай, какой-то «весёлый трындёж»… Но ведь история молодых раздолбаев и мажоров используется, чтобы с их помощью рассказать о чём-то большем.

– Так же, как и «Чучело», картина вашего отчима Ролана Быкова, – не детский фильм.
– Совершенно верно! Фильм «Чучело» – это библейская история, которая разыгрывается в детском коллективе. И моя книга – хотя она ещё не закончена (опубликована только первая часть. – Ред.) – не про раздолбаев и не про мажоров. Она просто использует этот срез общества, чтобы рассказать о других вещах.

– Как вы считаете, какую роль в жизни нормального зрелого человека должно играть детство? Когда мы, взрослые, начинаем сваливать вину на детство, это выглядит нелепо.
– Кто знает, насколько вообще детство накладывает на человека бессознательный отпечаток? Я своё детство не вспоминаю вообще. Не думаю о нём, не возвращаюсь к нему, для меня это уже давным-давно перевёрнутая страница. Но вот, положим, в своём характере я знаю черты, которые мне хотелось бы изменить. Однако я ведь даже не знаю, откуда они во мне. Их отпечатало детство или, может быть, это просто склад моей личности?



– Но так уж вышло, что ваше детство стало известно всей стране как, может быть, ничьё другое.
– Я рассказывал не с целью исповеди или самоосвобождения, а с целью написать интересную книжку. Естественно, я использовал биографические детали своего детства, но всё надстраивалось, добавлялось, допридумывалось.

– Люди просили у вас советы, делились собственными семейными драмами?
– Было пару раз, но не больше. Я же не консультирующий психолог, у меня другая работа. Консультации психолога стоят пять тысяч рублей в час, между прочим!

– А люди в других странах понимают «Плинтус»?
– Очень хорошо понимают всё, что написано. Другое дело, что за рубежом нет таких тиражей и там совершенно другой механизм восприятия литературы.

– Потому, наверное, что домашние тираны есть не только в нашей стране… Я думаю, этот вопрос важен для тысяч людей, и я вам его задам: что делать с домашним тираном, каким в вашей повести предстаёт бабушка?
– Я в этом смысле радикал. Книга книгой, но в реальной жизни с этим совершенно не нужно смиряться. Я считаю, что домашней тирании быть не должно. Если она есть, надо этого человека оставлять одного со своей тиранией, пусть сам себя и тиранит. Если вы сын или дочь, живущие, допустим, с тираном-отцом, то уезжайте в другой город, снимайте квартиру, делайте что угодно, но зачем терпеть издевательства над собой? Есть люди, с которыми договориться невозможно. Вы пытаетесь договариваться, а тиран спекулирует на ваших чувствах. Предположим, мать тиранит сына или отец тиранит дочь. Если она от него не вырвется, она никогда не сможет перестроить эти отношения. Чтобы изменить ситуацию, вы должны быть над этой ситуацией, вы должны быть сильнее этой ситуации. Если вы под ситуацией, то никогда её не измените. Вам останется только молить, причитать, плакать – но это абсолютно бесполезно. Все, что можно сделать, – это разорвать на время отношения, построить собственную жизнь, встать на ноги. И уже потом – если вам дорог этот тиран – предложить ему свою программу отношений. Это редко кому удаётся, это сложно, но остальным можно только посочувствовать.

– Как ваши дедушка с бабушкой восприняли перестройку?
– Мой дедушка (народный артист СССР Всеволод Санаев. – Ред.) был коммунистом. Одним из тех, кто искренне в это верил. Для него быть коммунистом – значило быть порядочным человеком. Я считаю, люди, которые сегодня всю историю тех лет мажут чёрной краской, упускают из виду важный момент: в партии было огромное количество людей, которые считали, что быть коммунистом – значит быть порядочным человеком. Понятие «христианин» выкорчевали, но осталось понятие порядочности, и для многих оно оказалось неразрывно связано с участием в жизни партии. Я приведу пример: дедушка двадцать лет возглавлял бытовую комиссию в Союзе кинематографистов. Комиссия отвечала за распределение квартир, путёвок и так далее. Бабушка у него один или два раза попросила: «Севочка, может, ты возьмёшь нам путевку со скидкой?» – «Лида, ты что, я же коммунист!» – ответил он. Для него это было невозможно. И свой партбилет он не сжигал и не выбрасывал.
В то же время я не могу сказать, что перестройку дед воспринял трагически. Он не передумал быть порядочным человеком, когда отменили коммунистическую партию. И своим принципам не изменял.

– Поразительно точно описана эпоха начала девяностых в вашем новом романе. Так точно – будто путешествие во времени совершаешь. Но вот что удивительно: это время так похоже на сегодняшний день! По ощущению, атмосфере, по нравственным вопросам.
– И по результату тоже окажется похоже, я вам скажу.



– А сам переворот 1991 года нас ждёт, как считаете?
– Пока всё идёт по тому же сценарию. Самое начало перестройки, первый импульс, который дал Горбачёв, положительно восприняли практически все. Возник потрясающий всплеск активности, в стране появилось ощущение праздника, ведь было невозможно жить так, как раньше. Но дальше, мне кажется, мы стали заложниками своей политико-экономической модели. Некоторые говорят: «Надо было как в Китае устроить». Но китайская модель для нас исключалась полностью: во-первых, там нет никакого социализма, а есть жёсткая капиталистическая эксплуатация под руководством партии. Во-вторых, Китай для Америки и всего мира дёшево делает товары и за счёт этого развивается. Как мог СССР делать для Америки товары, если мы столько лет смотрели друг на друга через прицел? Я не знаю, можно ли было теоретически избежать развала девяностых. В 1990 году я ездил в ГДР и, помню, поражался, что почти всё можно купить: в магазинах любые продукты, любая одежда. Не было только хороших автомобилей и видео-аудиоаппаратуры. Если бы в СССР можно было обеспечить такой уровень жизни и немного убавить идеологический прессинг, страна могла бы стоять до сих пор. Теоретически это можно было сделать. Но для этого нужны другие мозги у всей руководящей верхушки. А вообще всё это разговоры пустые – сослагательного наклонения в истории нет.

– Что касается нашего нравственного состояния, сейчас кажется, что мы и не выходили из девяностых. Малиновые пиджаки просто временно уложили в шкафы, но их всегда можно достать.
– В жизни отдельного человека и в жизни целого общества всегда есть переход от количества к качеству. Диалектический закон никто не отменял. Если вам двадцать лет, вы хорошо учитесь, занимаетесь спортом, прикладываете усилия, у вас есть один-два настоящих друга, то, скорее всего, в двадцать пять лет произойдет качественный переход и вы найдёте нормальную работу. Следующие пять лет вы будете вкалывать, ладить с начальством, и ещё через пять лет почти наверняка снова произойдёт качественный переход: вы получите повышение. А если вы в двадцать лет бухаете, пьяным ездите на мотоцикле и в гараже общаетесь с друзьями, которые нюхают клей, – скорее всего, никакой работы не появится, и качественный переход будет заключаться в том, что однажды вы разобьётесь или загремите в полицию. Следующие пять лет, прожитые таким же образом, по всей вероятности, приведут к ещё более серьёзным последствиям, и вы обнаружите себя у разбитого корыта, которое уже не склеить.
Теперь у меня риторический вопрос: те двадцать лет, в которые мы живём после 1991 года, на какой вариант больше похожи – на первый или на второй? На хорошую учёбу или на пьяную езду на мотоцикле? Ответив на этот вопрос, мы поймём, переход в какое качество нас ждёт сегодня. Это уже не изменить.

– Наши проблемы – в людях или во власти?
– А власть что – не люди, инопланетяне какие-нибудь? Власть – полное проявление нашей народной сущности. Какой народ, такая и власть. Простой пример. Ходит мужик, простой работяга, и ноет: сволочи, такие-сякие, все воруют, проклятая власть… Потом этот человек становится персональным водителем областного депутата. И тут же начинает на дороге орать на других: ты чё, да я ща позвоню, да с тобой ща разберутся… Хамская сущность вылезает моментально. Поэтому сначала мы сами должны измениться. Но это долгий путь. И небезболезненный.

– Ваш персонаж, молодой парень, угодил в точку, разделив людей, героев девяностых, на два типа – «барракуды» и «лещи». Барракудами Раздолбай называл людей, которые чувствовали себя в новой солёной жизни, словно в родной стихии. От остальных людей их отличал в первую очередь взгляд. Жёсткий, холодный, не ведающий растерянности. Малиновые пиджаки, новые русские – это тоже про них. А сегодня барракуды исчезли?
– Их мало осталось. Знаете, как выводят крыс? С помощью крысиного царя. Сильной голодной крыске дают полудохлую, и она её сжирает. Потом она сжирает крыску посильнее, потом ещё сильнее… А потом эту крыску выпускают, и от неё разбегается вся стая. Мне кажется, к сегодняшнему дню в России остались только супербарракуды, которые снизили общее поголовье. И завели для всех других барракуд свои правила, чтобы хотя бы на улицах стрельбы не было. Есть ещё мутанты, полулещи, полубарракуды, которые как-то барахтаются в солёной воде. А остальные остались теми же лещами.

– «Хроники Раздолбая»… Быть раздолбаем – что это для вас вообще? Это значит – быть тупым, ведомым, не иметь своего мнения, не интересоваться жизнью?
– В книге есть фраза: «Легче было перестать чего-то хотеть, чем этого добиваться». Всё, что герой хотел, он сначала пытался сделать, а потом бросал, потому что легче было бросить, чем добиться. Это и есть раздолбайство. Отсутствие воли, жизненной цели.

– Вы часто употребляете слово «Судьба», да к тому же с большой буквы.
– Это такое понятие, к которому нельзя относиться с неуважением. Судьба – не мистика, а некая причинно-следственная связь на самом высшем уровне. То, как формируется жизнь человека, то, что с ним происходит на очень серьёзных поворотах. Очень часто это зависит от его действий, поступков. А часто и на ровном месте всё случается. Как можно к этому относиться несерьёзно?

– Павел, сегодня у вас уже своя семья. Газеты пишут, что вашу избранницу зовут Алёна, она модель, и у вас уже родился малыш. Как идёт ваша отцовская роль?
– Хорошо идёт! У нас дочка, ей год и четыре месяца. Она пока не говорит, только может изобразить, как говорят мышка («пи-пи»), собачка («ав-ав») и другие звери. Пока Алёна учила её, как говорят ослик и лошадка, я тайком добавил сюда «как делает комодский варан». У неё это очень смешно получается!

– А ваша мама, актриса Елена Санаева, как себя ощущает в роли бабушки?
– Мама у меня совершенно сумасшедшая бабушка в лучшем смысле этого слова! Когда она приходит к нам в гости и общается с внучкой, с ней можно не разговаривать – она настолько в ней растворяется, что ничего не слышит. Я ей что-то говорю, а потом спрашиваю: «Мам, о чём я только что говорил?» Она мне: «Что-что?» То есть совершенно выключается.

– Интересна такая смешная деталь: а у писателей трудовая книжка есть? У вас, например? И что в ней написано?
– Нету. Была старая, ещё со времён моей работы в сфере кинопереводов. Но она давно закрыта. Естественно, бывают нужны документы: когда я получаю загранпаспорт, нужно представить свидетельство с места работы. Тогда беру справку в издательстве, что я издаваемый писатель. Пока ещё не все скачивают книжки в интернете бесплатно, у меня есть такая возможность – говорить, что я издаваемый писатель!