– Людмила Васильевна, не обижу вас, если скажу, что образ матери в фильме «Маленькая Вера» – одна из лучших ваших ролей?
– Нет.

– У вас получился точный образ советской женщины – эта «химия» на голове, кримпленовое платье, вечно озабоченное лицо. Как вам удалось попасть в точку?
– Это не только моя заслуга, но и художника по костюмам, и режиссёра. Мы все вместе «поймали» образ.

– Может, вы сами что-то предлагали?
– Что там было предлагать? Текст был написан. Режиссёр картины Василий Пичул знал эту историю. Он ведь южный человек, родом из Мариуполя. Я тоже с юга и хорошо знаю характер таких женщин.
Меня поразило другое. Когда мы приехали с этим фильмом в ГДР, к нам после просмотра подошли журналисты: «Мы не понимаем, почему у вас в стране такой ажиотаж вокруг этого фильма? Вы показали нормальную обывательскую историю. Живут обычные люди, которые не озабочены высокими идеалами, просто работают. Отец выпивает. В Германии много таких семей. Что у вас за страна такая странная? Или столько шума из-за постельной сцены? Ну и что тут такого?»
Мне кажется, в этой картине есть некая тайна. И хотя я не люблю смотреть свои фильмы, когда показывают «Маленькую Веру» – смотрю. Пичулу удалось попасть в точку. Такое бывает раз в жизни. Он выстрелил этой картиной и больше ничего подобного не снял. В ней всё как-то совпало: и мы с Юрием Назаровым, и Негода с Соколовым, другие актёры. Мой муж, не очень любивший «чернуху», считал этот фильм хорошим, особенно по части актёрских работ.

– А вы знали, что в фильме будет постельная сцена?
– Нет, Пичул придумал её во время съёмок. Я первый раз увидела эту сцену только на экране.

– Ваши роли в кино – это простые русские женщины. Как вы думаете, почему они исчезли с экранов?
– Сейчас вообще немодно говорить о людях, которые составляют суть нашей страны, – о крестьянах, рабочих. В Госдуме нет ни крестьян, ни рабочих. Там бизнесмены, юристы, политологи, спортсмены, несколько артистов. Понятие о простом человеке вообще исчезло. В сериалах снимают деревню, в которой никто не работает, а только какие-то бабки бегают. Ёрничанье всё это. Раньше даже в простом «малолитражном» фильме прослеживались судьба, характер простого человека. Кого это сейчас волнует? Людям интересны милиционеры, прокуроры, следователи.

– То есть вы не чувствуете себя нужной в современном кино?
– Я бы чувствовала, если бы мне предлагали интересные роли. А мне предложили лифтёршу в маленьком эпизоде. «Очень яркая роль», – говорят. Я могу сыграть лифтёршу, но не гожусь для такой роли, имидж у меня другой.
А вообще очень грустно. Шукшина мы вспоминаем, только когда собираемся на Шукшинские чтения в его родном селе. Грустно, что такие режиссёры, как Виталий Мельников, снимают фильмы по несколько лет, потому что постоянно приходится искать деньги. Такое ощущение, что государству вообще кино не нужно, что это частное дело. А раз частное, то и получается: кто в лес, кто по дрова.
Недавно я была на съезде кинематографистов. Он прошёл очень благочинно. Мне хотелось встать и сказать: «Давайте напишем письмо в правительство, президенту, в министерство культуры. Дескать, господа хорошие, мы пытаемся возродить какие-то ценности, традиции, надо бы вернуть людям кинематограф. Кроме того, что он должен быть прибыльным, он должен ещё и воспитывать».

– Вы думаете, это обращение поможет?
– Надо ведь что-то делать… Но я промолчала. Понимаете, те, кто имеет доступ к госфинансированию, тот же Никита Михалков и другие режиссёры, на своём уровне понимают проблемы кинематографа, озабочены ими, но у них есть деньги, и они снимают своё кино. Наверное, им уже и неважно, провалилась картина в прокате или нет.
Два года назад умер мой муж (сценарист и кинорежиссёр Геннадий Воронин. – Ред.). Он писал сценарии, стихи, рассказы. В прошлом году мне удалось издать его книгу. Он ничего не хотел публиковать при жизни, писал «в стол». Я показывала его сценарии нескольким телеканалам, но мне везде говорили: неформат. Может, его сценарии ещё дождутся своего часа?
Недавно смотрела передачу по телевидению. В ней рассказывали, как в странах Азии и Африки едят муравьёв. Представляете, два миллиарда человек едят муравьёв! Авторы передачи предлагали есть кузнечиков, дескать, в них много протеина, аминокислот. Куда катится мир? У меня с 1985 года, как только началась перестройка, появилось чувство, что всё пойдёт не так. Но я тешу себя надеждой, что Россия, как и прежде, будет уравновешивать мир идеями гуманизма, нравственности, искусством. Я питаю надежду, что Россия ещё возродится и скажет своё слово в истории.

– Скажите, вы часто бываете в провинции?
– Конечно. На своей родине, на Кубани.

– И как вам провинциальная жизнь?
– На Кубани народ очень ушлый, там любят работать, встают рано. Живут по-разному, как и везде. Каждый крутится как может. Родной город Усть-Лабинск присвоил мне звание «Почётный гражданин» наравне с заслуженными тружениками садов, полей и заводов. Земляки присылают местную газету. Надо отдать должное её редактору – газета проводит акцию «Нет наркотикам!», рассказывает о патриотизме, приглашает деятелей культуры для встреч с горожанами.

– История, случившаяся в станице Кущёвской, вас не смущает?
– Такие истории есть в каждой станице. В моём родном городе, на центральной улице стоит большой дом из красного кирпича. В нём никто не живёт. Спрашиваю: чей дом? Мне говорят, что хозяина уже давно нет, то ли уехал куда-то, то ли убили. А что вы хотите, ведь мы живём в криминальной стране.

– Ваши героини легко узнаваемы – их, простых женщин, можно было встретить повсюду. Вероятно, вы подсматривали характеры своих героинь в жизни? А сегодня вам было бы интересно взять с кого-то пример?
– Пример я ни с кого брать не стану. Буду играть то, что напишет сценарист. Мои героини, простые русские женщины, ещё существуют. Они выживают, как и другие, сражаются с алкоголизмом мужей, стараются дать детям образование. В кино не ходят, сидят дома, смотрят телевизор. Самое страшное, что мы вырастили поколение обывателей, которые просыпаются утром, пьют, едят, включают телевизор, смотрят какие-то шоу.

– Поэтому вы были доверенным лицом у лидера партии коммунистов Зюганова на президентских выборах в 1996 году?
– Я никогда не была коммунисткой и комсомолкой. Просто Зюганов – единственный человек, который по-настоящему противостоял Ельцину. Поэтому и поддерживала его. Я за ту страну, в которой было хорошо мне и миллионам моих сограждан.



– Но ведь при коммунистах была цензура, в том числе и в кино.
– Не знаю. Меня она не касалась. Каждое государство охраняет свой покой. Цензура была, но через неё прорывались и делали хорошие фильмы. Сейчас цензуры нет, но нет и хороших фильмов. Сколько кричали, что Тарковского притесняли! А всё равно лучшие фильмы он снял у нас в стране.

– Фильм Германа «Проверка на дорогах» восемнадцать лет лежал «на полке». Вы считаете, это нормальная ситуация?
– Я не знаю, почему он там лежал. Кстати, я этот фильм не видела.

– А если бы положили на полку «Двадцать дней без войны», где вы снимались, тогда было бы обидно?
– Нет. Что тут обидного? Это проблемы Германа, а не мои. Ведь потом фильм сняли «с полки». Мне гораздо обиднее, что сейчас ничего не кладут «на полку».

– Чем вам запомнилась работа с Алексеем Германом?
– Он очень любил подробности быта. Кстати, я пробовалась на ту роль в «Двадцати днях…», которую потом сыграла Гурченко. Герман рассматривал другой вариант героев – меня в паре с Солоницыным. Кинопробы проходили в павильоне «Ленфильма». Помню, была лестница, и больше ничего. Мы стояли возле неё, играли сцену прощания. Не знаю, как Герман создавал атмосферу на площадке, но мне было так хорошо в этой сцене. Обычно у меня неважно со слезами на съёмках, а тут я так заплакала… Вообще от кинопроб всегда испытываю какой-то мандраж, неуверенность, а здесь всё было так хорошо, начиная с костюма – берет, полушубок, ботики… У меня сохранились фотографии этой кинопробы. Но потом Герман вышел на Никулина, а рядом с ним я казалась слишком молодой, и он взял ему в пару Гурченко.

– Есть фильмы, которые вспоминаете чаще остальных?
– Я человек не лирический и ничего не вспоминаю. А чего вспоминать? Иногда мне звонят: «Ой, сейчас смотрели по телевизору «Здравствуй и прощай». «Ну и слава богу», – отвечаю. Телевизор вообще не смотрю.

– Если фильмы не вспоминаете, то, может, режиссёров?
– Конечно, вспоминаю Виталия Мельникова, Алексея Германа, Василия Шукшина, Витаутаса Жалакявичюса. У Жалакявичюса снималась в фильме «Рассказ неизвестного человека» по Чехову, с ним замечательно было работать. После перестройки все разъехались в разные страны, стали далеки друг от друга. Слава богу, иногда встречаемся на кинофестивалях, радуемся, вспоминаем совместную работу, режиссёров, многих из которых уже нет в живых.

– А кого из режиссёров вы могли бы назвать своим?
– Я не была музой ни одного режиссёра. Меня даже муж не снимал в своих фильмах. Ренита и Юрий Григорьевы снимали меня в «Праздниках детства» и в «Говорит Москва». Наверное, это мои режиссёры. Нас связывает некая общность взглядов.

– Сегодня в актёрской среде заметна некая разобщённость. Скажите, раньше ваши коллеги были дружнее?
– Была единая страна, был единый советский кинематограф. Да мы и сейчас не ссоримся.

– Но ведь в людях появились мелочность, желание приблизиться к власти, алчность…
– Этого у нас не было. Да и какая алчность может быть в кино?

– Не секрет, что есть актёры, которые соглашаются сниматься только за определённую сумму, не меньше.
– Это уже другие, финансовые проблемы. Понимаете, кино не театр, где люди варятся в одном соку. Если тебя утвердили на роль в кино, то завидовать тут нечему. Я вообще человек не завистливый, да и жила достаточно хорошо. Построила кооператив, правда, очень поздно, купила дачу. У нас с мужем сначала были «Жигули», потом прибрели «Волгу». Мы хорошо жили, нормально зарабатывали.

– Но ведь советским поколениям артистов и присниться не могли нынешние гонорары.
– Другие расценки были. Сначала я получала 25 рублей за съёмочный день, позже мне сделали ставку 40 рублей. Потом у меня была ставка народного артиста СССР – 55 рублей, хотя я была только заслуженной. Но меня приглашали сниматься по этой ставке, дирекции киностудий имели на это право. Я никогда не билась по поводу финансов. Это сейчас актёры торгуются. Мы не торговались.

– Вы работали с актёрами, которых сейчас называют золотым фондом нашего кинематографа.
– А они себя звёздами не ощущали – ни Павлов, ни Гундарева, ни Брондуков, ни Ефремов. Мы все просто работали. Тогда вообще не было понятия звёздности. Это сейчас снялся в сериале – и уже звезда.

– Вы дружили с коллегами?
– С радостью встречались с Виктором Павловым. Одно время дружили с Наташей Гундаревой, а потом она стала набирать высоту – главные роли в театре, кино, и как-то всё распалось. Сказать, что у меня была большая дружба с коллегами, не могу. Знаете, это очень редко бывает, чтобы актёры дружили между собой. Всё равно кто-то из них менее успешен, а дружба предполагает равенство.

– Вы были знакомы с Василием Шукшиным. Понятно, что история не терпит сослагательного наклонения, но как вам кажется, смог бы он жить в современной России?
– Он мечтал порвать с кинематографом и уехать на Алтай, хотел писать. Другое вопрос: было бы это востребовано? Вот Валентин Распутин пишет, а кто его сейчас читает? Грех так говорить, но мне кажется, что Господь специально прибирает некоторых людей, чтобы они не испытали невостребованности. Я знаю, что Шукшин собирался снимать «Степана Разина», жаль, что не успел этого сделать.

– Где-то читал, что режиссёр «Большой перемены» Коренев в девяностые годы продавал газеты у метро.
– Я видела тогда многих режиссёров, которые торговали пиджаками на Тишинском рынке. Тогда каждый выживал как мог. Главное – совестью не торговать.

– Вы окончили Щукинское театральное училище, но романа с театром у вас так и не получилось. Почему?
– Меня не взяли ни в один московский театр. Ничего особенного – это же Москва.

– И что вам говорили?
– Вообще ничего не говорили. Просто не брали. Джигарханян сказал: «Она слишком русская и органичная. На ней нужно выстраивать репертуар. Она не сможет вписаться ни в один театр Москвы».

– Не было обидно?
– До сих пор обидно. Я считаю себе театральной актрисой, но стать ею не получилось. А ведь могла бы играть весь русский репертуар.

– Но ведь сегодня есть возможность играть в антрепризах.
– Есть, но меня не приглашают. Может, потому что я всегда особняком стояла.

– Сегодня многие из актёров вдруг стали верующими. Но профессия-то не богоугодная.
– У меня всё по-другому. Воспитывалась в крестьянской семье, сугубо православной, тогда моды на религию не было. В детстве меня водили в церковь. Мой отчим работал звонарём, собирал деньги на блюдечко.

– Но ведь жили вы в коммунистической стране.
– Ну и что? Я всю жизнь ходила в церковь, не была ни комсомолкой, ни членом партии. У нас в классе училась девочка, которая пела в церковном хоре. Не знаю, была ли она комсомолкой, но петь ей никто не запрещал.

– Сейчас в обществе широко обсуждается роскошь, в которой живут священники.
– У меня свои грехи, за чужими я не наблюдаю.