– Нина Николаевна, у вас как у актрисы столько опыта, что, наверное, уже зовут преподавать?
– Я не считаю себя педагогом, хотя меня часто приглашают. Мне есть что сказать студентам, я могу им подсказать, с чего надо начинать. Заметила, что молодые артисты сейчас не читают Станиславского, а я до сих пор помню его фразы. Они могут выйти на сцену в той же обуви, в которой ходили по улице, – я чуть в обморок не упала, когда это увидела. Они не знают, что в театре нужно разговаривать шёпотом, даже находясь в гардеробе, потому что где-то могут репетировать. В театр приходят посторонние люди, не учившиеся в институте, – реквизиторы, осветители. Понятно, что им не нужно высшее образование, но это не значит, что они должны мешать актёрам.
Как-то мы приехали с антрепризой на гастроли в один театр, а на сцене сидят какие-то мужики, смотрят телевизор, курят, играют в карты, говорят по телефону. Мне чуть плохо не стало. Куда смотрит директор? Если ты пришёл в театр, ты должен его любить!

– Это случилось в провинции?
– Да, но это не имеет значения. В провинции есть театры лучше, чем в Москве и Петербурге. В них поддерживается порядок, и это становится заметно уже на проходной – по тому, как с тобой поздоровались, по чистоте сцены. Неважно, что у них меньше денег, чем у столичных театров, но чистоты и порядка там бывает больше.

– Почему вы редко появляетесь на сцене?
– Мне жаль, что в сутках всего двадцать четыре часа, ничего не успеваю.

– Вам не предлагают роли? Или сами не соглашаетесь на предложения?
– Какие-то роли неинтересно играть, не хочется тратить на них полжизни, как сказала Светлана Крючкова. Девять лет играть роль и при этом ничего не высказать – стоит ли? Выходить на сцену ради строчки в афише?

– Вам довелось поработать в кино и с молодыми режиссёрами. Не разочарованы?
– Понятно, что в кино пришли молодые ребята, но если ты режиссёр, то отвечаешь за всё происходящее на площадке, иначе у нас скоро партизаны на экране будут в кроссовках, а бойцы Красной Армии – в бейсболках.
В восьмидесятые годы в ленинградском Молодёжном театре, где я тогда служила, поставили пьесу о войне «Цена тишины». Я играла крошечную роль вдовы: весь спектакль стирала в корыте бельё. В сценах, где «шли танки», скребла пуговицами в корыте по железке, в каких-то сценах развешивала бельё и только в одном эпизоде выходила на сцену. Старалась, чтобы всё было по-настоящему, стирала в кипятке, аж пар валил из корыта. Спектакль шёл на ура, и потом я за эту роль получила первую премию.
И вот однажды на этот спектакль пришёл преподаватель ЛГИТМиКа (Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. – Ред.) Петров, он был мастером у многих известных сегодня актёров. После спектакля во время обсуждения я приготовилась, что он будет меня хвалить. И вдруг он говорит: «Ниночка, маленькая ложь порождает большую неправду». Я не поняла: в чём дело? «На солдатских кальсонах были завязочки, а не пуговицы, как у вас», – сказал он. Он был фронтовик и знал, о чём говорит. Почему об этом не знали художник и режиссёр? Для меня это был кошмар, всю ночь я провела в театре, перешивая пуговицы на завязки.
Посмотрите, как сейчас играют любовь, как целуются, особенно в кино о прежнем времени или о войне. Неправда всё это, никогда в жизни такого не было. Человек должен показывать истинные чувства. Помните фильм «Простая история»? Там есть эпизод – Мордюкова поворачивается к Ульянову, и ты думаешь: «Ну вот, сейчас они поцелуются». Нет. Ульянов курит и смотрит на неё – но как! Видно, что он её любит, думает о ней. И сравните, как сейчас целуются в фильмах. Тошнит! Не могу на всё это смотреть.

– Мораль изменилась…
– Какая мораль? Я о жизни говорю, а не о кино. Настоящее чувство рождается изнутри. Когда человек искренен, он не будет целоваться при посторонних.



– Вы замечательная характерная актриса. А может так случиться, что вы станете заложницей своего амплуа, своего привычного образа?
– Стараюсь не играть одно и то же. Знаете, сегодня никто уже не ограничивает себя одним амплуа. Товстоногов мог сегодня дать актёру роль героя-любовника, а завтра – противоположную. Как он умел проверять актёров! Сейчас вообще ничего непонятно, по какому принципу выпускают актёров? Как в кино, так и в театре по-прежнему есть роли жён и любовниц. Иногда смотришь, как актриса играет, и думаешь: «Почему эту роль дали ей? Есть же актриса, которая просто создана для этой роли. Может, у неё не такие длинные ноги или глаза не такие красивые, но у неё характер, душа. А её никуда не приглашают. Почему?»
Всё зависит от личности, от желания работать. Я всю жизнь стремилась к тому, чтобы играть разные роли. Где-то получалось, где-то нет, но у меня не было своего режиссёра. Очень короткое время работала с Владимиром Малыщицким, потом с Ефимом Падве. Знаете, как здорово, когда режиссёр ставит на тебя несколько ролей, когда он вытаскивает из тебя всё, даже такое, что ты в себе не подозреваешь. Только так актёр может расти в профессии, обрести уверенность.

– Вы так часто сравниваете вчерашний день с сегодняшним, что, кажется, не очень довольны. Вас что-то коробит в современной жизни?
– Коробит всё. Душа болит. Просто я не всё ещё говорю, а если скажу, то набегут журналисты из жёлтых газет. Помните, как Саша Абдулов сказал что-то не то, – и что после этого началось. Я не люблю говорить вслух о том, что болит душа. Скажу лишь, что меня многое раздражает и в кино, и в театре, и на телевидении. Эх, чего об этом говорить, жизнь на это тратить, плетью обуха не перешибёшь!

– Но когда людям что-то не нравится, они выходят на площадь.
– Я не из тех. Я не выйду на площадь никогда. Если будет нужно защищать Родину, пойду в рукопашную или окопы рыть, но не на площадь митинговать. Место артиста – на сцене и в репетиционном зале.

– Вас пять раз не принимали в Щукинское училище. Интересно, чем объясняли отказ?
– Правильно, что не принимали. Я знала, как надо читать на вступительных, но перед комиссией стояла стеснительная деревенская девчонка. За что меня было принимать? За внешние данные? Кстати, в Щукинском девушки всегда были такие красавицы! Толку от этого, правда, мало – где они теперь? А некрасивые и в театрах играют, и в кино снимаются.

– Но всё-таки потом вы поступили в «Щуку», только на режиссёрское отделение, и окончили его. Как режиссёр что-то поставили?
– На режиссёрское пошла от отчаяния, потому что на актёрское не брали. Сказали, если поступлю на режиссуру, то могут дать диплом чтеца. Помните, раньше в филармониях были чтецы? Сейчас этого жанра уже нет.

– Этого уже не проходят и в школах.
– Меня очень настораживает, что творится с образованием. В школе отменили чистописание, учат нажимать какие-то кнопки на компьютерах. Разве это грамотность? Как же человек потом расписываться будет? Кнопку нажимать или крестик ставить? Я понимаю, что компьютер нужен, но ведь, когда пишешь, есть связь между рукой и головой, это как с книгой – читаешь и начинаешь фантазировать, развивается воображение.

– Вы только что звонили по айфону. Значит, умеете им пользоваться?
– Научилась быстро, но только азам. Интернетом до сих пор не умею пользоваться, сын помогает, обучает…
Так вот, слава богу, что поступила тогда на режиссуру. На профессиональную сцену вышла поздно. Защищалась в Котласе (Архангельская область. – Ред.), в городском театре, моей дипломной работой была какая-то сказка. Там же потом сыграла много ролей.
О режиссуре знаю много, могу и сейчас что-то подсказать режиссёру. Они ведь как сегодня работают? Прочитали пьесу и пошли на сцену. Я порой смотрю на такого и думаю: где его учили? Надо всё досконально обсудить в так называемый застольный период. Как говорил Рене Клер: «Мой фильм готов, осталось только снять его». Именно в застольный период нужно обсудить все детали, всё, что вокруг спектакля, даже декорации.
Приезжая с антрепризой в театры, всегда проверяю всё вплоть до света, ведь свет через маленькую щёлочку из-за кулис может нервировать зрителя. Я уже не говорю о порядке на сцене и за кулисами. Нельзя, чтобы там находились люди, не занятые в спектакле.

– А ведь ещё совсем недавно говорили, что антреприза – это халтура.
– Пусть говорят. Кто относится к ней как к халтуре, тот и в театре будет халтурить, и в кино. Актёр может прийти на съёмку, прочитав в сценарии только свою роль. Мне стыдно играть с таким актёром.

– Бывает и такое?
– Бывает. Спрашиваю: «Ты сценарий читал?» «Нет, только свою роль». Редко, но такое встречается, особенно в сериалах, которые обычно делаются наспех.

– А у вас бывает наспех?
– Никогда.

– Правда, что вы любите баню?
– Это моё самое любимое дело!

– И в какую ходите?
– Нельзя говорить. Если скажу – туда все начнут ходить.

– Это обычная городская баня?
– Да, обычная. В неё мы ходим зимой, а летом – в дачную. Сейчас почти у всех на даче есть баня.

– Если узнают на улице, как относитесь к этому?
– Спокойно. Мои героини живут рядом со мной. Мне часто говорят тёплые слова, что я похожа на чью-то маму или бабушку в какой-то роли в кино.

– И вы не отворачиваетесь? «Уйдите, надоели!»
– Нет, конечно. Это приятно слышать. Иногда поклонники ждут меня после спектаклей. Я не сразу иду домой, снимаю грим, потом пью чай, со всеми поговорю, а они, оказывается, ждут, представляете? Кому-то автограф нужен, кто-то хочет сфотографироваться.

– Вы приехали в Ленинград из небольшого Котласа. Тяжело было привыкать к городу?
– Я не привыкала к нему. У меня не было мечты попасть в город, я мечтала попасть на сцену, и не обязательно известного театра. Мне были нужны настоящая сцена, настоящий режиссёр. В Котласе были один театр и один режиссёр. К тому же режиссёры больше двух сезонов там не задерживались, артисты жили, как у Островского: из Вологды в Керчь, из Керчи – в Вологду.
Я искала тогда и ищу сейчас режиссёра, которому была бы нужна, чтобы он лепил из меня всё что захочет. Помню, как после нашего спектакля «Музыка в саду» в Щукинском училище ко мне подошёл Владимир Иванов и сказал: «Нина, ты сама себе театр». Тогда мы с ним разговорились, размечтались, что я смогу всё, что у меня появится такой режиссёр, с которым стану как пластилин. Всегда хотела быть именно такой, но этого не случилось. Иногда сама начинаю режиссировать…
А город на Неве я познавала. В выходной ездила в пригороды, ходила в музеи; мне нравилось бывать в Павловске или Пушкине. Историю узнавала на экскурсиях. Помню, как 14 декабря режиссёр нашего театра Владимир Малыщицкий привёл всю труппу на Сенатскую площадь. Была зима, мороз, белый снег, мы, молодые актёры, стояли и проникались атмосферой того времени…

– Сейчас не смешно об этом вспоминать?
– Нет. Мы были романтиками, любили песни, вечера при свечах, читали друг другу стихи. Сейчас такого уже нет.

– Почему именно декабристы, а не Пушкин?
– А мы и в пушкинскую квартиру на Мойке тоже ходили как к себе домой, нас туда даже бесплатно пускали.
Я не привыкала к городу. Первое время было неуютно, постоянно мёрзла, потому что плохо было с одеждой. До тридцати пяти лет жила в общежитиях, многому там научилась. Но никогда не чувствовала себя несчастной, потому что у меня был театр, спектакли, репетиции, на которые я не шла, а бежала.

– В своих интервью вы постоянно хвалите провинцию: там и жизнь иная, и люди лучше.
– Я говорила о тех, с кем имела дело.

– А сами смогли бы жить в провинции?
– Сейчас нет. Это тяжело.

– Потому что каждый день одни и те же лица?
– Если лица родные, то смогла бы, но это было в детстве. Сейчас уже привыкла жить в большом городе, привыкла к современным скоростям, к работе. Что бы я делала в провинции? Организовала кружок при клубе? Зачем? Никто туда не пойдёт.
В провинции сегодня принимают хорошо, и зрители чувствуют актёра не хуже, чем в столицах. Там очень чуткая, замечательная публика. Если ты не гонишь на сцене пургу, то тебя встречают с радостью.
Мне хватает того, что часто бываю в провинции с антрепризами или в гостях у родных. Вижу, что им живётся хуже. В Москве или Петербурге человек может найти вторую или третью работу, а там – работают не разгибаясь, да ещё и получают копейки.

– Заметил, что вы практически не снимаетесь в рекламе. Сознательно отказываетесь?
– Сейчас сам Джордж Клуни рекламирует кофе, наверное, много платят. Мне три раза предлагали. Один знакомый как-то сказал: «Вместо того чтобы ездить по весям, снялась бы в рекламе, год бы нормально жила». То, что мне предлагали, казалось нечестным. «Зачем я вам нужна, если у вас и так товар хороший?» – спрашивала заказчиков. «Вы нам нужны, нам нужен бренд», – отвечали мне. Отказалась. Какой я бренд? Потом ещё что-то предлагали… Только один раз согласилась сняться в рекламном клипе, и то за границей.

– Где, если не секрет?
– На Украине. (Смеётся.) Вместе с Галиной Польских рекламировала хлеб. Сценарий нам не понравился, и мы предложили свой, разыграли целую сценку. Я прихожу к Гале «домой»: «У тебя яиц нет? Ой, чем это у тебя так вкусно пахнет?» «Хлебом, – отвечает Польских, – вот наш завод стал выпускать новый хлеб». Я пробую: «Ой, вкусный… Возьму у тебя половину, а то у меня дома не только яиц нет, но и хлеба. А скоро мои придут, кормить нечем». Хватаю полбуханки и убегаю. «А яйца?» – кричит мне вслед Польских. Это была моя единственная реклама.

– Заметил, что, в отличие от других актёров, особенно молодых, вы совсем не рассказываете о своём быте.
– Я и в театре об этом не говорю. Меня учили так: пришла в гримёрку, поздоровалась, всем улыбнулась, отработала в поте лица и – ушла. О сплетнях в гримёрке забудь навсегда.