В реальной жизни я – женщина рубенсовских форм, но совершенно из-за этого не волнуюсь. Любимая угроза для расшумевшихся детей всегда звучала из моих уст примерно так: «Если кто-то будет баловаться, я к нему сяду на колени!» Тишина, как правило, наступала мгновенно. Дети ведь серьёзно опасаются – с такой дамы станется, а вдруг возьмёт и правда сядет?

Тогда я была старшим воспитателем. Дисциплину в лагере держала и авторитетом, и юмором, и габаритами, и интеллектом. В общем, выкручивалась как могла.

Во время репетиции мальчик-вожатый, который играл роль младшего сына царя-батюшки, очень пугался, когда в поисках стрелы выходил на сцену, а там его поджидала сверхкрупная лягушка в моём лице. Я по-прежнему оставалась для него грозной старшей воспитательницей, и он всегда вздрагивал, когда я игриво спрашивала, держа в зубах стрелу:
– Что, Иванушка, невесел, что головушку повесил?

И тут мальчик обречённо предлагал мне стать его женой.

По замыслу нашего режиссёра вся фишка спектакля состояла в том, что я должна была «незаметно» превратиться из лягушки в царевну. То есть женился мальчик-царевич на мне, задания царя-батюшки исполняла я, но на бал вместо меня приезжала маленькая изящная воспитательница а-ля Дюймовочка.

На деле же вышло по-другому.

После выхода двух старших братьев и их невест на сцене появилась я – как и полагается, в зелёном сарафане. Подошла к краю сцены, расстелила голубоватое покрывало (моё «болото»), села на него, вздохнула, вытащила из кармана стрелу, взяла её в зубы.

Публика аж взвыла от восторга: дети поняли, что я и есть Лягушка. В зале плакали от смеха, падали на пол, толкали друг друга локтями, икали и неимоверно ржали – все, включая народ за кулисами! Мальчик-вожатый никак не мог вклиниться в этот кавардак со своим текстом и попросить меня отдать ему стрелу.

Через три-четыре минуты, когда прошла первая волна сумасшествия, мой царевич то ли от растерянности, то ли от шока сказал:
– Лягушка-лягушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Что случилось с залом! Умножьте первый приступ веселья примерно на два и получите то, что происходило в тот момент. Мальчик-вожатый был близок к обмороку.

Конечно, добрая воспитательница могла бы пожалеть бедного артиста, но в меня словно вселился чёрт! Иначе чем объяснить, что взрослая, неглупая тётка-воспитательница, переждав истерику в зале, кокетливо спросила у своего «царевича»:
– А зачем? Что делать будем?

Мне сложно описать, что после этого началось в зале. Смех и истерика сменились тайфуном, ураганом, цунами! Директор лагеря, суровая мадам, рыдала от смеха и просила прекратить издеваться над мальчиком-вожатым. В оставшееся время каждый выход Ивана-царевича и Лягушки сопровождался нервным смехом.

И когда вместо меня на бал приехала изящная красавица Василиса Прекрасная, то зрители буйствовали и требовали «настоящую лягушку», пока я из-за кулис не показала зрительному залу кулак.

Тогда я поняла: во мне умерла великая актриса!