Училась у меня хорошенькая голубоглазая блондиночка Таня. Такая избалованная – не передать! Пятеро взрослых дома позволяли ей всё. Она и в школе не училась, а развлекалась. Могла на уроке достать из портфеля лак для ногтей и красить ногти. Во время моих попыток прекратить безобразие кричала и пищала. Могла вместо работы в тетради вынуть альбом для рисования и заявить, что хочет рисовать. Или лепить. Или играть с куклой, которая временами тоже «ходила» в школу. Могла убежать домой – жила в ста метрах. И дома наврать, что учительница кричит на неё и бьёт.

Больше всех верила Тане бабушка. Пришлось потратить уйму времени, не раз говорить с мамой и бабушкой. Хорошо, что люди оказались адекватными. Я разрешила Таниной бабушке присутствовать на уроках – понаблюдать и убедиться в том, что я их не обманываю. Бабушка приходила на перемене, тихо садилась в уголке. А дети, заходя в класс после столовой, не обращали на неё внимания. И Таня не замечала. Так бабушка увидела, что творит на уроках её девочка.
Ей хватило пары посещений – извинилась передо мной за Таню. Дома рассказала невестке и сыну. И мы стали действовать совместно. Таня поняла, что все взрослые заодно, и скоро перестала фокусничать.

Выросла хорошая девочка, умная и красивая. Сейчас я встречаю её с маленькой дочкой – копией Тани в детстве – и с сидящим в коляске белобрысым мальчиком. Иногда общаемся, вспоминаем, как Таня пыталась в начальных классах воспитывать учительницу и родных. Оказывается, она тогда всё понимала – испытывала терпение взрослых.

Моя соседка Галя жила в доме напротив. Наши одноэтажные дома окнами и верандами смотрели друг на друга. Сына Гали я учила в младших классах. Она была из тех, кто «сдаёт» детей в школу. Мне говорила:
– Учи! Ты за это зарплату получаешь, а мне некогда. Встань в пять утра, вымети участок, убери за скотиной – мусора всегда по уши.

После работы Галя в открытую гнала самогонку, к ней тянулись постоянные покупатели и дружки.

Как я ни старалась, Коля не поддавался. Учился плохо, сидя в классе, отсутствовал на уроке. Забирала его к себе домой, но он и там учил уроки спустя рукава. Я пыталась помогать – не хотел. Может, с пелёнок вобрал циничный пофигизм матери? Мать спивалась, втягивала в пьянку подрастающего сына. Я перестала корить себя за проигрыш в борьбе за мальчика.

Помню, Коле было лет 16, когда он, напившись до невменяемости, пытался войти в свой дом. При этом разбил ногами стёкла в узких окнах веранды. Одну ногу засунул в правую половинку окна, а другую – в левую. Между ногами была деревянная перегородка. Коля сидел на раме и никак не мог сообразить, почему не может попасть внутрь. Я отошла от своего окна, чтобы не расстраиваться.

Потом Колю посадили за изнасилование маленькой девочки. А мама продолжала оправдывать его. Мол, всем же хочется, а замуж за сына никто не идёт. В тюрьме Колю убили. А Галя через пару лет спилась и умерла. Квартира отошла государству – как и не было людей.

Пока Карина Розенберг училась у меня в начальных классах, недоразумений не возникало. Они начались в пятом классе. Пришла новая учительница музыки и невзлюбила Карину. Ни за что. Возможно, позавидовала прекрасному голосу девочки. В музыкальной школе по вокалу, да и по другим предметам были пятёрки, Карину хвалили и прочили блестящее будущее. А в обычной школе недалёкая А.И. клевала девочку – всё у неё было неправильно. И в четверти выводила то тройку, то четвёрку.

Родители по старой дружбе приходили ко мне посоветоваться. Ни походы к завучу, ни беседы с директором не дали результата. Пока администрация присутствовала на уроке музыки, всё шло хорошо. А потом опять начиналась травля.
Карину пришлось перевести в другую школу. Она окончила девять классов и поступила в музыкальное училище. А там на первом же конкурсе заезжие гости заметили её чудесный оперный голос и предложили учёбу в Германии.

Я встретила в городе младшую сестру Карины. Оказалось, она пакует вещи – уезжает к родителям, которые уже давно живут в Германии. У Карины всё хорошо – и карьера, и жизнь сложились. А опусти тогда родители руки? Учителя тоже бывают не правы.

Был у меня ученик Ромочка. Махонького росточка, крепенький, кареглазый, тёмноволосый гриб-боровичок. Ни один предмет ему не давался. Математика – ноль, язык – единица, чтение – минус единица. А вот рисование – это что-то! На рисовании Ромочка затихал и умудрялся огрызком простого карандаша творить. У него не было ни карандашей, ни красок, ни бумаги. И мама-алкоголичка, которую я ежедневно долбила просьбами, не реагировала – ничего не покупала сыну: и так обойдётся, попросит у кого-нибудь.

Жил Рома рядом со школой, так что зайти к маме мне было не трудно. Но – бесполезно. Мальчик часто оставался за няньку для младшей сестрички. Так прошёл первый учебный год.

А во втором классе я стала спасать Рому. Отправной точкой решила сделать его любовь к рисованию. Силой записала мальчика на продлёнку, оформила на бесплатное питание, уговорив маму не препятствовать и не мешать. А главное, сначала я на свои деньги, а потом с помощью родительского комитета покупала мальчишке всё, что надо было для рисования и уроков художественного труда. И ещё мне удалось записать Рому в школу искусств. Тогда обучение было бесплатным, надо было только приводить ребёнка. Водили по очереди две мамы вместе со своими детьми. Так мы определили судьбу мальчика.

Как он рисовал! Набросок моего портрета, выполненный карандашом за один урок, хранится у меня до сих пор. А срисовать что-либо было для Ромки пустяковой задачей. Помню, у нас в школе на огромном стенде в рекреации прошла выставка его работ, он тогда учился в средних классах.

Потом Рома вырос, уехал в Киев, стал завсегдатаем Андреевского спуска. Это особенное место, где собираются не только художники и скульпторы, – туда тянет всех, кто неравнодушен к прекрасному. Рома вырос и стал не просто красивым мужчиной – его хорошо знают, ценят его работы.

На недавней ярмарке, которая проходила у нас в городе, я среди художников увидела Рому. Он сосредоточенно писал с натуры портрет девочки. Девчонка крутилась-вертелась, не могла усидеть, а мастер работал без замечаний. Заворожённая, я стояла у него за спиной, наблюдала, как на бумаге появляются точные черты. Потом окликнула Рому, пообщалась с ним за жизнь. Охала и ахала, рассыпалась в комплиментах. А он разговаривал со мной и улыбался. При этом ни на минуту не оторвался от работы над портретом.

Порадовалась за него, за всех, кто помог мальчику не потеряться в жизни. И пожелала Роме удачи.