СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Татьяна Васильева: До сих пор не знаю, кто я
Татьяна Васильева: До сих пор не знаю, кто я
15.06.2014 20:26
Татьяна ВасильеваЭта актриса – залог успеха любого спектакля или кинофильма. Героинь она наделяет своими качествами: они умны, ироничны, красивы и неподражаемы. У них чёткая жизненная позиция и, как правило, непростые отношения с мужчинами. Что неудивительно: самодостаточным женщинам всегда тяжело даётся общение с противоположным полом. Васильева – красавица, аристократка в мыслях и образе жизни, при том что выросла в питерской коммуналке. «Мне хочется ещё много чего сделать, – говорит актриса. – Я не до конца себя исчерпала, хотя диплом актрисы получила, страшно сказать, сорок пять лет назад». Эта дата стала поводом для откровенного разговора с Татьяной Васильевой.

Он действительно был идиотом

– Я из Ленинграда. Жила там, пока не окончила школу. Самый тяжёлый период в моей жизни. Все, что происходило потом, не так действовало на мою нервную систему. Прошло много лет, и я возвращаюсь в этот город – каждый месяц мы там играем спектакли, там живёт моя сестричка любимая, и я понимаю, что это – самый красивый город в мире. А я много поездила и не понимаю, как можно было построить такой город, так его рассчитать… Но всё равно, щемящее чувство у меня осталось.

Проезжаю мимо своей школы, мимо дома, который теперь уже снесли – его больше нет, и слава богу… Это был страшный дом, огромная коммунальная квартира – сорок комнат. Одна из них была наша – номер тридцать шесть. Там жили папа, мама, я и моя сестра. Сестра вышла замуж, появился маленький ребёночек, мой племянник. И все мы там жили… Это был бывший публичный дом, на Загородном проспекте. Я не была счастлива, пока жила там, в Ленинграде. У меня оказалась очень сложная школа, я очень плохо училась, меня всё время пытались оставить на второй год – потом понимали, что это тоже ничего не изменит.

А плохо училась я не потому, что была совсем тупая. Просто от рождения очень застенчивая – до патологии, до болезни. Если говорили: «Ицыкович, к доске!» (девичья фамилия Т. Васильевой. – Ред.) – со мной случался почти обморок, я ничего не могла сказать. Так и просидела на задней парте до окончания школы. Со мной сидел парень по имени Саша, такой же по успеваемости. Правда, он действительно идиот – у него всё время был открыт рот, оттуда текла слюна. Уже тогда совмещали в одном классе нормальных детей с ненормальными. Но он был милый, добрый. Тоже всё время молчал, его тоже перестали спрашивать и вызывать к доске. Он мне показывал всякие интересные вещи под партой. Так что я уже в первом классе понимала, чем девочки отличаются от мальчиков. В этом смысле Саша оказался очень продвинутым.

Мы досидели с ним до пятнадцати лет, и тогда нас всё-таки вывели на Марсово поле, чтобы принять в пионеры. Всех принимали в третьем классе, а нас в третьем нельзя было принять. Но в пятнадцать лет мы были уже взрослые мужчина и женщина – я-то очень быстро развивалась, стала крупная, да и он оказался высоким парнем. Мы с ним вышли на Марсово поле, появился человек, попросил нас прочитать клятву юного пионера. «Будь готов!» – «Всегда готов!» – нам повязали галстуки, и мы стали пионерами – мужчина и женщина.

alt

Подписала себе приговор

– Почему я стала актрисой? Давно про себя думала: кто я? зачем родилась? почему мне так тяжело? почему я всё время плачу? почему мне все говорят, что я дылда, что я верста, просят, чтобы я «достала воробышка», и так далее… Это сейчас свой высокий рост я уже воспринимаю нормально – моя дочка вообще метр восемьдесят восемь, на полголовы выше меня, да ещё на каблуках ходит… Все парни ниже её, и она нормально себя чувствует.

А я всегда страшно переживала из-за своего роста, всегда была выше всех, даже выше партнёров. В детстве обидные фразы по поводу моего роста вызывали слёзы, страшное горе и нежелание жить. Я всё думаю, что стало истоком, почему я вышла на сцену с этими комплексами, которые абсолютно противопоказаны данному занятию? Ведь актёру нужно быть совершенно свободным. Совершенно! Но это неспроста. Борьба с комплексами и привела меня на сцену.

А сначала думала, что я – балерина. И всё ходила на улицу Зодчего Росси, где находится Вагановское училище. Там девочки выбегали – такие хорошенькие, такие бабочки!.. Они летали, они даже не ступали по земле! Не могла на них налюбоваться. Я к ним пристраивалась, тоже выворачивала ноги и так ходила… А они искоса на меня поглядывали. Я всё к ним присаживалась на скамеечку в Екатерининском садике, чтобы все думали, будто я тоже балерина. А они стали шарахаться от меня. И я поняла, что балерины из меня не выйдет, они меня не приняли.

Тогда я буду певицей. В туалете, в той квартире, где мы жили, у меня очень хорошо получалось. Но однажды – мне было четырнадцать – шла я домой из школы. И поняла, кто я. Я – артистка! Я открыла школьный дневник, где было написано: «Родители, в школу!» – и двойки-двойки… Никаких домашних заданий не записывала. А написала по диагонали из угла в угол: «Я буду актрисой!» Порезала палец, кровь пошла… Я подписала сама себе этот приговор! И стала потихонечку двигаться к сцене.

«Девочка, вот твой зуб»

– Сначала я пришла к одному человеку в художественную самодеятельность. Это был какой-то кружок. Он говорит мне: «Ты можешь крикнуть?» Я говорю: «Да!» И так тихо-тихо: «А-а…» – «Громче!» – «А-а!» – «Громче, громче!» Громче я не могла. Он сказал: «Научишься кричать – тогда приходи». Я всё училась, училась – и наконец пришла к нему, крикнула, и он меня взял. Начала готовиться к поступлению…

Папа с мамой, конечно, не знали ни о чём – им было не до меня, жизнь была тяжёлая. Папа работал на автоматно-штамповочном заводе слесарем-фрезеровщиком (единственный в СССР еврей – слесарь-фрезеровщик). И я пошла поступать.

Величайшие педагоги, которые учились ещё у Станиславского и Немировича-Данченко, приехали в Ленинград набирать курс. Я в Ленинграде прошла сразу все три тура, но на четвёртый нужно было ехать в Москву. И тут случилось первое по-настоящему трагическое событие в моей жизни. Накануне отъезда в Москву я пошла на день рождения к подружке Ирине Кудряшовой. Её семья жила хорошо, у них была колбаса на столе, а я – голодная, как всегда… Пока гости не пришли, подбегаю к колбасе – а это была брауншвейгская, с тех пор я в её сторону даже не смотрю, – хватаю кусок, пока никто не видит, засовываю в рот… Но я не знала, что эта колбаса – жёсткая, её нужно долго-долго жевать. Приближались люди, надо проглотить скорее! Проглотила, и оказалось – вместе с передним зубом! Я поняла, что случилась катастрофа, потому что разговаривать без зуба невозможно. Прибегаю к маме с папой: «Что мне делать?» – «Иди на Невский проспект, там есть один врач, если он не поможет – никто не поможет». Прибегаю, кричу: «Если вы мне не поможете – я покончу с собой прямо у вас в кабинете!» Он говорит: «Не волнуйся, будет тебе зуб». Прихожу к нему через два дня, он мне что-то выносит: «Это твой зуб, девочка». Я спрашиваю: «А почему чёрный?» – «Ты же хотела быстро. Ну вот. Он будет вечно тебе служить». Чёрный зуб из чугуна и два крючка по бокам, которые цепляются за соседние зубы. Я его нацепила. Даже когда рот был закрыт, всё равно торчал этот чёрный зуб! Зато ко мне вернулась дикция, я была так счастлива, что могу разговаривать! Через какое-то время даже забыла, что немножко изменилась.

Приезжаю в Москву. Читаю «Белеет парус одинокий». Там есть место, которое меня очень будоражило: «Играют волны, ветер свищет, и мачта гнётся и скрипит». Тут я была сама не своя – вся в напряжении, темперамент появлялся. Ветер свищет, мачта гнётся – мой зуб просто не выдерживал этого накала страстей и выпадал. Я очень извинялась, просила разрешения начать снова. Мне говорили: «Не волнуйтесь, начинайте, пожалуйста». Я начинала, но как только доходила до этого места – зуб опять выпадал. В какой-то момент он упал к ногам моего будущего педагога. Тот поднял его и говорит: «Вот твой зуб». Я взяла, надела, уже чуть не плачу… Тогда преподаватели мне говорят: «Может, ты нам лучше станцуешь? У тебя с ногами ничего не случилось?» – «Давайте буду танцевать!» – оживилась я. «А что ты будешь танцевать?»

Платье на мне было обычное, жёлтого цвета, я сделала себе начёс – волосы были такие пышные, тонкие, они легко начёсывались и хорошо стояли. А ещё я их покрасила в белый цвет – тогда никаких красок не было, так что смешала ацетон, нашатырный спирт и стиральный порошок. Получился совершенно белый цвет! А сверху я их присыпала зубным порошком – чтобы стояли и чтобы за мной такой белый шлейф развевался… Я думала: что-то в этом есть. Такая огромная башка и тонкая белая коса… Преподаватели говорят: «Наверное, вы хотите что-нибудь испанское?» Они уже издевались надо мной. А я говорю: «Да, я люблю испанское». За роялем сидела очень крупная женщина – она меня потом очень любила. Начинает играть из оперы «Кармен» и подсказывает мне ритм. Руки пошли, но с седьмой попытки я понимаю: надо что-то менять, а то я не могу сдвинуться с места! Они: «Давай-давай, темперамент давай!» Думаю: «Лучше я побегу, буду бежать – они поймут, что у меня хотя бы есть чувство ритма и что я могу быстро бегать». Она играет всё быстрее – и я бегу всё быстрее, она играет быстрее – и я быстрее, кто кого! И тут до меня дошло, что комиссия смеётся надо мной!

До меня и ещё кое-что дошло – что меня приняли! Что со мной делать, никому не было известно, потому что никто не понимал, кто я. А я и до сих пор не знаю, кто я – героиня или какая-нибудь характерная женщина? Но, как выяснилось, сейчас вообще амплуа отменили. Мне это очень нравится, и я – вне всяких амплуа! Я играю всё. И не просто играю, а ещё и умею это делать.

alt

Комиссарское тело

– Когда я окончила Школу-студию МХАТ, меня пригласили в Театр Сатиры. В то время там главным режиссёром был Валентин Николаевич Плучек – ещё один великий человек в моей жизни после Василия Петровича Маркова, моего педагога в Школе-студии МХАТ. Плучек меня и вывел на сцену. По два раза в сезон я выпускала спектакль, главные роли. И когда уже уходила из Театра Сатиры, у меня было пятнадцать главных ролей, я играла каждый день. Но при этом прошла через длинную череду провалов.

Первым провалом оказался спектакль «У времени в плену», где я играла комиссара. Это – не моё, это вообще ничьё, это не может играть женщина! Надо было всё время кричать, стрелять из пистолета… И произносить страшную фразу: «Кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?» Спектакль поставили к столетию со дня рождения Ленина. Кстати, в Театре Советской армии тоже выпустили этот спектакль, комиссара там играла Людмила Касаткина. И когда она в очередной раз прокричала неистово: «Кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?» – кто-то из солдат, стоявших сзади, тихо сказал: «Никто». И каждый раз, когда я подбиралась к этой фразе, меня пробирал холодный пот, потому что я понимала, что мне такого ответа тоже наверняка не избежать…

Тогда все получили премии за этот спектакль – государственные, ленинские. Все артисты – Папанов, Миронов, Татьяна Ивановна Пельтцер тоже получила. Она мне говорит: «Ты читала про себя?» Бегу в подземный переход на Маяковке – там раньше вешали газеты, ищу, ищу… И вдруг вижу чёрными огромными буквами «Ицыкович» – и дальше обычным шрифтом: «Самая большая неудача в этом спектакле. Непонятно, почему режиссёр такой артистке доверил такую роль». Это был удар, но по справедливости. Я и сейчас не знаю, как играть эту роль…

Тот спектакль я играла тринадцать лет. А потом у меня сложились семейные обстоятельства: я просила, чтобы моего мужа (актёра Анатолия Васильева. – Ред.) взяли в театр, потому что нам трудно было жить. Он работал, играл роли – тоже главные, – но его не брали в труппу. А если ты не в труппе, ты вообще ничего не получаешь. И ему сказали «нет». Я шутя сказала: «Тогда и я уйду». И мы вместе написали заявление об уходе.

Из второго театра я ушла уже по тридцать третьей статье. Я была уже народной артисткой России, и меня уволили за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Поехала получать приз «За лучшую женскую роль», а в театре этого не любят – не любят, когда ты снимаешься, не любят, когда тебя чем-то награждают. Это тоже нормально, это называется «театр».

Пожелания артистов

– Артисты – они в театре не мужчины, в театре это средний род. На гастроли едут с маленькими сумочками, покуривают, а я тащу чемодан по шпалам, потому что там вся моя жизнь: косметика, очень много лекарств – на любой случай, вплоть до операционного… Поэтому чемодан не такой уж и лёгкий, но я привыкла. Почему я спортом занимаюсь? Потому что мне это необходимо – иначе я не дотяну чемодан!..

Самое приятное – когда твой поезд уходит в три часа ночи, стоит всего две минуты, и вдруг выясняется, что нужно бежать на пятый путь. Нужно подняться, пробежать и вниз спуститься с этим чемоданом и огромной сумкой. Мой партнёр поднимается по лестнице, а я – за ним, и громко дышу специально, чтобы он слышал. Но он даже не обернётся. Он ещё курит. Не люблю, когда курят, – артисты не должны курить. Я не курю – я занимаюсь спортом.

Есть такое понятие как «райдер». Это пожелания артистов, как их следует обслуживать во время гастролей. Если на гастроли едет попса – там всё круто: в гримёрке биотуалет, ящик французского шампанского, ящик коньяка… Вот как люди работают! У меня так: кефир, два банана и тренажёрный зал. Мне говорят: «Будет тренажерный зал!» Я прихожу, а там в подвале три на пять метров – дорожка и несколько гантелей. Встаю на эту дорожку, и пошла. Примерно час по ней хожу. Благодаря этому становлюсь человеком и выхожу на сцену.

Это я к чему говорю? К тому, что очень просто – сесть, выпить стакан водки, выкурить сигарету и поговорить об искусстве. Только это к профессии не имеет никакого отношения. Здесь нужны такая воля, такая выдержка и такая форма!..

Все говорят, что я сумасшедшая. Зачем столько работаю? Так нельзя, всех денег не заработаешь. А я не могу не работать. И не понимаю, как это так, если вечером у меня нет ни спектакля, ни съёмки. Зачем тогда я нужна?

И очень обидно, что мы уходим, многого не сделав. А запасов – такое количество, что их даже тяжело носить в себе! Знаете, я иногда слушаю какую-нибудь музыку и чувствую, что во мне столько ещё всего бурлит! Только бы вот дали, только бы успеть… Но что такое «дали»? Ждать я, конечно, не собираюсь – у меня, слава богу, есть предложения, каждый сезон выпускаю спектакль. И вам хочу пожелать, и себе тоже – чтобы вы никогда не жаловались. Главное – не жаловаться. Меня этому ещё мама учила. Когда мне звонят и спрашивают: «Как дела?» – я всегда говорю: «Хорошо».

Расспрашивала
Наталья КОЛОБОВА

Опубликовано в №23, июнь 2014 года