– Виктор Иванович, так почему же уединение и одиночество?
– А вот не знаю, природа, наверное, такая! Кому-то нужна скорость, кому-то – медленное течение жизни. Вот и моя любовь к уединению – не патология, хотя кому-то и может показаться отклонением от нормы. Моё одиночество не имеет дурного запаха, оно не угнетает меня. Посмотри: сколько людей – и семейные вроде, и с детьми, – но мужья бегут из своего дома на рыбалку, а жёны придумывают какие-то прогулки, шопинги. Иной раз слышу, как обо мне рассуждают: и чего он так и не женился, импотент, что ли? Помню, давным-давно видел фильм про белого волка, которого изгнали из стаи. Он не совершил ничего дурного, но был не такой, как все. Вот и я всю жизнь как тот белый волк.

– Это ощущение из детства?
– Сколько себя помню. Я пришёл в первый класс и уже оказался отщепенцем, потому что из-за осложнения после скарлатины плохо слышал. Меня посадили за первую парту. Я уже тогда мечтал, опять же единственный из всего класса, стать актёром, поэтому решил, что от глухоты нужно избавляться. В семь-восемь лет сам, без помощи родителей, бегал по врачам, искал, кто бы меня вылечил. И нашёл доктора у себя в родном Орехове-Зуеве – и тот меня исцелил! Один из всего класса я оказался левшой, а ведь в то время это считалось позорным. Мне ставили двойки по чистописанию, потому что левой рукой писать нельзя, а правой получалось плохо. Учительница при всех била меня по рукам линейкой, чтобы пользовался ручкой как положено. А класс смеялся и презирал меня за это. Я пробовал себя ломать, мучился, учился писать как все, но так на всю жизнь и остался левшой. Многие в нашей школе мечтали попасть в пионерский лагерь «Артек», но я единственный для этого по вечерам бегал по помойкам – собирал металлолом. Правда, путёвку так и не дали. А ещё, помню, отправил письмо актёру Раджу Капуру – очень уж любил индийское кино и решил ему об этом сказать. На конверте по-русски вывел: «Индия. Бомбей. Актёру Капуру». Написал, что восхищён его фильмами и хочу посетить Индию. Ждал ответа и, конечно, не дождался. А поделиться было не с кем: меня бы засмеяли.

Наверное, я мог бы следовать принятым нормативам жизни и поведения, но не стал. Отмахивался от презрения и насмешек, скрывался от лишнего общения, чтобы не предать самого себя, чтобы не обмануться. Шёл дорогой, которую сам придумал. Верил в сказки и чудеса. В пять лет прочитал «Снегурочку», вылепил во дворе снежную бабу и сидел рядом, ждал, пока оживёт. А когда ходил в кукольный театр, хотя и видел нити, с помощью которых актёры управляют куклами, всё равно верил, что герои живые.

– Ну, с ровесниками понятно, дети часто жестоко относятся друг к другу. А как же ваши родители?
– А я с ними особо не откровенничал. Семья у нас была скромная, отец и мать работали на фабрике. Папа – тихий человек, всегда читал газету. С мамой у меня были конфликты из-за её увлечения спиртным. Я ругался, плакал, выливал вино в раковину и получал за это по голове. В такие моменты она меня не любила – я мешал ей так жить. Мне хотелось сытой жизни, чтобы у нас был сервант, много еды, у меня – новые брюки. Но никому пожаловаться не мог. Все, кто судит обо мне поверхностно и гадает, почему я так живу, знайте: всё не так просто и примитивно, как иногда кажется людям.

– Сейчас вдруг подумал, что и стихи, наверное, в детстве писали? Бывает, дети от одиночества пишут.
– Было такое. Писал и про грачей каких-то, и про Красную площадь, и про Ленина. Помню, к одному из дней рождения Владимира Ильича сочинил:

Кремлёвские куранты бьют двенадцать,
У Мавзолея меняют караул.
Людская вереница разных наций
К вождю России, к Ленину идут.

(Смеётся.) Кто мог тогда подумать, что Витька Сухоруков потом будет играть Ленина и на телевидении, и в театре, и в кино? Последний раз сыграл вождя и его двойника в 1997 году в фильме «Все мои Ленины» и решил: хватит. С тех пор от подобных предложений отказываюсь, стало неинтересно.

А тогда, сочиняя стихи о вожде, всё равно жил не по заданной программе. Меня даже в комсомол не приняли с первого раза. Помню, пионервожатая школы задаёт мне простейший вопрос: «Сколько у нас партий в стране?» Я не задумываясь прозвенел на всю аудиторию: «Пятнадцать». Она побледнела: «А ну-ка перечисли». Отвечаю невозмутимо: «А что перечислять, сколько республик, столько и партий». – «Запомни, Сухоруков, партия у нас одна – коммунистическая!» – «Странно, – говорю. – А почему тогда существуют ЦК компартии Украины, ЦК Эстонии, Киргизии? Не много ли ЦК для одной партии?» Это же надо такое ляпнуть! Меня выгнали из кабинета. Я рыдал, искренне не понимая, почему не приняли в комсомол. Потом, конечно, меня сделали комсомольцем, но во вторую или третью очередь, не помню.

– Как родители отнеслись к тому, что вы актёрскую профессию выбрали?
– Мама была недовольна, когда заявил ей, что поеду поступать в Москву, говорила, что там сплошной разврат, зачем нам артист? Конечно, она хотела, чтобы я пошёл работать на фабрику. Но удержать меня насильно она ведь не могла. Когда поступил в ГИТИС, то тут же попросил в секретариате справку со штампом, она до сих пор у меня где-то хранится. На ней написано: «Абитуриент Виктор Сухоруков зачислен на первый курс актёрского факультета. ГИТИС им. Луначарского. 1974 год». И вот, помню, летним днём возвращаюсь с этой справкой в Орехово-Зуево. Иду по городу, погода замечательная, оркестр в парке играет, мне так хорошо. В голове только одна мысль: «Вот сейчас покажу справку маме!» Открывает она дверь, я торжественно протягиваю документ. Она выругалась матом, мол, «давно тебе пора». (Смеётся.) Правда, потом слышал от людей, что она ходила по городу и с гордостью рассказывала, что Витька её поступил в вуз и будет учиться на артиста. Жаль, мама не дожила до моих успехов, умерла, когда я учился на втором курсе.



– Вы как-то рассказывали, что на получение диплома об окончании института заявились пьяным. Поэтому вам отдали документ позже. Можно задать немного неприятный вопрос?
– О пьянстве моём? Спрашивай! Я ничего не скрываю.

– Как началось это увлечение алкоголем?
– Постепенно. Знаешь, вовсе не замечаешь, как втягиваешься в это дело, – там стопочку выпил за компанию, там две. И со временем уже не можешь сдержаться. И чем дальше, тем больше алкоголя нужно для куража. В своё время я написал такое четверостишие:

Да, я костёр. Господь, прости!
Я был плохим жильцом.
Себя сжигал и не гасил –
Я мнил себя творцом…

Это о том давнем времени, когда пил много и безудержно. Да, я был «плохим жильцом», многое профукал из-за пьянства. Поэтому всё в моей жизни и произошло как-то не вовремя, с опозданием: и в институт поступил после армии, и в кино начал сниматься только в тридцать девять лет.

В Советском Союзе было огромное количество киностудий, снимали много фильмов, но мне в них места не было. Даже на пробы не вызывали. Задавался вопросом: почему? И сам же отвечал: всё из-за репутации: «Сухоруков пьёт». Я по пьяни мог уехать на поезде в другой город, снять с себя индийский свитер из козьей шерсти и отдать за бутылку портвейна №13. Мог стоять на подоконнике восьмого этажа гостиницы и орать: «Сейчас полечу!» Всякое бывало. Ну разве это жизнь? Конечно, таких не любят. Люди могут посмеяться, подпитаться твоим весельем, а потом отворачиваются и уходят. И ты снова остаёшься наедине с бутылкой. Когда всё-таки начали приглашать в кино, старался себя сдерживать. Правда, не всегда удачно.

– А что за история, когда вас положили в психушку из-за очередного запоя?
– В 1997 году снимался в Питере в фильме Алексея Балабанова «Про уродов и людей». Я тогда был в завязке, но так вжился в роль порноторговца и так возненавидел своего героя, что не выдержал – и выпил. А мне ведь даже стопки нельзя было: быстро заводился. В тот съёмочный день махнул перед работой один стаканчик, второй. На площадке, чтобы никто не заметил, взял пустую коробку из-под кефира, перелил туда бутылку водки и пил из пластмассового стаканчика. Потом вокруг услышал шёпот: что-то Сухоруков какой-то неадекватный, в чём дело? И вот в очередной раз налил, сижу, мешаю ложечкой в стаканчике мутную жидкость – водку с остатками кефира. Подходит Серёжа Маковецкий: «Что там у тебя?» Отвечаю: «Чай». А сам уже совсем пьяный. Ну, Серёжка меня и сдал. Продюсер Сергей Сельянов отправил меня в психоневрологический институт имени Бехтерева, там положили под капельницу. И десять дней артиста Сухорукова возили оттуда на съёмки.

– Как же вам всё-таки удалось победить болезнь?
– Я давно понимал, что пора это дело бросать. В 1999 году заканчивали съёмки «Брата-2». Пока снимали, был в завязке. На Новый год поехал к сестре в Орехово-Зуево – и загулял. Помню, с жуткого бодуна уехал в Москву в сандалиях (в январе!), отыграл спектакль и вернулся. Кутил двадцать дней. Ещё три дня провёл в диких мучениях, похмелье страшное! Сижу один в квартире и понимаю: всё, кирдык. И тут внутри меня происходит такой диалог: «Устал?» – «Устал». – «Что делать?» – «Не знаю». – «Хочешь начать всё сначала?» – «Хочу». – «Всё будет по-другому. Имей в виду – лучше не будет. Ты останешься таким же одиноким. Готов?» – «Готов». С того самого дня, 23 января 2000 года, я вообще не пью.



Но раньше у меня получилось бросить курить. Помню, в 1992 году еду в Одессу на съёмки фильма «Хромые внидут первыми». А со мной спортивная большая сумка, половина которой занята лекарствами, а другая – сигаретами, для термоса даже места нет! Еду, сам на себя злюсь. Врач давно говорил: мол, надо прекращать и пить, и курить. У меня язва желудка была. И вот после съёмок вернулся домой и решил: пора! Но неправильно говорить: «Бросаю курить». Курению нужно объявлять войну. Так и пошёл на войну с папироской: я в одном окопе, папироска – в другом, вражеском. И кто кого. В первый день она одержала надо мной победу, во второй день тоже. А на третий я уже пошёл, что называется, «на смерть», как на амбразуру. Вытерпел, не поддался искушению. И уже больше двадцати лет не курю.

– Артисты по-разному относятся к своему возрасту. Вы в своём возрасте чувствуете себя комфортно?
– Я понимаю, что пятнадцатилетним подросткам, которые часто подходят за автографами, люди моих лет кажутся дедушками и бабушками. Но у меня в шестьдесят два года ощущения старости нет. Конечно, тело дрябнет, кожа сохнет, но внутри… Мой педагог в ГИТИСе Владимир Левертов по этому поводу сказал однажды: «Я не чувствую себя старым, заметил только – когда иду, меня все обгоняют». Вот и я понимаю: хотя душой и молод, а меня уже обгоняют. Не жалуюсь, мне всего хватает. Помните, как в фильме «Девчата»: «Хочу – халву ем, хочу – пряники!» Да, страсти поутихли, глаза уже не горят, не всматриваются с нетерпением в будущее, но зато я спокойно гляжу себе под ноги и рассуждаю о настоящем. Как-то один талантливый тренер по фигурному катанию сказал мне: «У меня пять дач. Кому всё это оставлю? Внуков нет. Что делать?» Построил человек мавзолей, а ходить в него некому… А мне ничего этого не нужно. Есть двухкомнатная квартира в Москве и шесть соток земли в Орехове-Зуеве. Был бы помоложе, может, дворец и понадобился бы – на роликах там кататься. А сейчас не надо. Главное – труд и востребованность, есть работа, значит, уже всё хорошо. Главное – движение.

– Вы как-то сказали, что некоторые ваши сны вещие.
– Да, такое у меня бывало. Вот мы начали разговор о моём одиночестве… (Задумался.) Иногда перед глазами возникает картинка о давнем прошлом – то ли сон, то ли явь. О том, как я и как будто двое моих друзей пьём портвейн. Ясно помню их имена – Сергей и Егор, встречались ли когда-нибудь в жизни, не знаю. Потом решаем раздобыть ещё бутылочку, идём по широкой асфальтовой дороге: Сергей и Егор – впереди, а я плетусь сзади. Вдруг пошатнулся, упал, скатился на обочину. Пытаюсь подняться, взобраться на дорогу – и не могу: ноги скользят по грязи. Кричу им: «Пацаны, подождите, стойте! Я вас догоню!» Они оглянулись, махнули рукой – и дальше пошли. А я остался один.

Было это или не было на самом деле – до сих пор не знаю. Но время от времени видение возвращается как кошмарное воспоминание о поре беспробудного пьянства, и тогда я вижу, как опять сижу на обочине и смотрю на удаляющихся приятелей. Я привык, что по жизни всегда один, как бы в стороне ото всех, это одиночество мне уже нравится. Ну не встретил на своём пути человека, которого увидел и понял: я нравлюсь, я любим. Не случилось. И я вовсе не хочу ничего менять.

– Виктор Иванович, простите за ещё один личный вопрос: не жалеете, что пока не познали чувства отцовства?
– Зато в театре и кино я иногда играю отцов. (Смеётся.) Меня часто об этом спрашивают. Абсолютно нет, не жалею! Можно меня ещё так спросить: Сухоруков, почему же ты, сукин сын, не переживаешь о своём будущем? Не думаешь о корнях, о продолжении рода, о стакане воды, который некому будет подать в старости? А я не носорог, чтобы думать о продолжении рода! Правильно говорят: а может, и пить-то не захочется. Дело же не в стакане воды. Я ко всему отношусь реалистично. У одних богатство – это дети, у других – телевизор с машиной, у третьих – что-то ещё. Но не могу сказать, что, не имея детей, чем-то обделён в жизни. Ну и что, что не имею? Может быть, я так думаю потому, что не прошёл это, не проверил? Не знаю. Но с детьми устаю, если честно. Когда мой племянник рос, ещё в школу не ходил, сестра попросила с ним посидеть. Мне двух часов возни хватило – я бегом оттуда удрал!

Моё же богатство сегодня – в радости. Вот иду по улице, а со мной люди здороваются, говорят приятные слова. Еду в поезде – со мной разговаривают, как будто мы знакомы сто лет. Советуются, интересуются моим мнением. Значит, доверяют, и это важно. Письма мне пишут: «Виктор Иванович, как жить, подскажите!» Но я не отвечаю, неудобно. Я же не гуру! Сам соткан из заблуждений и сомнений. До сих пор пребываю в поиске и нахожусь на каком-то неизведанном пути. Считаю, что глуп пока давать советы, кого-то учить. Да и тратить время на это не хочется. Мне нравится спешить. Я многое растерял, упустил в жизни и теперь пытаюсь наверстать.