– Татьяна, узнаваемость – это больше возможностей. Наверное, другие роли предлагают, и деньги тоже другие…
– Перестаньте. Роли дают, ориентируясь на индивидуальность артиста, а не на имя. Деньги, конечно, другие, но это не главное, хотя и немаловажно. Но ничего плохого в узнаваемости не вижу. Мне нравится, что ассоциируюсь у зрителя чаще с позитивными ролями. Когда люди со мной встречаются, я вижу улыбку на лице, радость, меня не воспринимают как киллера или убийцу. (Смеётся.) Это приятно. Знаете, бывает, приходишь в магазин или на почту, и сначала с тобой общаются в обычной манере – по-хамски. А потом присматриваются или по голосу узнают – и стиль общения кардинально меняется, как в плохой комедии. Становится неловко. Я сдерживаюсь, но иногда хочется сказать: «А что же такого произошло? Почему нельзя ко всем нормально относиться, а не только к узнаваемым людям?» Это удручает.

– А не обидно, что не в двадцать лет, а в пятьдесят пришла известность?
– Видимо, так должно быть. Какая тут обида? Как я могу обижаться на жизнь? И потом, я верующий человек. Прихожу в храм и только благодарю Бога за то, что у меня есть. Сожалеть о том, чего нет, – нельзя.

– Об этом ли мечтали в детстве? Я прочитал, что в семь лет вы впервые оказались за кулисами театра. Именно тогда родилась мечта об актёрской профессии?
– Это было в Сызрани, куда я приехала из родного Куйбышева (ныне – Самара) к тёте погостить. Она играла в местном театре, и я к ней пришла на работу. Конечно, всё удивило. Я до этого ничего подобного не видела, были только дом и школа. А тут – настоящее волшебство. Думаю, если бы попала тогда в какое-нибудь конструкторское бюро, где моделируют одежду, тоже бы удивилась. Я тогда всё впитывала. Конечно, после наблюдения за актрисами захотелось того же. (Смеётся.) Но своё желание оставила при себе. В самодеятельности, как многие, не занималась. Однако понимала, что после школы поеду поступать в театральный институт. К тому же мне хотелось вырваться из Куйбышева, учиться, жить и работать только в Москве. Это было сильное желание.

– По вашим ролям можно предположить, что в детстве вы были этакой хулиганкой.
– Не такой уж хулиганкой, но драки бывали. Ну, как у всех в школе, возникали конфликты с ребятами в классе, за справедливость какую-то боролась. Однажды мне поставили «кол» по поведению. (Смеётся.) Шёл урок литературы. А в то время я училась свистеть, но у меня никак не получалось. И вот сижу на уроке за последней партой, учительница что-то рассказывает. Я тренируюсь, как мальчишки показывали. И тут у меня случайно получилось: на весь класс разнёсся такой громкий свист! Мама дома не стала ругать. Я ей рассказала, что теперь научилась свистеть, продемонстрировала, и она похвалила. Кстати, через несколько дней на уроке литературы я так прочитала «Буревестник» Горького, что эта же учительница поставила мне оценку «шесть». Честное слово!

– А как мама отреагировала на то, что вы решили поступать в театральный институт?
– Она удивилась. Но поскольку была поставлена перед фактом, не стала со мной спорить. К тому же тогда, а это был 1973 год, существовало негласное правило: главное – дать ребёнку высшее образование. И порой было неважно, какого профиля. Театральный институт? Хорошо. И мама поехала со мной в столицу.

– Татьяна, в одном из интервью вы признаётесь, что в своё время были несправедливы к маме и о многом жалеете после её ухода из жизни. А в чём несправедливость?
– (Задумалась.) Да все мы часто несправедливы к своим родителям, обижаем их и словами, и поступками. Такое у меня бывало. Особенно по молодости, когда нужно было промолчать, а эмоции захлёстывали. Максимализм, знаете ли, желание настоять на своём. Понимание, что был неправ, приходит потом. Как только мама умерла, я тут же это почувствовала. Целый год происходила такая переоценка ценностей! Сразу все глупые поступки и споры стали мелочью, невольно всплыли какие-то нюансы… Хотя, с другой стороны, я сделала всё возможное для мамы в последние годы… Не готова сейчас говорить, это слишком личное, простите.

– Вернёмся в те дни, когда вы поступали в театральный. Кстати, в какой?
– Сразу во все. В Училище имени Щепкина и в Училище имени Щукина меня срезали на втором туре. Причём, помню, в «Щуке» сказали, что я не выговариваю половину алфавита. (Смеётся.) В Школе-студии МХАТ слушал сам Алексей Грибов. Но тоже не получилось. Держала экзамен в ГИТИС. Думаю, меня туда взяли за песню, хотя я мало поющая актриса. Дома у меня были две пластинки с песнями «Пусть бегут неуклюже» и «Огромное небо» («Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя, в одной эскадрилье служили друзья»). И эти песни я знала наизусть. На экзамене читала что-то из Чехова. Потом мастер Натэлла Бритаева, которая отбирала студентов на первых турах, попросила меня спеть. Я завыла про эскадрилью. Меня остановили: давайте ещё песню. Затянула «Пусть бегут неуклюже». Наверное, пела совсем «в никуда». Страх был жуткий, зажалась вся. Слова «почему я весёлый такой» пела с таким трагическим каменным лицом. (Смеётся.) Думаю, это и сыграло роль. Меня допустили уже на прослушивание к самому Андрею Гончарову. На наш курс тогда поступили: Лёша Менглет (сын Майи Менглет, он потом ушёл из профессии и уехал за границу), Саша Самойлов (сын известного артиста Владимира Самойлова, работает во МХАТе), Сергей Рубеко, который сейчас много снимается. Так же учились будущие известные режиссёры Эймунтас Някрошюс и Виталий Москаленко. Год я прожила в общежитии на Трифоновской улице, а потом родители сняли мне квартиру. Невозможно было жить в общаге – гулянки круглосуточные. Ни выспаться, ни урок выучить. (Смеётся.)

– Андрей Гончаров – ваш педагог, а потом и режиссёр в Театре имени Маяковского, куда вы пришли в 1977 году и где работаете по сей день. Легендарная личность, к которой многие артисты относятся неоднозначно. Характер, говорят, был крайне сложным?
– Страшно! Я, помню, всё боялась, что выгонит. Из института, а потом – из театра. Он многих выгнал с курса, в театр взял только семь человек. И начались долгие годы массовок, в которых я начала выходить ещё со второго курса института. Какие артисты тогда работали на сцене театра! Я ещё застала Марию Бабанову, Татьяну Доронину, Евгения Леонова. Наташа Гундарева тогда уже играла. Для нас это были небожители! Мы ходили на цыпочках, только чтобы не мешать им, не потревожить. Тогда мне улыбнулось счастье – попала в спектакль режиссёра Александра Вилькина «Чайка» с Татьяной Дорониной в роли Аркадиной, Игорем Костолевским в роли Тригорина, Евгенией Симоновой в роли Нины. Я играла Машу. Но сам Гончаров долгие годы задействовал меня только в массовке.

– Татьяна, а почему Гончаров был таким жестоким по отношению к артистам? Злой гений?
– Не знаю. «Бог леса не ровнял», – сказал как-то Андрей Кончаловский. Значит, вот такое дерево! Люди ведь все разные. Отсутствие культуры, этики, любви к людям… Я не считаю его гением. Это моё личное мнение.

– Почему же вы тогда не ушли из театра? Много лет работать с таким сложным человеком и выходить только в массовках…
– А куда уходить? Меня в хороших ролях не видели, никто не звал, не предлагал. В кино я мало снималась. На кинопробы ходила часто, но утверждали редко, и то на какие-то небольшие эпизоды. Меня не знали. Признаюсь, было сложно, особенно в девяностые – полная нищета. У многих моих коллег не было денег даже на жетон в метро, чтобы до театра доехать. Мне было легче в этом плане, потому что выделили комнату рядом с театром. Кстати, надо мной располагалась квартира, которая описана Булгаковым в «Зойкиной квартире». В наше время она стала коммунальной. Ну, как-то выживали. Некоторые артисты что-то перепродавали, нанимались делать в квартирах ремонты, кто-то частным извозом занимался. Кстати, я тоже этим подрабатывала. А когда режиссёр Татьяна Ахрамкова поставила спектакль «Любовный напиток», где играли Наташа Гундарева, Евгения Симонова, Ольга Прокофьева и я, мы стали ездить по стране, как с антрепризой, чтобы хоть какие-то деньги заработать.

– Вы вспомнили Наталью Гундареву. Какой она была?
– Вот её я могу назвать гениальной. И как актриса – виртуоз, и по-человечески – полный восторг! Актёрский диапазон огромный – от императрицы до бомжихи. Когда я ей об этом сказала, она улыбнулась: «Да-а, в Голливуде с таким диапазоном цены бы мне не было!» (Смеётся.) Она осознавала свой талант. Пришли мы на первую репетицию спектакля, сидим и просто читаем пьесу с листа. И я вижу, как она плачет, как уже вживается в роль! В конце с ней была истерика, как и требовал сюжет. Она моментально погружалась в материал. А как всем старалась помочь! Например, Роме Мадянову квартиру помогла получить. Я слышала, что когда Наташа была депутатом, то свою депутатскую зарплату отдавала Дому ветеранов сцены. Была щедрой, открытой и доброй. Она любила людей.

– Многие зрители узнали вас после выхода сериала «Папины дочки». Как вы туда попали?
– Только благодаря директору по кастингу Галине Аликперовне Гончаровой. (Смеётся.) Такое совпадение фамилии с моим мастером. Пилотные серии «Папиных дочек» были сняты не со мной, с другой актрисой. Но что-то там кому-то не понравилось, и Галина Гончарова вспомнила меня по фильму «Жара», позвала. Помню, как мы пробовались с Андреем Леоновым. Перед пробой в павильоне он мне сказал: «Я так боюсь!» (Смеётся.) Я ему тоже: «А уж я как боюсь!» Попробовалась и забыла. Столько неудачных проб раньше было, зачем себе голову забивать? И меня утвердили! Началась работа. Бывало, в день снимали по двенадцать сцен. Но такой плотный график мне нравится. Знаете, в своё время в театре репетировали спектакли по несколько лет. Собираются артисты и, вместо того чтобы работать, долго рассказывают друг другу байки. Слава богу, в последнее время всё изменилось. И спектакль выпускают за три месяца, и фильм или сериал снимают в короткие сроки. Работать в этом проекте было интересно. А какой Андрюша Леонов! У него такая врождённая трепетность, ранимость и интеллигентность. Гиперскромный человек! Все девочки, кто играл дочек, и за кадром называли его папой. (Смеётся.)

– Давайте поговорим о другом популярном проекте с вашим участием – «Одна за всех». Образ домработницы Зины вы с кого-то копировали?
– Ни с кого. Честно. Да там ничего особенного и изображать не надо. Две гротесковые идиотки, которых играют Аня Ардова и Эвелина Блёданс, и диаметрально другая – их домработница. (Смеётся.) Просто на полном серьёзе говорю: «Да, чучундры, я вас слушаю», – и образ готов. А вообще я обожаю Аню Ардову, с которой мы работаем в одном театре. Такие люди редки. Штучный товар. Обладает всеми положительными качествами: добрая, умная, талантливая, открытая, щедрая, позитивная. Человек-праздник. Мы сидим с ней в соседних гримёрках, и я всегда знаю, в театре Ардова или нет, – её смех слышен везде.



– Знаю, что вы не любите розыгрыши, особенно на сцене…
– Нет, не люблю. Это издевательство над человеком. Зачем? А если взять розыгрыши на сцене… Знаете, я прихожу в театр на чей-нибудь спектакль и вижу, как один артист подтрунивает над другим, тот начинает «колоться». Может, рядовой зритель и не заметит этого, но я-то вижу. И мне не смешно. Так нельзя, это же халтура. Зритель платит деньги и хочет видеть хороший спектакль. А они тут балагурят друг с другом, устраивают какие-то домашние радости. Бывает, артист на сцене пьяный в хлам. Ужасно! В таких случаях думаю: хорошо, что ты не пилот в самолёте. Я не ханжа, в работе разное бывало. В молодости и выпившими выходили на детских утренниках первого января. Но всегда старалась никого не подводить.

– Татьяна, а вы для себя определили актёрское амплуа?
– Ну, точно не героиня. Если и Джульетта, то в сумасшедшем доме. Конечно, я характерная актриса, никакой лирики.

– Иногда и характерные актрисы мечтают о роли героини.
– У меня серьёзные роли тоже есть. Например, был такой сериал «Товарищи полицейские», где я сыграла полковника полиции. Там без юмора, всё жёстко. И это тоже интересно. Или сериал «Атлантида», где сыграла такую психологически сложную роль заключённой Курилы. Так что я не всегда юморная на экране.

– Порой складывается впечатление, что и в жизни вам присуща жёсткость, как некоторым вашим героиням.
– Нет, в жизни я не жёсткая. Да и зачем мне жёсткость? (Смеётся.) Защищаться? От кого?

– Ну, например, от жизненных трудностей: непризнание, бедность. Кстати, это человеку мешает или помогает, закаливает?
– Конечно, мешает. Лучше, чтобы этого не было. Лучше родиться в семье, где есть достаток и благополучие. (Смеётся.) Зачем трудности? Они уже надоели. Сколько можно бороться? Разве это хорошо, когда многое не можешь себе позволить? А ещё комфортнее себя чувствуешь, когда можешь помогать другим. Знаете, есть люди, которые выживают, а есть те, кто живёт и получает удовольствие. Вот я как-то ездила в Норвегию отдыхать. И заметила: там люди получают удовольствие от жизни. Улыбаются. Всё у них хорошо. Помню, в городке Лиллехаммере едет автобус, водитель – чернокожий, в белой рубашке, при галстуке. Опрятный, чистый, всем улыбается, со всеми вежлив. И от этого так хорошо становится! Хочется быть таким же приветливым.

– Кстати, прочитал, что вы вообще любите отдыхать в Скандинавии.
– Зимой – да. Люблю снег. И вовсе не холодно, правильно говорят: «Нет плохой погоды, есть плохая одежда». Когда училась в институте, бегала в холодном пальто, зиму не любила. Сейчас, когда могу позволить себе тёплую одежду, – совсем другое дело. На лыжах покататься люблю. Обожаю поплавать, поэтому летом предпочитаю отдыхать на море. А весной и осенью стараюсь съездить в какой-нибудь город, походить по музеям, картинным галереям, театрам, особенно люблю послушать оперу.

– А что Татьяне Орловой нужно для полного счастья?
– Обычно, давая автограф, я искренне пишу человеку: «Здоровья, удачи и добра!» А если примитивно, счастье – это когда утром с радостью идёшь на работу, а вечером – домой. (Смеётся.) Ещё – когда желания совпадают с возможностями. Ну и, конечно, когда ты востребован. Отсюда выстраивается цепочка: будет востребованность – будут и работа, и заработок, и путешествия, и помощь людям. Когда всё совпадает, наступает внутренняя гармония. Это и есть счастье.