– Нелли, несколько лет назад вас узнала вся страна: сериал «Не родись красивой» стал событием и принёс вам известность. Как пережили эту славу?
– Я очень рада, что это произошло несколько позже, чем мне хотелось, когда только ступила на актёрский путь. Вроде бы, приходя в профессию, сразу ждёшь отдачи, славы, популярности. А если этого нет – думаешь: верный ли путь ты избрал? Как будто правильность твоего выбора определяется только признанием. Но это не так! Это как раз заблуждение первых шагов в профессии – с кем-то оно остаётся на всю жизнь, с кем-то – нет. Поэтому я довольна, что стала известной не сразу, а только после пяти лет хорошей работы в театре.

– Вы не боялись казаться смешной?
– Я не то что в ролях, даже в жизни не боюсь быть смешной. Иногда попадаю в такие дурацкие ситуации, что самой потом трудно поверить. Думаю про себя: ну вроде бы взрослый человек, а подрываюсь на каких-то глупостях! Но потом понимаю, что в общем-то это происходит со всеми.

– Что вам дал успех? Помогал или, наоборот, мешал?
– Обрушившаяся на меня известность совпала с дикой усталостью, ведь съёмки шли в сумасшедшем режиме, нагрузки были нечеловеческие. Да и популярность – тоже работа, причём список обязанностей сильно расширяется. Я долго не могла это понять и принять: когда буквально нет лишнего часа поспать, увидеться с родителями, нет выходного, чтобы посвятить его любимому человеку. Почему все считают, что у меня должно найтись время на интервью, фотосессии и встречи с общественностью? До тебя не сразу доходит, что ты вовсе не обязан это делать. Вот парадокс: вроде жаждешь признания, а когда оно приходит – не способен ни насладиться моментом, ни извлечь из него плюсы. Может быть, это только моя история? Не берусь говорить, что у всех так, но у меня было чёткое нежелание отдавать больше, чем есть, – пока не накопила.

– Людям порой трудно понять актёров, которые сетуют на то, как тяжело им бывает сниматься.
– Не знаю, тайна это или нет, но в контракте артиста зачастую прописан двенадцатичасовой рабочий день. Однако нередко даже эти условия не соблюдаются и рабочая смена может длиться восемнадцать часов. А через восемь часов начинается новая. Если в семь утра артист обязан быть на площадке, то во сколько он должен проснуться, чтобы подготовиться и начать нормально работать? А текст? На сериале за смену могут снимать более двух десятков сцен, каждая в среднем тянет на два-три стандартных листа. Умножаем три на двадцать и получаем шестьдесят страниц текста, который ежедневно нужно не просто выучить, но ещё и освоить! Вдобавок зрители, наверное, не догадываются, что сцены снимают в разном порядке. То есть в один день артист может играть в сценах из первой, пятой, восьмой серий, из начала девятой и конца одиннадцатой – например, если это привязано к съёмочному объекту. Работа в сериалах – это ещё и математика, нужно понять и запомнить логику, воспроизвести свой эмоциональный ряд, ведь предыдущая сцена могла сниматься неделей раньше и закончиться слезами. Значит, в следующей сцене ты должна быть с опухшими глазами, но об этом помнишь только ты, и больше никто! Это твоя личная профессиональная задача. Режиссёр может помочь, а может – и нет.

– Вы говорите о технической стороне, а ведь есть ещё эмоции…
– Да, и постоянное общение с людьми. Даже просто разговаривать с кем-нибудь в течение двенадцати часов – это большой труд. А на съёмках ещё сложнее. Весь день в безостановочном режиме, с перерывом на двадцать-тридцать минут, и так – до двадцати часов в сутки, пока не доснимем всё, что запланировано. К сожалению, в кино человеческий ресурс – последнее, на что обращают внимание. Из строя могут выйти осветительные приборы, камера, ещё что-нибудь, но артист всегда должен быть на посту. Понять это может только человек, который с этим хоть в какой-то мере соприкасался.

– Как говорится, искусство требует жертв. А как родители отнеслись к выбранной вами профессии?
– Если коротко, они не приветствовали мой выбор. Моя старшая сестра Лена – художник-модельер, её способности поддерживали с детства: она рисовала с пяти лет, как только взяла в руки карандаш. То есть с ней сразу всё было ясно, а со мной – нет, поэтому на меня возлагали большие надежды, хотели, чтобы я выбрала серьёзную профессию: врач-стоматолог, хирург, педагог… А тут вдруг – артистка! Мама сказала: «У меня уже есть одна ненормальная дочь, ты-то куда?» – она уже соприкоснулась с творческой профессией через Лену, которая жила вне режима, рисовала до трёх ночи, ходила с руками, запачканными краской. Для мамы это было катастрофой.

– А папа?
– Папа молчал, он вообще очень сдержанный человек. Ничего не сказал даже тогда, когда в театральных институтах начались прослушивания – а это с марта и почти до конца лета. Только в июне он впервые высказался, очень коротко. Помню, мы с мамой готовили шарлотку и, взбивая тесто, спорили – мама пыталась меня образумить. Папа находился в другой комнате, но всё слышал и в какой-то момент буквально ворвался на кухню и вклинился в разговор с фразой: «Нелли, но тебя же будут целовать чужие мужчины!» – и тут же, смутившись, ретировался. Это был настоящий удар, потому что я никогда не рассматривала актёрскую профессию в таком ракурсе!

В общем, с одной стороны меня не поддерживали, а с другой – трупом на пути тоже не ложились, никто не говорил: «Если станешь актрисой, ты нам больше не дочь!» Наверное, все понимали, что у меня твёрдый характер, насилие бесполезно и нельзя ломать ребёнка, даже если он выбрал «несерьёзную» профессию. Попытались образумить – не получилось.

– А что было потом, когда родители поняли, что отговаривать вас бесполезно? Смирились?
– Мама даже ходила на какие-то экзамены, на первые спектакли во ВГИКе, ей было интересно, пыталась быть в курсе того, что происходит. А папа игнорировал все мои приглашения, это меня ужасно обижало, но потом я смирилась. И вдруг в какой-то момент отец пришёл в РАМТ, когда я уже там служила, и с тех пор стал заядлым театралом. Стоило единожды почувствовать сопричастность, и его уже было не остановить, на многие спектакли ходил по нескольку раз. Вот недавно звонил, спрашивал: «Что-то я давно не смотрел спектакль «Правила поведения», когда он у вас идёт?» Такой уж у отца характер: он долго не хотел мириться или боялся разочароваться, но при этом никогда не говорил, что я не права, просто отстранялся. Выдержал паузу – и признал.

– История Кати Пушкарёвой – это всё-таки сказка, хотя и для взрослых. А какие роли вам интересны сейчас?
– Я в этом смысле счастливая, потому что у меня в театре разные работы – от комических до драматических. Да и в кино тоже потихоньку предлагают роли, отличающиеся от героини «Не родись красивой». Но первые годы после премьеры – да, было сложно: все видели во мне только смешную девчонку или засушенный «синий чулок». А мне не хотелось жить в таких узких рамках.

– Нелли, но может, это просто была очень яркая роль!
– Не знаю. Не мне, конечно, судить о моих актёрских способностях, о диапазоне, но всё равно странно: прошло уже десять лет, а все – и режиссёры, и продюсеры – ещё помнят меня той, хотя я вроде бы уже перешла в другую возрастную категорию. Забавно, что многим сложно представить меня в роли женщины-матери. Могу понять, почему так произошло, но всё равно это забавно! А играть всегда хочется разное, и в этом смысле в РАМТе у меня благоприятные условия: здесь разные режиссёры, материал, разноплановые роли.

– А где ещё выступаете?
– Сейчас репетирую в «Современнике» новую пьесу, где играю маму мальчика-аутиста, премьера должна состояться в марте. Спектакль называется «Загадочное ночное убийство собаки». Это так интересно – когда то, что ты делаешь в обычной жизни, совпадает с театральной работой. Я имею в виду проект «Наивно? Очень», которым занимаюсь. Мы создаём творческие мастерские для людей с особенностями развития. (Нелли Уварова – идейный вдохновитель и организатор интернет-магазина, который создан для продвижения художественных изделий, произведённых людьми с тяжёлыми ограничениями жизнедеятельности. Мастерству они обучаются в специальных мастерских при московском колледже. – Ред.)

– Сегодня многие артисты занимаются благотворительностью. Вот и вы тоже не остались в стороне.
– Это не было спланированной акцией, меня просто затянуло. Я уже четырнадцать лет в РАМТе, у моей подруги и коллеги Веры есть дочь. Маша выросла на моих глазах, стала девушкой, мучительно окончила коррекционную школу. Она – счастливый ребёнок, потому что с детства приходила в театр, здесь её все знают и любят. Её не прятали в квартире, как многих, у неё была возможность общаться с разными людьми. Маша – жизнерадостный человек, очень тактильный: подойдёт, обнимет, погладит по голове, просто прижмётся… Она член нашей РАМТовской семьи. Когда Маша повзрослела, её мама нашла специализированный колледж, где такие ребята овладевают творческими профессиями. Маше там очень нравилось. Как-то раз я попала к ним на праздник – на ярмарку итоговых работ, просто хотела поддержать Машу и Веру. Но то, что я увидела, меня потрясло.

– Что же там произошло?
– Я оказалась в совершенно особом мире. Нет, я понимала, что попаду в другую атмосферу, и готовила себя к этому, но опасалась, что не смогу отреагировать адекватно: одно дело, когда Маша вписывалась в наш мир, – а тут мне предстояло вписаться в её. Я боялась угнетающей обстановки, но всё сложилось с точностью до наоборот: атмосфера была праздничной в самом настоящем понимании слова. Называя что-то праздником, мы все давно забыли, что это такое на самом деле. А это радость, открытые друг другу люди, общество без масок, потому что в них нет необходимости. Так общались и ребята, которые просто не умеют по-другому, и их родители, которые живут по законам своих детей. Это меня сразило наповал! Почувствовала себя счастливой – совершенно неожиданное, новое ощущение. Ну а потом задала себе вопрос: как они здесь живут? И поняла, что этот праздник случается два раза в год, зимой и летом. А будни очень грустные, надо вкладывать очень много труда, сил, времени, денег. Это государственное учреждение, и его руководители всё время пишут письма в инстанции, пытаясь открыть хоть какие-то двери для своих ребят, но без толку. Вот и появилось огромное желание помочь.

– С трудоустройством ребят?
– Конечно. Все выпускники после окончания этого прекрасного заведения возвращаются домой и становятся никому не нужны. Поэтому сначала мы с подругой организовали интернет-магазин, чтобы о ребятах узнавали, покупали их работы, чтобы они зарабатывали. Но оказалось, этого недостаточно: круг людей, знающих об этом магазине, очень узкий, а средства массовой информации освещать проблему не хотят. Вот так меня и засосало: мы придумали проект с целью создать рабочие места для ребят, чтобы они тоже понимали, что делают нечто, нужное обществу.

– Они работают для театра?
– Уже сделали серию рисунков к спектаклю «Мушкетёры». Но есть и продукция массового производства: кружки, тарелки, магниты, постеры, открытки. Это позволяет проекту держаться на плаву, мы существуем не на пожертвования, у нас самоокупаемость: наша организация живёт по абсолютно коммерческим законам. Мы долго пытались найти помещение на льготной основе, но в итоге стало ясно, что пока бьёмся, пишем письма – ничего не происходит, а ребята впадают в уныние. Тогда поняли, что надо рисковать, снимать помещение под производство по обычным расценкам. Зато сегодня их продукция продаётся на ярмарках, в торговых центрах и пользуется большим успехом. Мы не объявляем громко, кто именно является автором работ, а сообщаем об этом лишь тем, кто интересуется. Принципиально не продвигаем свой проект в стиле «помогите бедным ребяткам». Они – способные. И уже заняли особую нишу в сегменте наивного искусства.

– Нелли, у вас растёт дочь. Чем она любит заниматься?
– Ия – творческая личность, любит рисовать и лепить из пластилина. Мне уже некуда складывать её работы, а ведь ей всего четыре года! Когда на столике стоит пять поделок – это трогательно, а когда восемьдесят пять, начинаешь дуреть, потому что непонятно, где всё это хранить. Случаются трагедии, если я вдруг решу что-то выбросить или разделить пластилиновую массу по цветам. Дочь всё помнит! Уже бывало такое, когда я галопом бежала к мусорному ведру с единственной мыслью: слава богу, ещё не выбросила! Достаёшь оттуда несчастную корявую улиточку, без которой у дочери не сложится свой мир, свой театр. Оказывается, она с этой улиткой репетировала что-то серьёзное, и там уже свои взаимоотношения с другими персонажами. С детьми надо всё время быть начеку.

– Какое для вас самое приятное время дня?
– Сейчас очень не хватает моего утреннего одиночества, так уж вышло. А вообще я занимаюсь йогой, это для меня необходимая вещь. Люблю раннюю утреннюю практику, потому что в середине дня, когда я уже «в забеге», – не могу остановиться. Выходишь из дома, когда ещё темно, идёшь по морозному утру, все ещё спят… Правда, из-за такого режима мне самой на сон остаётся часа четыре, но зато меня не мучают никакие угрызения совести. А вот если уделяю себе время в течение дня – они меня посещают: кажется, что отрываюсь от семьи или от работы, от ребёнка, краду эти часы и занимаюсь только собой: «И пусть весь мир подождёт!» Меня «догоняет» чувство вины, что одно происходит в ущерб другому. Зато в семь утра я никому ничего не должна: в это время в моём доме все спят. Семь утра – прекрасное время. Моё время.