СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Все чудеса света Город Бога людям не принадлежит
Город Бога людям не принадлежит
01.04.2015 00:00
Город Бога людям не принадлежитГороду Иерусалиму три тысячи пятнадцать лет. Я впервые ехал на него смотреть и рожу воротил. Мания величия, не иначе… В аэропорту напала на меня злющая баба по имени хандра и терзала-жгла, хоть беги без оглядки на Вятку. Мания преследования?

Накатил – не помогло. От страха и напряжения не берёт хмель, а выветривается, зараза, через испуганные чакры.

Всякий раз, когда покидаю отеческие пределы, кажется мне, что совершаю я великую глупость. Добровольно отказываюсь от возможности лишний раз увидеть, как идёт снег над Новодевичьим прудом. Словно от движения снега зависит моё жизненное благополучие. А уезжаю туда, где нет никаких новодевичьих прудов и я сам никому не нужен. Зачем же подвергать драгоценного себя такой опасности?

Это называется ностоманией. Штирлица неудержимо рвало на родину.

Но позвольте уточнить, что даже распоследнему православному, к числу которых я себя нагло приписываю, не положено таких мыслей. Иерусалим – город Бога. Там Иисус Христос ходил, любил, спасал и погиб, и восстал в третий день. Как это можно – не хотеть увидеть Иерусалим? Не оказаться там, где и камни вопиют? Глупость какая-то и гордость… В конце концов, не Иерусалим ли Небесный обещан нам за порогом земного бытия? Или я и в этом случае буду просить оставить меня на кисельных берегах Сылвы или в молочных туманах вологодчины? Бред…

Ладно. Предположим, не ради себя любимого еду за тридевять земель от снега и Вятки. А ради жены – подарок на день рождения. Она выстрадала поездку. Молодость еёшную я давно отнял, промурыжил по палаткам и в придорожных гостиницах, добра не нажил, а последнее забрал для строительства сомнительного родового гнезда под Волоколамском…

Жена – удобная ширмочка, за неё и спрячусь. Но не зря говорят: не жили богато – нечего и привыкать. Никто и предположить не мог, каким замечательным фиаско обернётся заграничное путешествие.

Утро субботнего покоя. Шаббат. Утро пустых улиц, захолустной идиллической тишины, тёплого зимнего солнца (у нас подобное случается только в апреле) и надежд на чудо, которое под южным небом всегда кажется ближе.

Мы шли к Старому городу по улице Бен-Иуды, через пальмовую рощу к магистрату, по трамвайным путям, через строгий квадриум зданий в античном стиле и легкомысленный тенистый дворик с каменными скамейками и горками разноцветных железных подушек, внутри которых стояли лужицы дождевой воды. Переулок заканчивался каменной аркой, а в проёме арки стоял лев… Настоящий иерусалимский лев. Символ святого Города. То есть он тоже был каменный, как и всё вокруг, но камни в Иерусалиме принято почитать как живых. Тем паче, львов…

Верхом на льве сидели две девчонки, лет по пять, рядом в коляске – ещё один иерусалимнянин младенческого возраста. Коляской управляла молодая женщина в парике, а венчал мизансцену грузный мужчина в ослепительно белых чулках и длиннополой шляпе. Судя по количеству детей, это была недавно созданная семья. Со временем количество отпрысков у настоящего иудея должно вырасти как минимум вдвое. Или втрое. Но не это главное.

У меня возникло странное убеждение, что я вижу перед собой хозяев Города. То есть тех, кто определяет смысл и дух места.

Мне стоило бы снять перед ними свой картуз…

Известно, откуда шли эти люди. Они возвращались от Западной Стены, по-нашему – Стены Плача. Стало быть, они возвращались после молитвы. Ни в какое другое место религиозные евреи по субботам не ходят. И в этой заданности субботних действий людей и был записан смысл.

Пересказывать в подробностях историю Иерусалима нет смысла. Лишь напоминаю: другого города с подобной судьбой на планете нет. Целые народы, культуры, империи и цивилизации тысячи лет напролёт и наперегонки пытаются назвать его своим, овладеть навсегда, присвоить дух и смысл, надиктовать волю и объявить себя единственно правыми. Историки говорят, что этот город видел больше войн, чем какой-либо другой в истории человечества. По разным оценкам, Иерусалим 37 раз был захвачен, 86 раз менял хозяев, многократно был оккупирован, разрушен частично или полностью. Начиная от фараона Сусакима в 925 году до нашей эры и заканчивая иорданским вторжением 1948 года нашей эры.

Впрочем, все «соревнующиеся» – фараоны, греки, римляне, персы, вавилоняне, византийцы, крестоносцы, арабы, селевкиды, мамлюки, османы, британцы и евреи – признают: право на владение и первенство в этом вопросе принадлежит всё-таки Богу. Но Он как правообладатель настолько трудно постижим, неуловим, алогичен, непоследователен и так редко, завуалированно, а если честно, то… никогда не предъявляет своих прав, что хоть стену лбом проломи, а всё равно не поймёшь. Зачем Он собрал нас вокруг этого места? А если собрал, зачем позволяет смертельно ссориться из века в век? И почему надежда на мир из века в век выглядит убогой и хилой, как сорняк при дороге?
Но не умирает, однако.

Стены нынешнего Старого города Иерусалима возведены в XVI веке по приказу султана Сулеймана Великолепного. Хорошее было время, стабильное. И султан был хороший. Очень трепетно относился к украшению города. Как-никак, Иерусалим – третья святыня для исповедующих ислам после Мекки и Медины. Гиды рассказывают, что Сулеймана Великолепного не устроило качество произведённых работ. Он приказал немедленно казнить несколько главных строителей. Их могилы сохранились и покоятся в каменной нише при входе за Яффскими воротами. Гиды тут же проводят аналогии с русским царём Иоанном, который ослепил строителей храма Василия Блаженного. Но тот сделал от восхищения увиденным, а не наоборот…

Стены не впечатляют. Обычный иерусалимский известняк. Древний камень, из которого строятся все здания в городе. Днём он светло-бурый, на закате – розовый. На ощупь похож на сыр. Странное дело, за тысячи лет оригинальной иерусалимской архитектуры не сложилось. «Центр мира», «город Бога» выглядит захолустно и бедно, примерно как наш Выдропужск или Бологое.

Через несколько шагов начинается арабский рынок. Он тянется от Яффских до Дамасских ворот. Но по ощущениям – значительно дальше, шире и глубже. Турист сходит по стёртым гладким ступеням и идёт на глубину, как заколдованный гамельнским крысоловом, не понимая, что назад дороги нет, не выплывешь. Рынок – одно из двух главных действующих лиц Города. Большую его часть, если не сказать подавляющую, занимают сувенирные лавки, то есть совершенно безполезные вещи. Вещи, которые никому не нужны для жизни. Покупаются «на память», а память их стирает из себя безследно в течение одного дня. Пустота бьёт в глаза, и мозг начинает вскипать от мишуры быстрее электрочайника, особенно если ты ждёшь иной встречи: «В доме этом и в Иерусалиме, который Я избрал из всех колен Израилевых, Я полагаю имя Моё навек».

Где же твоё Имя, о Хозяин города? Где Ты сам здесь? Не в миллионах же копий деревянных распятий, колыбелек, висюлек, пилюлек, платочков и кружечек?

И тут вдруг всё заканчивается. Проводник сворачивает за угол, и мы оказываемся на площади, закрытой стенами с четырёх сторон. Она похожа на глубокий четырёхугольный бассейн без воды. Секундочку! Надо бы дух перевести. Несколько ступеней вниз – и вход в храм Гроба Господня. То есть я пришёл?! Вы хотите сказать, что именно здесь… где-то здесь… мой Бог был распят, и умер, и погребён, и восстал из мертвых?!

Именно это они и хотят сказать.

Они – армия продавцов памяти. На смену тряпкам и бирюлькам приходят сотни голосистых говорунов. На все лады, конфессии и цвета кожи. Они сторожат входы и выходы, ниши и углы, подземелья и лестницы, окна, бордюры, расщелины, колонны и кельи. С тем, чтобы, когда вы окажетесь в зоне «обстрела», обрушить на вас чудовищный винегрет историй последнего дня жизни Сына Человеческого. Здесь расскажут обо всём, о каждой секунде, детали, взгляде, о последнем вздохе, последнем слове и последней капле крови. Об орудиях смерти, о погребальных одеждах, смертном одре, могильных пещерах и мусорных ямах. О чашах и копьях, о крестах и разбойниках. Они заставят пройти, нагнуться, прикоснуться, приложиться, выйти задом, приложиться лбом, увидеть, представить, вспомнить и обязательно купить что-нибудь. И всё это быстро, споро, на ходу, не задерживаясь, наступая на пятки впереди идущим, чувствуя горячее дыхание напирающих сзади.

И после всех «танцев с бубнами», под глоссолалии о каплях крови со лба Иисуса, падавших на землю, проникавших сквозь толщу веков и окропивших череп Адама, предусмотрительно похороненного здесь дядюшкой Ноем, вы обязаны пережить катарсис – сфотографироваться на фоне…

Вы пройдёте этот мини-круг ада и выйдете или озверевшим, или обезсиленным.

Вы поймёте, что вас пытались ограбить. Продавцы памяти тужились отнять у вас веру…

Зимние сумерки в Иерусалиме наступают так же быстро, как и у нас. Воздух заметно становится холоднее. Мы поднимаемся на иерусалимские крыши. Вид на Масличную гору и русский монастырь в честь Марии Магдалины. На самой вершине горы светится тоннель. Куда дорога ведёт, спрашиваю проводника. Это не тоннель, говорит он, это луна встает над Городом. Ярко освещённая полусфера растёт прямо на глазах, достигая гигантских размеров, и действительно отрывается от Елеона, превратившись в огромный оранжевый воздушный шар. И даже тогда ещё не верится, что Луна, другая Земля в космосе, так близко.

И в этот момент, словно приветствуя светило, начинают бить колокола в церквях к началу вечерней службы. На несколько голосов, с перезвоном – православные, строго и методично – католики, с треском и дребезгом – ещё кто-то из христиан. А вслед за ними воздух заполняется тонкими руладами муэдзинов в мечетях, зовущих на вечерний намаз.

Небо зовёт всех поклониться себе, поблагодарить за прожитый день и попросить о следующем.

Туристам следует умилиться звуковой картине мирного соседства трёх религий. Туристы умиляются. Сквозь застеклённые галереи с крыши видно, что жизнь рынка ничем не потревожилась. Арабы не бросились к своим молельным коврикам. Христиане со всего мира не оторвались от покупок ради службы в храмах, евреи индифферентны.

На нашей крыше компания молодых людей, мирно предаваясь Бахусу с израильским вином, сыром и оливками, вдруг взрывается междоусобицей о судьбах России и Украины. Они кричат друг на друга с упоением и ненавистью.
Луна над городом принимает свои обычные размеры.

Что ни говори, но центр Города – исторический, смысловой, градообразующий – это площадь перед Западной стеной. По-нашему – Стеной Плача. Это часть каменного плато, построенного небезызвестным царём Иродом в I веке. За стеной находился еврейский Храм. Нам видна лишь верхняя, третья часть этого грандиозного сооружения. Остальное погребено временем или разрушено завоевателями. Известно, что в 70 году, при императоре Веспасиане, римляне стёрли с лица земли Иерусалим, включая главную святыню иудеев, засыпали его землёй и солью, чтобы ничего не росло. Часть стены оставили в назидание потомкам. Со временем и она исчезла, пока её не раскопали при том же Сулеймане Великолепном. С тех пор евреям было разрешено молиться возле неё, сокрушаясь о потере своего Храма. Наблюдая это сокрушение, арабы прозвали стену – Стеной Плача. А христиане подхватили.

Считается, что в самом основании стены сохранились камни времён царя Соломона. Сокрушённые молитвы религиозных евреев всех направлений и традиций у Западной стены придают совершенно уникальную атмосферу этому месту. Здесь физически трудно находиться. Если мало-мальски не умеешь молиться сам.

В своём картузе и косоворотке я бы постеснялся зайти сюда. А вдруг это было бы расценено как оскорбление чувств верующих? Но с проводником – светским евреем – оказалось возможным не только подойти к стене, но и пройти глубже, под своды бывших иродовых мостов, где расположена иешива, еврейская школа. Он шёл впереди, забыв вытащить сигарету из-за уха.

С одной стороны, захватывало дух от напряжённости человеческой молитвы. Я попросил проводника узнать, какой текст Торы выпал для сегодняшнего чтения. История о предательстве Иосифа, сына Иакова. Когда родные братья продали его в рабство мидьянским купцам. А он их простил…

Взрослые мужчины – человек до трёхсот, – убелённые старики и безусые мальчишки, с удивительной сосредоточенностью и вниманием молились, пели, читали священные тексты, обратившись лицом к стене, словно пытаясь сдвинуть её усилием мысли. Не обращая внимания ни на что другое.

Чувство единства захватывало и меня. Я понимал, что вижу перед собой не сборище индивидуумов, но народ, который пытается общим вдохом-выдохом, криком и просьбой прорваться к молчащим небесам. В чём ещё может заключаться смысл существования людей одной истории и культуры?

И невозможно было представить, чтобы Бог не слышал их общего вдоха и выдоха. Мы, все прочие, поздней выпечки: вологодские, швабские, галльские, кастильские, коптские, пуэрториканские. Мы выросли из Его обещания быть неизменно-вечно с этим народом. И, значит, связаны с Ним через их судьбу.

Но с другой стороны… необъяснимым сто двадцать пятым чувством я понимал: всё, что меня здесь удивляет и восхищает, – тупик. Молятся не напрасно, но выхода не видят. Народ, остановившийся у глухой стены, безсильный её сдвинуть, лишённый права достичь своей святыни. И так – тысячи лет. Что это, если не тупик? Не только их, но наш, общий.

Иерусалим – город Бога – никому из людей не принадлежит. Евреи при всей мощи своей армии не могут войти в Восточный Иерусалим и подняться на Храмовую гору. Арабы при всех газаватах не могут сбросить евреев в море и поднять зелёный флаг над Иерусалимом западным. Христиане, западные и восточные, при всех колокольных звонах, тонут в суете и безразличии.

Мы все обречены: или бряцать оружием, или продавать друг другу сувениры.

Но если бы родился я евреем, не номинальным, не по условной «отцовской» крови или материнской линии, а по Духу, то найти себя мог бы только под этой стеной. Упершись в неё лбом.

Ночью покусали клопы. Истошный женский крик мог поднять на уши всю улицу:
– Мама родная! Вот он, вылез, сволочь!

Я понял, что заграничное путешествие закончилось самым плачевным образом. Не может же единственная за двадцать пять лет поездка с женой, без детей, за тридевять земель, вспоминаться связью с мелкими краснопузыми гадами… Но повёл себя мужественно, глаза не открыл. Авось и без моего вмешательства обойдётся.

– А ты, урод, что спишь?! Меня до полусмерти искусали, а тебе всё равно?!
Не обошлось…

Как олень по Лапландии, нёсся иерусалимский клоп по белому пододеяльнику. И настигла его смерть лютая, жуткая. И обагрил он белое бельё кровью чужою, страдальческою. И второго гада, мнившего уйти на восток к иорданской границе, придавил я ловко и, устав от трудов бранных, повалился спать сном богатырским, младенческим.

А жена всю ночь бдела…

Вернулись зима и слякоть. Темнота и холод. И переулки Тверской-Ямской. Мимо серых мокрых домов шли люди, я смотрел на них сквозь запотевшие стёкла автомобиля. Весь город безнадёжно застрял в одной пробке. По радио гений-затворник из Питера играл до-минорную партиту Баха. Музыка эта была не отсюда, а из Иерусалима Небесного. И этот Иерусалим был во мне, со мной и со всеми сумрачными жителями моего родного города.

Максим КУНГАС
Фото: Марина Яворская

Опубликовано в №11, март 2015 года