В Cеверную столицу мне удалось вырваться всего на денёк, поздно вечером я уже должен был отправляться назад.

Давно хотел побывать в Кронштадте, один Морской собор там чего стоит. И причалы посмотреть с боевыми кораблями. Ещё хотелось походить там, где много лет жил и молился наш удивительный святой, отец Иоанн Кронштадтский. Храм, где он служил, снесли вскоре после прихода советской власти, а вот дом и сама квартира сохранились. Только дом преобразился и прирос ещё двумя этажами.

Входишь в квартиру, уже ставшую музеем, разуваешься и идёшь босиком, точно у себя дома. Ещё я выходил на крошечный балкончик. Сто лет назад сюда, под этот балкончик, приходили сотни людей в надежде хотя бы увидеть великого пастыря. Я пытался представить, как все они помещались внизу, на крошечном пятачке узкой улочки островного городка, но не мог.

После Кронштадта мы с моими питерскими друзьями ещё успели побывать в Петергофе, а потом моё время закончилось, нужно было где-то перекусить и отправляться на вокзал. В маленьком уютном кафе сделали заказ, и в этот момент у меня в кармане зазвонил телефон. Нажал кнопку и услышал голос моего друга, отца Виктора:
– Бать! Ну, прости ты меня! Я же не специально… так получилось. Не рассчитал.

Сначала я не понял, о чём это он, но потом вспомнил.

Надежда Ивановна, моя помощница в алтаре, рассказывала о том, как отец Виктор подменял меня во время последней воскресной литургии. Уезжая в отпуск, я просил его послужить.
Всё шло, как обычно. Служба уже закончилась, батюшка убрал сосуды и принялся накрывать пеленами престол, а следом и жертвенник. Сама пелена шёлковая, лёгкая, как пушинка. Но нужно знать отца Виктора, человека физически сильного, да ещё и бывшего командира роты спецназа. Покрывая жертвенник лёгкой шёлковой пеленой, мой друг умудрился метнуть её с такой силой, что противоположная сторона пелены, приземляясь на крышку жертвенника, угодила в лампадку. Да так, что лампадка вместе с подставкой, пролетев не меньше метра, ударилась о стену и разлетелась вдребезги.

Масло, отпечатавшись на стене большим неправильным пятном, стекло на пол. И что характерно, ни одна капля масла не попала на облачения жертвенника.

На шум в алтаре прибежала моя Надежда Ивановна и, обнаружив следы внезапного разгрома, заявила:
– Вот я батюшке-то всё расскажу! Ох как ему это не понравится.

В расстроенных чувствах отец Виктор вернулся в столицу, а спустя несколько дней позвонил мне. Этот его звонок и застал меня в кафе, когда мы с друзьями ожидали заказанный ужин.

Ещё до своей поездки в Петербург я подыскал новую лампадку для жертвенника. Она мне понравилась даже больше, чем старая. Конечно, я вновь подивился способности отца Виктора превращать в грозное оружие любую вещь, попадающую ему в руки, но, честно говоря, к этому уже привык. Выслушал эмоциональный доклад Надежды Ивановны и забыл о происшествии. А он, оказывается, всё ещё переживает.

– Бать, не волнуйся, всё в порядке! Ничего страшного, бывает.

Со мной, правда, такого никогда не бывает. Чтобы лампадка полетела с такой силой, мне нужно ударить по ней бейсбольной битой, и то если я в неё попаду. Потом представил себя в алтаре с бейсбольной битой в руках и рассмеялся. Мои собеседники, ставшие невольными свидетелями разговора, заинтересовались:
– Что-то случилось?
– Так, ерунда. Просто курьёзное происшествие.

Я рассказал о случившемся и предположил:
– Похоже, моя помощница Надежда Ивановна недолюбливает отца Виктора, в этом вся причина конфликта.

Наша беседа оживилась и немедленно перетекла в новое русло.

Мы принялись вспоминать и обсуждать похожие ситуации.

– Какие бы эмоции тебя ни переполняли, нельзя отдаваться чувствам и желать зла другому, – сказала моя собеседница, врач-мануалист. – Помню, пришла ко мне на приём женщина лет пятидесяти. Когда разделась, я увидела, что значительная часть её тела покрыта характерными рубцами от многочисленных ожогов. На сеансы женщина приходила часто, мы познакомились ближе и со временем перешли на «ты». Однажды она рассказала, откуда у неё на теле так много ожогов.

«В детстве мы жили своим хозяйством, в частном доме. У нас были хороший сад и большой огород. Во дворе недалеко от дома отец срубил баню, и каждую субботу мы устраивали банный день. Родители жили дружно и между собой ладили.

Однажды мама уехала куда-то по делам, вернулась значительно раньше, чем было условлено. А папы нигде нет. Она начала искать, заглянула в баню, а он там с тётей Лидой. Маму они не заметили.

Она разгневалась и от обиды решила их сжечь. Подпёрла дверь лопатой и отправилась в дом за керосином. Пока шла, передумала и сказала себе: буду я ещё из-за вас, паразитов, детей сиротить. Но лопату так и не убрала.

Зашла в дом, мы с братом занимаемся своими делами.

– Ещё, небось, ничего не ели? Сейчас я вас покормлю.

И взялась готовить еду. Проверила примус и решила добавить ещё керосина. Спустилась в подпол, взяла бутыль, поднялась, поставила на пол, а когда закрывала крышку погреба, задела бутыль, горючее разлилось. И почему-то тут же загорелось.

Братик рядом с мамой крутился, потому и вспыхнул, точно факел. Мне тоже досталось, но меньше. Я выжила, а братик умер.

Отец, выломав дверь в баню, ворвался в дом. Посмотрел на нас с братом и ушёл к тёте Лиде. Он решил, что мама сначала хотела расправиться с детьми, а потом и баню подпалить».

– Какая страшная история, – отозвался один из тех, кто сидел за столом. – Прямо-таки цепочка получается. Один родительский грех следует за другим, а в результате страдают дети. Мамино желание отомстить отцу хоть и не воплотилось в реальность, но, выходит, достаточно и одной только мысли. Бес – тот всегда рядом.
– И за мыслями нужно следить, и за словами.
– Тогда, наверное, и за поступками.
– За поступками тоже, – отозвался я.

И предложил историю, которую совсем недавно услышал от своей мамы.

Самое начало шестидесятых годов, я только родился. А мой папа, окончив военную академию, был назначен на должность замкомандира полка и прибыл на новое место службы.

Со времени окончания войны прошло лишь около пятнадцати лет. Армия у нас тогда была очень большая, оставалось много офицеров, что получили звания ещё во время боевых действий. Потому должности младших офицеров нередко занимали заслуженные майоры и даже подполковники. Помню Героя Советского Союза, который служил в нашем полку в звании всего-навсего капитана. Так что конкуренция среди офицеров была огромная.

И вот на должность замкомандира полка назначают офицера, который встречал Победу в звании сержанта, а через пятнадцать лет, окончив среднюю школу, военное училище и академию без всяких связей, уже будучи майором, прибыл на подполковничью должность. Тогда такого не прощали.

Чтобы растопить холод в отношениях, мама предложила устроить праздник, благо имелся отличный повод, папин день рождения. Папа, подумав, согласился. Хотел было пригласить комбатов и своих профильных помощников в батальонах, но жена начальника штаба, узнав об этом, возмутилась:
– Я что же, с плебеями должна за одним столом сидеть?

Папе выказали неудовольствие, и пришлось ему с подчинёнными собираться у себя в рабочем кабинете. Для остальных мама постаралась устроить замечательный стол. Правда, пришлось влезать в долги, но ради взаимопонимания можно и постараться.

Гости появились к назначенному времени. Ввалились без жён, подвыпившие, весёлой гурьбой. Увидели стол и загалдели:
– Ого! Здесь можно и приземлиться!
– Нет, мужики! Никакой самодеятельности, действуем, как договаривались! Один тост поднимаем и уходим! – сказал начальник штаба. Он и был заводилой розыгрыша, который устроили над отцом.

Они, не садясь за стол и не прикасаясь к еде, выпили по рюмочке, поздравили батю и стали уходить.

Мама в недоумении:
– Куда же вы? Я для вас так старалась!
– Извини, нам ещё к Гаврилову надо. Так совпало, бывает.

Со смехом, громко стуча по полу сапогами, офицеры направились к выходу.

Зачем человек так поступил? Почему не дал людям посидеть за столом? Выпили бы мужики, поговорили, вот и растворился бы холодок недоверия.

Оказалось, в штабе дивизии уже лежал приказ на перевод начальника штаба в группу советских войск в Германии. Он шёл с повышением на должность командира полка. Вот и понимал, что волен вести себя как угодно, всё равно завтра приказ о его переводе уже придёт в полк, и он уедет. Как говорится, после меня хоть потоп.

Только потопа не получилось. Прошло немного времени, и все узнали моего отца как славного служаку и порядочного человека.

Бывший начальник штаба вскоре убыл на новое место службы. А несколько месяцев спустя у него обнаружилась тяжёлая неизлечимая болезнь, и его вернули на родину. Человек ещё какое-то время лечился в центральном военном госпитале, а потом умер. Молодой мужик, перспективный, со связями, а вот на тебе. Семья осталась без жилья и средств к существованию. Вдове, прежде никогда не работавшей, пришлось соглашаться на любую работу и переходить в разряд презираемых ею «плебеев».

С друзьями я прощался поздно вечером. До станции метро меня провожала та же компания, что и встречала рано утром. Купил жетончик, мы обнялись, и я вновь спустился на эскалаторе в метро.

На вокзале уже подали состав, и весь перрон, насколько можно было разглядеть, моментально заполнился китайскими туристами. Жаль, не знаю ни слова по-китайски. А так можно было бы перекинуться парой-тройкой фраз. Я люблю общаться с иностранцами. И очень здорово, если могу произнести на их языке хотя бы несколько слов.

В юности, когда служил срочную, научился здороваться по-грузински: «Гамарджоба, генацвале!» И ещё по-армянски. Меня научили: увидишь армянина – спроси: «Ара, ха эс»? Мол, ты армянин? Он тебе головой махнёт, а ты ему: «Барэв зэс, ара!» (Здравствуй!)

Человек смотрит на твою рязанскую физиономию и прекрасно понимает, что ты вовсе не армянин. Но ему всё равно приятно. И общение начинается так, словно вы знакомы уже целую вечность.

Ещё мальчишкой я бывал на Украине. Ездил в родное отцовское село. Тоже всё слова на украинской мове записывал. Интересно было.

Однажды хлопцы мне говорят:
– Слухай, Сашко! У нас в селе вон в том доме молдаване поселились. Такие злые люди. К ним подойдёшь, скажешь «здравствуйте», ну, по-ихнему, по-молдавски. Так они тебя прямо убить готовы.
– Да быть такого не может, – удивляюсь я.
– Ха! Не верит! Хлопцы, Сашко не верит. Пусть он сам попробует.

И тут же написали мне на бумажке несколько слов, как они меня уверили, означающих на молдавском «Здравствуйте, как поживаете?»

– Только ты с велосипеда не слезай, сказал и тикай, а то догонят и побьют.

Удивляюсь своей наивности. К тому времени я уже в седьмой класс перешёл, а доверился и не уловил подвоха.

Подъезжаю к дому. Смотрю – за плетнём на лавочке возле крылечка сидят двое пожилых молдаван, мужчина и женщина. Остановился и смотрю на них, они – на меня. Думаю, и совсем они не страшные. Вежливо поклонился, достал бумажку и с улыбкой прочитал незнакомые мне слова.

Старики на меня смотрят и никуда не бегут. И я не бегу, хотя с велосипеда на всякий случай не слезаю. Наконец дедушка произнёс:
– Ты не похож на местного. Откуда ты, мальчик?
– Я приехал из Белоруссии погостить на родине моего папы.
– Мы не очень поняли, что ты хотел нам сказать, прочитав эти слова по бумажке. Как, по-твоему, это звучит по-русски?
– Я хотел с вами поздороваться и пожелать мира вашему дому. Это меня местные ребята научили. Сказали, что если я скажу это по-молдавски, то вам будет приятно.
– Спасибо, сынок, нам приятно от твоих слов. Заходи во двор, посиди с нами за столом.

Мы с дедушкой-молдаванином сидели за столом, а бабушка угощала нас разными деревенскими вкусностями. Старики расспрашивали о моих родителях и городе Гродно, в котором я тогда жил и откуда приезжал погостить на Украину.
Видел я и моих товарищей, что стояли в сторонке, явно озадаченные тем, что хозяева-молдаване, вместо того чтобы оскорбиться, угощали меня салом и домашней колбасой.

– Только вот этих слов, что твои товарищи написали на бумажке, ты, пожалуйста, никогда больше не произноси. Ясно, что они сделали это из мальчишеского хулиганства, а не по злобе. Но это очень нехорошие слова.

Помню, как мне было стыдно. И до сего дня поражаюсь мудрости тех пожилых людей.

Вечером следующего дня в храме меня встречала Надежда Ивановна. Я сразу про себя отметил, что помощница чем-то очень обеспокоена.

– Надежда Ивановна, что-то случилось?
– Батюшка, даже не знаю, что и сказать, – старушка чуть не плачет. – Я получила дурное знамение. В своё время, незадолго до кончины моего Николая Ивановича, у меня со стола сама собой упала на пол ваза и разбилась на множество кусочков. А вчера прихожу из храма и, как была, не переодеваясь, начинаю протирать пыль. Дошла до уголка с иконами. Ни к чему не притрагиваюсь, убираю внизу на столе. Поднимаю глаза на иконы и вижу: сам собой закачался центральный образ Спасителя, писанный маслом на доске, он у меня стоит на самом верху. Образ покачался и упал вниз. По пути задел лампадку, та тоже полетела вниз и прямо мне на голову. Сперва лампадка, потом и сама икона. Масло из лампадки пролилось мне на голову, залило весь стол. Но что интересно, совсем не попало на одежду, ни единой капли. Сама же лампадка из толстого стекла, ударившись о деревянный пол, разбилась на множество осколков. Теперь вот не знаю, что и думать. Измаялась вся.

– Погоди. Лампадка… Не переодеваясь… И ни одной капли, говоришь, не попало? Надежда Ивановна, боюсь, ты стала жертвой обыкновенного суеверия.
– Я? Жертвой суеверия?
– Лампадка упала и разбилась. Тебе ничего это не напоминает? Кто у нас на днях расколотил лампадку на жертвеннике?
– Отец Виктор?
– Правильно. И кто его за это осудил?

Моя алтарница молчит. Я её понимаю: кому нравится признавать свои ошибки?

– Не согласна? Странное дело получается, лампадки бьются, а облачение на жертвеннике и твоя одежда, в которой ты приходишь на службы, чудом остаются нетронутыми.

Надежда Ивановна начинает понимать мою логику. Она улыбается: значит, это для неё вразумление, и никому из её близких ничто не угрожает.

– Так, может, батюшка, это… позвоним отцу Виктору? Извиниться бы надо.