– Всеволод Николаевич, наблюдал сейчас, как вы категорически настаивали, что девушке не надо идти в актёрскую профессию. Жалко было смотреть на её грустные глаза.
– Понимаете, в отличие от других актёрских учебных заведений, у меня учатся не четыре, а два года. Приходят ребята, которые уже получили высшее образование. Это зрелые люди, твёрдо решившие поменять профессию и русло своей жизни. Сразу их предупреждаю, что это ответственный шаг, в том числе и для меня. Ведь я не могу рисковать их жизнью. Поэтому очень избирателен при поступлении студентов, да и в процессе учёбы если вижу, что у человека ну никак не получается, – отчисляю. Так что не все поступившие получают диплом. Поверьте, отчисление – это крайне болезненная ситуация и для меня, и для студентов. Вот чтобы потом не было больно, сразу говорю, кому не следует идти в нашу профессию.

– Каковы сейчас абитуриенты?
– К счастью, сегодня на экзамен пришли ребята с интеллектом, что, к сожалению, в последнее время редкость. Будь моя воля, я бы полностью восстановил прежнюю систему образования, но, увы, сделать этого уже нельзя. Как преподаватель с многолетним стажем, могу ответственно заявить, что ЕГЭ всё портит. Судите сами: я окончил простую школу в рабочем районе около моторостроительного завода, в классе учились сорок четыре человека, и все потом поступили в высшие учебные заведения, без блата и ЕГЭ! Многие потом стали большими учёными, инженерами. Вот такие у нас были педагоги.

– А кто-то ещё из вашего класса связал жизнь с театром и кино?
– Нет, я один. И произошло это благодаря тому, что в доме пионеров работал потрясающий педагог Николай Петрович Баженов, ученик народного артиста СССР Николая Хмелёва. Он специально не готовил в артисты, но развивал вкус, понимание живописи, музыки, литературы.

А у современных ребят очень низкий интеллектуальный уровень, но они в этом не виноваты. Вообще, все мои близкие знают, что при мне ругать молодёжь нельзя, ведь изначально все рождаются чистыми. В том, что происходит с молодыми, виноваты мы, взрослые дяденьки, и государство. Ну если слово «патриот» становится ругательным, что тогда может происходить в стране? Вокруг жуткий цинизм, и разве молодёжь в этом виновата? Почему до сих пор существуют фашистские организации? Этих же мальчиков кто-то готовит, настраивает. Лучше бы людям не вооружаться, а все деньги бросить на спасение генофонда и образование. Пока же мы имеем ту молодёжь, которую имеем.

– Всеволод Николаевич, пока я вас ждал, поговорил с абитуриентами. Почти все в будущем хотят стать известными. Это хорошо или плохо?
– Это обязательное желание: ты входишь в публичную профессию, тебя должны знать. Только не нужно придавать славе чрезмерное значение. Лично я почти не замечаю, когда меня узнают и пристально смотрят. Реагирую, лишь когда подходят за автографом или хотят просто пожать руку. Отношусь к этому как к части своего ремесла. Впрочем, у некоторых артистов из-за отсутствия внутренней культуры случается сдвиг по фазе из-за узнаваемости. В таких случаях я всегда говорю: каждый день показывайте по телевизору постового милиционера, и он станет знаменитым, как Лёня Голубков.

Я много играл и ставил спектакли с истинными гениями: Алексей Грибов, Михаил Яншин, Павел Массальский, Алла Тарасова, Анастасия Зуева и многие другие. Какие имена! Какая бешеная популярность у них была! Но они вели себя как нормальные люди. А взять следующее поколение: Леонид Харитонов, знаменитый Иван Бровкин. Сотни тысяч людей окружали театр, только чтобы посмотреть на этого маленького обаятельного человечка. И он абсолютно спокойно к этому относился!

– Вы сейчас вспомнили легендарных мхатовских стариков. Это правда, что знаменитый Николай Николаевич Озеров только вам позволял ездить на себе во МХАТе?
– Абсолютная правда. Дядю Колю все любили, это был такой чистый человек! Он не только уникальный артист, но и ещё и многократный чемпион Советского Союза по теннису. Как он порхал на сцене, что вытворял со своими могучими телесами! (Смеётся.) В спектакле «Синяя птица» Озеров играл Хлеб, а я – Кота, который, по сюжету, в ночи пугает Хлеб и запрыгивает на него. И только мне дядя Коля позволял так с ним обращаться. Говорил: «Попробуйте кто-нибудь, кроме Севки, сделать такое – ноги переломаю!» (Смеётся.) И вот со мной на спине он носился по сцене, вызывая восторг у зрителей. Хотя ему было тяжело: в последние годы работы в театре у него очень болели ноги.

– Слышал, что вы осмеливались пародировать знаменитых мхатовцев?
– (Смеётся.) Был такой великолепный артист Николай Владимирович Литвинов, который ставил на радио сказки для детей. Я много и с большим удовольствием участвовал в радиопостановках: «Рикки-Тикки-Тави», «Почему заяц спит с открытыми глазами», «Кот в сапогах» – это было несложно, два-три дня, и готово. Помню, долго работали над «Алисой в Стране чудес», где свои песни исполнял Володя Высоцкий. Каждую песню отдельно утверждали в ЦК партии в течение года, представляете?

Но сейчас о другом. Однажды я пришёл на запись какой-то сказки. Сидит один Николай Владимирович, а ещё пять артистов, которые должны были участвовать в записи, не явились. «Севочка, что делать?» – волнуется Литвинов. «Давайте, – говорю, – похулиганим! Пусть в записи будут Грибов, Яншин, Ливанов, Зуева, Прудкин». И мы записали сказку, где я говорил голосами знаменитых артистов, озвучивая роли каких-то зайчиков, поросят, белочек. (Смеётся.) Мы даже премию получили за эту работу. А Алексею Грибову настолько понравилось, как я говорил его голосом, что он повёл меня за свой счёт в «шары» – была рядом с театром такая небольшая забегаловка, где при входе висели два шарика.

– Получается, ваша внучка Аглая, которая в телепроектах «Театр Эстрады» и «Точь-в-точь» на Первом канале пародировала артистов, унаследовала этот навык от вас?
– Наверное, что-то такое передалось. (Смеётся.)

– Вы видели её выступления в этих проектах?
– Видел. Но не я воспитывал Аглаю, много сил на это потратили её мама и папа – мой старший сын Илья. Конечно, некоторые выступления вызвали у меня положительные эмоции. Но ведь после шаржей нужно заняться чем-то более серьёзным – играть роли в кино и театре. Кстати, внучка замечательно играет в двух мюзиклах – «Граф Монте-Кристо» и «Граф Орлов». Аглая с восемнадцати лет на сцене, а сейчас ей двадцать два, поэтому всё ещё впереди. Хотя уже и награду получила за главную роль в фильме Станислава Говорухина «…в стиле JAZZ».



– Раньше мастера в театральных вузах запрещали студентам сниматься в кино. А вы своим ученикам разрешаете?
– Тоже запрещаю. Считаю, что сначала нужно научиться профессии: в кино и корова снимется. Вспомните фильм «Весёлые ребята»: и козлёнок, и поросёнок встают когда надо, идут куда надо. В кинематографе всё-таки многое зависит от режиссёра, от монтажа. Театр другое дело – тут и пластика, и голос. Попробуй произнести фразу так, чтобы тебя было слышно дальше шестого ряда, и при этом передать эмоцию роли. Этому надо учиться.

– Вы стали известны своими киноролями, уже будучи зрелым человеком. Почему в молодости мало снимались?
– Это сознательный выбор. Во время учёбы в Школе-студии МХАТ нам запрещали даже близко подходить к киностудиям. Мою однокурсницу Жанну Прохоренко отчислили за то, что пошла на пробы фильма «Баллада о солдате». Ну, а потом, когда меня взяли в театр, – кино и не нужно было. Я жил только МХАТом! Играл, ставил спектакли, служил театру. Когда же свершилось преступление века – разделение МХАТа – и он рухнул, тогда я сказал кинематографистам: берите.

– А играть на сцене в других театрах приглашали?
– Много, но я даже представить себе не мог, что такое другой служебный вход, – настолько я любил тот МХАТ. В итоге кино заменило мне театр: если не ошибаюсь, сыграл уже более ста ролей.



– Вы даже свою книгу назвали «Две жизни» – она о том, что было до развала МХАТа и после. Кстати, прочитал, вы считаете, что родились трижды. Почему?
– Первый раз – в московском роддоме третьего июня 1938 года. Вскоре у меня обнаружили порок сердца и туберкулёзную палочку. В школу пошёл лишь в восемь лет, поскольку чуть не распрощался с жизнью из-за острого гнойного аппендицита. Второй – по пути в Казань. Авиамоторный завод, на котором во время войны работала мама, отправили в эвакуацию. Мы плыли на барже, и я случайно свалился в открытый люк. Матрос, находившийся в трюме, вовремя подставил бушлат и поймал меня. А третий мой день рождения – восьмое апреля 1996 года. В те лихие девяностые я подвозил товарищей на проспект Мира, и нашу машину обстреляла милиция, спутав с бандитским автомобилем. Все чудом остались живы, но нас заковали в наручники, повезли разбираться в отделение. Из камеры вышли благодаря моим высокопоставленным друзьям. Я пообещал простить начальника милиции, отдавшего приказ стрелять на поражение, если скажет правду о том, что произошло бы, если бы нас пристрелили. И тот выдал: «Если бы мы вас «положили», то просто подбросили бы тела на чужой участок». Вроде бы трижды был на грани жизни и смерти, но сегодня вспоминаю об этом спокойно.

– Режиссёрским дебютом в большом кино для вас стал фильм «Миллион в брачной корзине», который часто показывают по телевидению. Что вспоминается из той работы?
– Это было настоящее хулиганство с моей стороны. И страшно, и смешно. Мы сняли и смонтировали фильм за двадцать дней!

Однажды директор Одесской киностудии предложил мне что-нибудь снять, сказав: «Слабо у нас с режиссурой, помогите». Кончилось тем, что я решил сделать фильм по пьесе, которую до этого уже ставил в театре Ростова-на-Дону: «Моя профессия – синьор из общества». Сколько же нарушений было с моей стороны! Например, финансовая дисциплина. За тринадцать дней соорудили двухэтажную декорацию, а заплатили нам как за трёхмесячную работу. (Смеётся.) Построили в Одессе целую итальянскую улицу. В ЦК компартии Украины посыпались письма с жалобами на меня: мол, этот москаль нарушает все нормы, да ещё взял сниматься только своих – москвичей. Лишь два артиста были с Украины: дядя Коля Гринько, сыгравший деда, и Анатолий Хостикоев – Раймондо.

Возникли трудности и при сдаче отснятого материала. Я доказывал, спорил, ругался. Но в результате фильм получил первую категорию, самую высокую. Сделали две тысячи копий! Тогда государство по-другому относилось к кино, было выгодно показывать хорошие фильмы.

– Зритель вас особенно любит по фильмам Петра Тодоровского. Но мне кажется, он снимал вас в ролях каких-то слабых мужиков, отрицательных, что ли.
– Не согласен с вами. Лично я стараюсь понять даже своих отрицательных героев: почему они так поступают? Как бы выступаю их адвокатом. Разве мой искалеченный войной дядя Гриша в «Военно-полевом романе» – отрицательный персонаж? Тодоровский сначала предложил мне в этом фильме другую роль – заместителя председателя исполкома, в которой в итоге снялся Виктор Проскурин. Но я сказал, что хочу сыграть именно дядю Гришу, он мне более интересен.

Кстати, во время работы над фильмом произошёл смешной случай. Если помните, мой герой крайне неряшливо одет: тельняшка, изношенное пальто, шляпа, тяжёлые башмаки, широкие матросские брюки. Наташа Андрейченко играла торговку послевоенного времени, тоже одета соответствующе; смотреть на нас было страшновато. Съёмки проходили недалеко от моего дома. Когда объявили перерыв, я предложил Наташе пообедать у меня. Прямо в гриме и этих убогих нарядах мы отправились ко мне домой. У подъезда, как обычно, сидели бабульки. Они посмотрели на нас в ужасе, но промолчали. Моя жена Наташа накрыла стол, сидим, обедаем. Вдруг влетает сын Пашка: «Папа, папа! Я сейчас иду из школы, а мне бабки говорят: «До чего же твой отец докатился – при живой маме такую оторву в дом привёл! Ой, здравствуйте!» – сказал он, увидев Андрейченко, и замолчал. (Смеётся.)

В «Интердевочке», опять же, я сам выбрал себе роль. Тодоровский предлагал шведа, но я попросил роль папы главной героини. Почему? А у этого героя есть биография, там столько слоёв можно придумать!



– В другом фильме Петра Ефимовича «Любимая женщина механика Гаврилова» вы снимались с Людмилой Гурченко.
– Да-да, четыре съёмочных дня, а по фильму – семь лет любил её безответно.

– До сих пор сложно поверить, что Людмилы Марковны нет. Какой она осталась в вашей памяти?
– Блестящая актриса, потрясающая женщина. Сейчас вспомнил, как незадолго до ухода из жизни Людмила Марковна приехала по моему приглашению на фестиваль «Золотой Феникс», который я возглавляю. Она уже болела. Перед показом своего фильма «Пёстрые сумерки» долго выступала, танцевала. Потом состоялась церемония открытия её именной звезды на аллее, и всё это она приняла с улыбкой, без тени усталости. Казалось, Гурченко – вечный мотор, боевая, закалённая. Некоторые говорили: «Ой, какой характер!» – а откуда он такой? Оттуда! Сколько лет она была без кинематографа? Это же надо выдержать, выжить – и она выстояла.

– Гурченко говорила о себе: «Я вся в пробах, живого места от них нет», – памятуя о том, сколько кинопроб прошли впустую. А вы, я слышал, когда выбираете артистов для своей картины, проб не проводите. Почему?
– Тем самым ограждаю их от лишних унижений. Просто побеседовав с актёром, я уже могу понять, подходит ли он на роль в моём фильме. Хорошо знаю незащищённость его величества Артиста, который фактически является конечным продуктом любого произведения. Режиссёрский ли фильм, актёрский – на экране всё равно артист. А в нашем бесхозном государстве к талантам подчас относятся потребительски, забывая их, уничтожая, превращая буквально в нищих.

– Всеволод Николаевич, а чему или кому вы можете позавидовать?
– Всегда завидую тем, кто может похвалить свою работу. Бывает, иной артист скажет: «Как же я здорово сыграл!» Я не могу так даже подумать, всегда кажется, что вот тут надо было по-другому сделать. Я – профессиональный самоед, в молодости каждая репетиция заканчивалась истерикой: надо уходить из театра! Виктор Яковлевич Станицын, мой учитель, кричал: «Ты подохнешь от самоедства!» (Смеётся.) С другой стороны, возможно, именно эта черта характера и помогает мне не успокаиваться, не почивать на лаврах, а работать, постоянно совершенствоваться. Это и есть жизнь.