– Александр Анатольевич, недавно ушёл из жизни ваш друг и соратник, режиссёр Эльдар Рязанов. Целая эпоха, легенда! Когда уходят друзья, о чём думаете в такие минуты?
– (После долгой паузы.) Думаю о том, что снаряды всё ближе… Уходят друзья, коллеги, одноклассники и даже мои ученики. Что же тут может быть радостного? Элик был гением. Прекрасный друг, великий режиссёр. Я снялся у него в нескольких кинокартинах. Могло быть и больше. Собирался работать в «Сирано де Бержераке», но фильм снимать запретили. Мало кто знает, что пробовался ещё в «Зигзаг удачи» на роль, которую сыграл потом Евгений Леонов. Но меня не утвердили. Потом были пробы в «Гараж», председателя должен был сыграть. Но пришлось бы на месяц прервать работу в театре, а я не мог. Пришлось отказаться. Эпизод был в «Стариках-разбойниках», других фильмах. Но, конечно, слава пришла после рязановской «Иронии судьбы, или С лёгким паром»… А сейчас круг друзей сузился до таких пределов!.. Страшно даже подумать. Компания там собралась хорошая, родная.

– Вы как-то признались, что Новый год – ваш самый любимый праздник. Всё по-прежнему?
– А я только и отмечаю, что дни рождения оставшихся в живых друзей и Новый год. Когда были молодыми, любили встречать этот праздник в Доме актёра. Капустники устраивали, столы накрывали. Но с возрастом всё проходит. Праздники для меня перестали быть весёлыми. Сейчас думаешь: доехать бы до дачи, сесть за стол с семьёй, поесть любимый салат оливье, фаршированную рыбу и дотянуть до «Новогоднего огонька», чтобы не заснуть… Теперь спроси про баню. После «Иронии судьбы» все спрашивают.

– Ходите в баню?
– Я всю жизнь её любил. На моей даче построили хорошую баню. Но и с этим уже сложно: родные редко пускают. Сам иногда настаиваю. Зайду туда и думаю: выйду я обратно живым или нет? Раньше, конечно, парился часто. И не только 31 декабря. Много чего уже нельзя: пить нельзя, курить нельзя, материться уже не везде можно. И как жить дальше? (Улыбается.) Расскажу тебе. Побывал как-то на приёме у одного известного академика медицины. Поболтали с ним о моём здоровье. Говорю: «Вот по совету врачей бросил курить». Он посмотрел на меня поверх очков: «Дорогой мой, в вашем возрасте менять уже ничего нельзя». (Смеётся.) Какой молодец!



– Грустный разговор получается. Обычно зрители ждут, что вы их рассмешите. Это вас не раздражает?
– (С грустью.) Я сам в этом виноват. Такой имидж уже, что ли. По молодости много занимался капустниками, на телевидении выступали с интермедиями. Придумывали, смешили. Оттуда и пошло: сейчас появятся Ширвиндт с Державиным, и будем хохотать. В компании, бывает, сядешь за стол, а люди уже смотрят и как бы намекают: давай. Чтобы никого не разочаровывать, что-то рассказываю. Но шучу уже совсем редко.

– Вы – известный импровизатор…
– Скажу тебе по секрету: импровизация чаще всего должна быть хорошо продуманной. По крайней мере, на сцене. В импровизации нужно быть осторожным, чтобы не занесло в пошлятину.

– Но все знают, что в разговоре вы можете спонтанно пошутить. Как рождается шутка?
– Откуда я знаю, как она рождается? Пришло что-то в голову, и ляпаешь. Только потом задумываешься, что же такое сказал. А все смеются. Был я в прошлом году в Кремле на награждении. Мне вручали орден «За заслуги перед Отечеством». А рядом сидит Алла Пугачёва, тоже за орденом пришла. Большой зал, красивый, много людей. Сидим, ждём Путина. А его нет. Двадцать минут сидим в тишине, полчаса, пятьдесят минут. Алла ёрзает на стуле. Поворачивается ко мне: «Ну что случилось? Почему он так долго?» Я выпалил: «Аллочка, наш президент – это ведь не ты. Видимо, в пробках стоит». В Кремле – и такие шуточки. (Улыбается.)

– Вы следите за юмористами на нашем телевидении? Какое впечатление?
– Впечатление одно: слишком много сейчас сатириков. Юмористические шоу пекут, как блины. Хотя встречаются способные ребята. Например, нравились мне поначалу «Уральские пельмени». Было так азартно, неожиданно, талантливо. Но, мне кажется, сегодня они стали нахально-профессиональными, что ли. Мы, когда молодыми начинали на телевидении, сто раз продумывали шутку. Ведь цензура была страшная! Но как-то у нас получалось шутить весело. Вот была у нас с Мишкой Державиным сценка. Он играл иностранца, я – переводчика. Он нёс какую-то абракадабру якобы на английском языке. Я делал вид, что переводил. А тогда в Москве построили первый подземный переход, кажется, у Театра Эстрады. И вот иностранец этот спрашивает, а я перевожу: «Правда, что советские архитекторы построили переход от социализма к коммунизму?» Творческая интеллигенция была в восторге от такой шутки. На грани ведь. Нас, конечно, журили, но разрешали. Потому что понимали: людям надо выпустить пар, чтобы не взорвались. Пусть эта интеллигенция шутит между собой в своём Доме актёра. А сейчас многие из-за свободы довели юмор до абсурда. Этакий юмористический группенсекс. И не смешно становится.

Ещё нельзя себя распылять. Часто сатирики-юмористы светятся, где можно и где нельзя. Во всевозможных телевизионных жюри сидят, участвуют в каких-то бесконечных шоу. Артист должен быть в дефиците, тогда появится желание. А когда круглые сутки на него смотришь, он становится неинтересным. Разве можно в режиме конвейера постоянно выдавать что-то оригинальное и смешное?

– Вообще вам удаётся предугадать реакцию зрителя, от чего ему будет смешно, а от чего – нет?
– Порой отгадать это трудно. Но для меня важна и собственная оценка. Например, из нескольких десятков наших с Державиным выступлений на различных юбилеях и церемониях я считаю удачными лишь половину. Остальные либо провальные, либо так себе. Это я говорю как профессионал. А как зрителю мне вообще ничего не смешно. Уже давно… Вот представь, как раньше бывало: собирались за столом сатирики. Ну, назову, например, Гришу Горина, Мишу Жванецкого, Аркашу Арканова, Семёна Альтова. Рассказывали что-то смешное. У всех были серьёзные лица. И вот если за столом кто-то говорил «смешно», тогда это звучало как высшая похвала. Потому что – оценка профессионалов.

– Кстати о ваших выступлениях на разных мероприятиях. Как-то раз я был на чествовании оркестра «Виртуозы Москвы». Вы там всех удивили: взяли скрипку и блестяще сыграли.
– Было такое. Тогда я отнял у Володи Спивакова скрипку своего папы. И сыграл. Я ведь в детстве учился в музыкальной школе.

– Это как понимать – «скрипку своего папы»?
– Дело в том, что мой папа был скрипачом в оркестре Большого театра. В годы войны он выступал с концертными бригадами на фронте. Однажды артистов обстреляли, и один осколок попал в его скрипку. Ему в срочном порядке нашли на замену хорошую, немецкую. Папа потом ещё долго на ней играл, а затем она перешла к педагогу Спивакова. После его смерти скрипка и досталась Володе. Так что я имел полное право инструмент у Спивакова отобрать. Конечно, перед концертом его об этом предупредил. По-моему, я сыграл что-то из Вивальди.

– Значит, в детстве родители вам прочили карьеру скрипача?
– Они-то прочили, но я ненавидел скрипку. Когда дома приходилось играть, я запирался в туалете и не выходил оттуда, несмотря на все просьбы родителей. К радости моей и педагогов, из музыкальной школы меня исключили. Но кое-чему я там всё-таки научился.



– Памятуя об этих мучениях, своего сына вы к игре на музыкальных инструментах уже не принуждали?
– Да Мишку мы вообще ни к чему не принуждали. Я думаю, сколько ни воспитывай ребёнка, всё равно гены возьмут своё. Его, кстати, тоже выгоняли из школы в своё время. Только из общеобразовательной. Представляешь, четыре школы поменял. И поведение плохое было, и оценки. И как мы ни уговаривали его не поступать в театральный, он окончил театральное училище. Гены! Это потом он стал телевизионным продюсером и ведущим.

– Сына за проделки могли выпороть?
– Да я его вообще никогда не наказывал. Тем более физически. Когда Миша был маленький, мог поставить его в угол. Но это редко случалось. За его выходки просто переставал с ним разговаривать. По словам сына, это наказание было для него страшнее порки. А потом, ну как я мог его учить, когда сам в школе учился неважно? Однажды он нашёл мой школьный дневник. Скажу мягко: там были нелучшие оценки.

– Наверное, вы рады, что внуки не пошли в актёрскую профессию?
– Старший, Андрюша, в юном возрасте всё-таки снялся в небольшой роли в фильме Сергея Урсуляка «Сочинение ко Дню Победы». Но, слава богу, стал юристом, преподаёт в университете. Младая, Сашенька, занимается искусствоведением. Они у нас умные ребята.

– Ваши студенты из Театрального училища имени Щукина, где вы преподаёте почти шестьдесят лет, часто любят рассказывать о вас. Например, вы деньги даёте в долг и забываете об этом, подкармливаете вечно голодных студентов, всячески участвуете в их жизни. Вы чувствуете, что все они – ваши дети?
– А куда от них деться? Чувствую себя в ответе за ребят. А потом, ты понимаешь, педагогическая работа – это то немногое, что меня ещё радует. Энергия там бешеная. И я ею у ребят подпитываюсь. В училище мне курить не хочется, я там такой дисциплинированный, не опаздываю.



– Удивительно, но будучи главным бабником страны на экране, в жизни вы – примерный муж. Никогда не разводились и ни в каких любовных приключениях публично замечены не были.
– А что тут удивительного? Мы с женой Наташей знакомы со школьных лет. Представляешь, как давно? И убеждён: нам повезло в том плане, что у нас с ней разные профессии. Она – архитектор, я – артист. Опасно, когда оба супруга – актёры. Каждый из них мнит себя гениальным, а два гения под одной крышей жить не могут. Конечно, есть примеры замечательных актёрских семей, но в них постоянно бурлят профессиональные страсти. А что касается связей на стороне… Не думаю, что вся эта беготня по женщинам приводит к чему-то хорошему. Нет, бывает, конечно, что люди методом проб и ошибок находят друг друга и на них обрушивается счастье. Но такие примеры можно по пальцам пересчитать. А вообще в том, что мы до сих пор вместе, заслуга жены. Вот пример. Как-то прихожу домой после спектакля. Наташа меня покормила и вдруг поставила на проигрыватель пластинку, которую купила накануне. И зазвучало танго нашей юности. Мы протанцевали с ней до утра и всё вспоминали, вспоминали…

– А как Наталья Николаевна относилась к вашим достаточно смелым хулиганским выходкам, которыми вы славились в молодости?
– С пониманием. С чувством юмора у неё всё в порядке.

– Она не возмущалась, даже когда узнала, что вы с Андреем Мироновым совсем голыми заявились к актрисе Нине Ургант?
– Ну, поворчала немного. Уточню: во-первых, с нами тогда был ещё Марк Захаров. Во-вторых, мы шли в гости не к Нине, а к её мужу – сводному брату Андрюши Кириллу Ласкари. Зашли в подъезд, разделись догола, оставили одежду на этаже. И позвонили к ним в квартиру. Кто ж знал, что дверь откроет Нинка? Мы полетели вниз по лестнице, давясь от смеха. Только потом подумали, что было бы, если б наши пожитки кто-нибудь из подъезда стащил.

– Вы как-то сказали, что если бы Миронов был жив, то он стал бы после Валентина Плучека художественным руководителем Театра Сатиры.
– Несомненно! Андрей удивительно умел чувствовать время, и от тех перемен, которые произошли со страной, не растерялся бы. Остался бы тем же гениальным Мироновым. Он был очень современным. Мне жалко, что Андрюша не дожил до времени, когда столько техники разной вокруг. Он был одним из первых в стране, у кого появилась машина «БМВ». Тогда это было чудо! Не сомневаюсь, что быстро бы всё освоил: и компьютеры, и планшеты, и телефоны новомодные. Я лично ленюсь, привыкаю к этому всему медленно.



– Исполнилось ровно пятнадцать лет, как вы возглавляете Театр Сатиры. Помню, после назначения вы в нашей беседе сказали, что так и остались для артистов труппы тем же Шурой. А сейчас?
– Да и сейчас то же самое. К сожалению. Руководить ведь нужно с помощью кнута и пряника. Вот с кнутом у меня не получается. Не потому, что я такой мягкий. Но в этом театре я давно и для всех – просто Шура. Это немного мешает. Я – не профессиональный худрук. Кто профессиональный? Марк Захаров, Валентин Плучек, Андрей Гончаров… У Андрея Александровича, например, было правило, которое называлось «каждой твари – по паре». Это когда в труппе у каждой звезды должен быть конкурент. Тогда и не расслаблялись артисты. У меня не всегда подобное получается.

– Это правда, что вы убираете из репертуара спектакли со своим участием? Устали от своих ролей?
– Пока я так поступил только с одним спектаклем, «Кабала святош», где играл Мольера. Не потому, что устал. Просто в этой булгаковской пьесе моему герою чуть за пятьдесят лет. А мне – уже четыреста. Стало стыдно перед зрителем.

– Александр Анатольевич, вы чувствуете, что с возрастом меняется характер?
– Конечно. Становишься противно сентиментальным. Знаешь, я боюсь стать брюзгой. В старости начал себя тормозить в этом, чтобы не стать противным. Но есть маленькие радости. Коленки разгибаются сегодня – уже радость.

– Что вы пожелаете нашим читателям в наступившем году?
– Моё любимое пожелание, которое часто повторяю всем, – из творчества Саши Чёрного:

А себе я часто повторяю четверостишие из сочинения того же поэта: