Поэтому хрупкий Мишенька в самом нежном возрасте усвоил, что главная и почётная обязанность окружающих состоит в том, чтобы всячески его ублажать, а кто не согласен – должен быть наказан. Когда Мишеньке было пять, он выбрасывал в окно игрушки и метко швырял тарелку с кашей прямо в бабушку. Родители спрашивали его:
– Мишенька, тебе не стыдно?

Мишенька сверялся с внутренними ощущениями. Он заглядывал в тот уголок своей души, где, по его прикидкам, должно быть стыдно. Стыдно там не было.

Собаки во дворе обходили его стороной, пожилой соседский кот перенёс два инфаркта и с затаённым ужасом ожидал третьего. Вся группа детского сада на выпускном утреннике вздохнула с облегчением и попросилась на второй год, лишь бы не попасть в школу в один класс с Мишенькой.

Но больше всех страдала семья. Когда Мишеньке исполнилось двенадцать, он с помощью обычного гвоздя превратил новую отцовскую «Хонду» в шедевр авангардистского искусства. Сам гвоздь стал частью другой инсталляции: с его помощью Мишенька приколотил папин ноутбук к столу. А всё дело в том, что ему не купили давно желанную игровую приставку.

Традиционно воспитанием мальчика занималась мать, но в тот день отец вынул из брюк ремень и самым решительным образом принялся за внедрение семейных ценностей в сына, после чего тот был отправлен в угол. По дороге к углу Мишенька взял со стола отцовский телефон и выбросил в форточку. Это была война, и он намеревался одержать в ней победу.

Отец капитулировал первым. У Мишеньки ещё не начали пробиваться усы, когда папа заявил, что эмигрирует в Бразилию и попросит у местных властей политического убежища. Сборы заняли ровно минуту, с собой отец взял только паспорт и набедренную повязку. Мать плакала, но Мишеньку жалела: ребёнок остался без отца.

Мишенька между тем мужал и к восемнадцати вырос в лобастого здоровяка. Когда подошло время первой любви, он обнаружил, что место для этого чувства в его сердце давно занято самой подходящей персоной – его собственной. Тем не менее Мишенька начал знакомиться с девушками.

Наташа, Женя и Оля оказались редкими стервами и эгоистками, Мишенька отверг их сразу после того, как они отвергли его. Затем, накануне двадцатилетия, в его жизнь вошла Света. Правда, через неделю ей захотелось оттуда выйти и больше никогда не возвращаться. Но у Мишеньки уже случилась любовь. Он звонил Свете и начинал сопеть в трубку:
– Свет, ну когда мы встретимся? Давай сегодня, а?

Света вопрошала:
– Миша, у тебя совесть есть?

Мишенька привычно сверялся с внутренним миром. Всего было в избытке, но про совесть никто не слышал.

Света перестала отвечать на звонки, тогда Мишенька заступил на почётный караул в её подъезде. Он даже рискнул постучаться в дверь, но ему открыл Светин папа. Дочь уже ввела родителей в курс происходящего, так что папа встретил Мишеньку, радостно потирая правый кулак.

– А вот и ты! – сказал он. – Выбирай, что тебе сломать – нос или руку?

Мишенька поспешно отступил. Светин папа был не боксёром, а всего лишь таксистом, но скрутить Мишеньку в баранку мог одной левой.

До конца недели юноша изводил Свету регулярными бдениями под окном. Он кидал в окна камешки, издавал призывные крики лося, тоскующего по самке, даже бранился, но всё было тщетно. Света оставалась непреклонна.

Через три дня расписание осады знал весь дом. Мишенька заявлялся ближе к вечеру и принимался звать любимую по имени. Соседи выходили на балконы, советовали Мишеньке разные места, куда он мог бы пойти. Мишенька огрызался, однако дежурства не бросал. Соседи звонили в полицию, там отвечали, что приедут, как только Мишенька примется за насилие и грабежи. Пресечение несчастной любви не входило в компетенцию органов. Света жаловалась папе, но стоило тому появиться во дворе, как Мишенька таял без следа, словно стеснительное привидение.

В воскресенье привидение замаячило во дворе уже в три часа пополудни. Чтобы скрасить томительное ожидание, оно принесло с собой бутылку рябиновой настойки и палку колбасы и уютно устроилось на детских качелях. Мамаши, выгуливавшие молодняк во дворе, спрашивали Мишеньку:
– Молодой человек, здесь же дети гуляют! Как вам не стыдно?

Мишенька отхлёбывал из горлышка и глубоко задумывался.

В половине седьмого он отправился за четвёртой бутылкой. Весь дом затаив дыхание наблюдал с балконов, как Мишенька совершает чудеса прямохождения.

К девяти чудеса иссякли, и Мишенька мирно отошёл ко сну прямо на скамеечке под тополями. Там его и нашёл тремя часами позднее Светин папа, возвращавшийся с работы. Вглядевшись в тело, он произнес своё уже привычное: «А вот и ты!» – и, недолго думая, загрузил бесчувственного Мишеньку в свой автомобиль с шашечками. Мишенька ворочался на заднем сиденье и мычал сквозь сон: он не любил, когда ему мешали спать. В центре города, в маленьком сквере, под памятником Ильичу, Светин папа вынес и уложил Мишеньку на зелёную травку, заботливо пристроив ему под голову кирпич.

Себе на память он забрал всю Мишенькину одежду. Взамен оставил послание, написанное чёрным маркером прямо на лбу: «За одеждой приходи завтра. Очень жду. Николай».

Свидетелями Мишенькиного пробуждения были несколько ранних птах, весело чирикавших на голове Ильича, да пожилая такса, гулявшая с хозяйкой. Такса удивилась, но не подала виду, а вот хозяйка возмущённо сказала:
– Молодой человек! Вам не стыдно?

Мишенька продрал глаза. Всю ночь, насколько он мог себя помнить, стыдно не было. Неудобно – пожалуй, прохладно – без сомнения. Даже самая тёплая июльская ночь не могла обеспечить Мишеньке того комфорта, к которому он привык. Мишенька поднялся, и тогда на его спине хозяйка таксы смогла прочесть слова, написанные всё тем же маркером: «Нет, мне не стыдно!»

В таком виде он короткими перебежками добрался до задворок какого-то магазина, где разжился картонной коробкой из-под печенья. Препоясав ею чресла, отправился домой, старательно избегая центральных улиц. Встречные пешеходы радовались нечаянному зрелищу, некоторые даже аплодировали. К тому моменту, когда Мишенька добрался до дома, ему удалось продлить жизнь доброй сотне человек. Соседка по подъезду, встретившись с ним на лестнице, сказала:
– Михаил! И не стыдно вам?

И, проводив глазами его удаляющуюся спину, сама себе ответила:
– Понятно…

За своими пожитками Мишенька не пришёл ни в этот день, ни в последующие. Было ли ему стыдно или нашлись иные причины – неизвестно.