Обычная белая дверь. Я её открываю, за ней яркий свет, шагаю внутрь, а там – не пойму, Англия или США периода отмены рабства. Я – не я, а мужчина лет 50–60-ти, полноватый, с большим животом, как сейчас говорят, «пивным», плешив, близорук, ношу пенсне и серый костюм-тройку. Сельский врач. Стою на просёлочной дороге, ведущей на невысокий холм к дому, стоящему там, на отшибе деревни. Ничего не происходит, просто тёплый день, просто дорога, пейзаж и дом. Я откуда-то знаю, что дом – мой, точнее, этого мужчины.

Не могу сказать, что я была этим мужчиной, – я была в его теле, смотрела на мир его глазами, но влиять на его мысли или действия не могла. Была как бы зрителем со своим разумом, но в теле другого человека. Поэтому для удобства буду писать от первого лица.

Я иду в дом, снимаю шляпу, вешаю на стоящую справа от двери вешалку. Тут из комнат выбегает служанка: «Мистер такой-то, вам записку принесли, сказали, это срочно». И протягивает листок.

Я устал, от быстрой ходьбы одышка, тяжело плюхаюсь в кресло в гостиной, прошу приготовить мне чай, закуриваю трубку и только потом читаю записку. Она на английском, но я понимаю текст: «Доктор такой-то, они обо всём узнали, сегодня придут».

Меня прошиб холодный пот, как ледяной волной окатило. Начались воспоминания о том, как на днях мне привезли семью негров, стариков и молодых с ребёнком, я их спрятал в доме моей тётушки. Делаю так постоянно: ко мне приводят рабов, я их прячу и потом по цепочке передаю тем, кто переправляет их на Север. Это привычная, налаженная деятельность.

Из записки я понимаю, что о моих тайных гостях узнали и за ними вот-вот придут. Недолго думая, хватаю небольшой саквояж с лекарствами и бегу в дом тётушки. Стучусь, захожу, они сидят за столом, едят. Я в полной панике, рассказываю им, что нас раскрыли, бежать некуда, скоро они будут здесь. Принимаем совместное решение: лучше уж вколоть этим людям смертельную дозу чего-то (не помню, чего именно), чем их схватят.

Время не терпит, мы все дёргаемся от каждого звука. Я понимаю, что мне тоже не поздоровится за укрывательство беглых, тем более семьи из пяти человек.

Вколол им что-то и ушёл. Пока брёл домой, кажется, лет на двадцать постарел, постоянно плакал: я только что убил пятерых человек, в том числе маленького ребёнка.

Дома наорал на служанку, закрылся в кабинете и пил что-то янтарное из пузатой бутылки. Пил долго, плакал, пока не заснул там же, в кресле.

Утром проснулся от бешеного стука в дверь кабинета. В комнате очень душно, воняет табачным дымом и разлитым по всему столу спиртным, голова чугунная. С трудом фокусирую взгляд на двери: «Да входи ты, надоела со своим стуком!»

Влетает служанка, захлёбывается: «Мистер такой-то, какая новость, какая новость! Рабство отменили!» Я просто окаменел. Спустя пару минут до меня дошло.

Срываюсь, спотыкаясь и падая, несусь в тётушкин дом. Те люди мертвы, все пятеро. Нет, я не надеялся, но может быть…

Плетусь домой, весь помятый, облитый алкоголем, видок тот ещё. Дома поднимаюсь в спальню, там под матрасом беру маленький чёрный револьвер. Потом спускаюсь в гостиную, сажусь на диван, смотрю в окно, за ним на кусте жимолости сидит птичка, всё залито ярким солнцем. Я вставляю дуло пистолета в рот. Нет, надо, чтобы наверняка. Приставляю дуло к виску, нажимаю курок. Лёгкий толчок – всё. Простая деревянная белая дверь, за ней – свет, сзади – непроглядная темнота. Я переступаю порог и просыпаюсь.

Вот такой сон приснился мне в детстве. Тогда по телевизору ничего подобного не показывали, о рабстве я знала только то, что оно было. Странный сон для восьмилетней девочки, не правда ли?