– Все попрощались? – нетерпеливый работник ритуальной службы быстрым взглядом осмотрел родственников и соседей умершей.
Я поцеловал покойницу в лоб и прикоснулся пальцами к перекрестию длинных узких парикмахерских ножниц, лежавших на красной подушечке у изголовья.

Чёрный автобус медленно исчез за углом, я присел на скамейку возле подъезда и стал вспоминать.

– Александр? Меня зовут Мария Тимофеевна. Ваш телефон подсказали соседи, – суховатый, но приятный женский голос просил отремонтировать телевизор.

Я пришёл немного раньше и столкнулся с выходившим от клиентки пожилым вальяжным мужчиной. Его лицо показалось мне знакомым.

– Бывший профсоюзный босс на пенсии. По привычке ходит ко мне стричься, – улыбнулась Мария Тимофеевна. – Кстати, хотите, я и вас подстригу, пока всё готово? Не в счёт ремонта, а за компанию. Вам будет к лицу короткая стрижка.

Через полчаса я с интересом рассматривал себя в зеркале. Последний раз так коротко я стригся ещё в младших классах школы. Непривычно, но лучше, чем ожидал. Даже небольшая лысина на макушке не так бросалась в глаза.

Мария Тимофеевна над моей причёской работала старыми ножницами с необычным клеймом у перекрестия лезвий – там была какая-то надпись по-немецки, готическим шрифтом.

Я поблагодарил Марию Тимофеевну за работу и не удержался, полюбопытствовал:
– Ножницы у вас необычные, старые…

Она снова вынула инструмент из футляра и бережно провела по лезвию пальцем.

– Впервые, Саша, я захотела стать парикмахером, когда в личном вагоне Гитлера рассматривала причёски дам на картинах в золочёных рамах. Настоящих картин я до этого не видела, только иконы. А ножницы мне в сорок пятом подарила парикмахер, которая стригла ещё кайзера Вильгельма. Это мой талисман.

– В вагоне Гитлера? Кайзер? – я уселся обратно на табурет.

За чаем она рассказала мне свою историю.

Перед войной отца арестовали по доносу и отправили в лагеря. Войну семья встретила без кормильца, а в сорок втором семнадцатилетней Марии вручили повестку на работу в Германии. Кто-то из родственников дал в дорогу котомку с сухарями и три дойчмарки.

Два года Мария работала на небольшой фабрике у французской границы. Вместе с тремя землячками сортировала одежду, оставшуюся после уничтожения евреев в концлагерях. Работницы отделяли шерстяные и хлопчатобумажные вещи, отрезали от сорочек манжеты и воротники, борта пиджаков, карманы и пуговицы. Затем сырьё прессовали и отправляли на другую фабрику, для переработки.

На адрес фабрики приходили письма от родственников из оккупированной части СССР. Хозяйка вручала их Курту, своему помощнику, чтобы тот передал работницам. Но Курт рвал и выбрасывал письма, считая, что так остарбайтеры быстрее забудут дом. Девушки случайно узнали об этом и предъявили Курту ультиматум: или он впредь отдаёт им письма, или они расскажут хозяйке фабрики о его воровстве. Как последнюю надежду евреи прятали золотые кольца и украшения в карманах и складках одежды. Все рабочие, нашедшие ценные вещи, были обязаны сдавать их хозяйке. Но Курт часто оставлял кольца и цепочки себе.

Девушки победили и вскоре получили весточки из родных мест.

Однажды Мария увидела рыдавшую хозяйку фабрики. Её сын попал в плен.

– В Сибири можно жить? – обливаясь слезами, спросила хозяйка. – Там очень холодно? Мороз в сорок градусов – это как?
– Люди везде живут и ко всему привыкают. Вы вон сколько наших людей в плен взяли, – ответила Мария.

Через полтора года её выкупили соседи хозяина фабрики, сапожник и его жена. Они жили в большом доме и держали магазин одежды на первом этаже. Сапожник учил русский язык, читал Ленина и неплохо относился к остарбайтерам. Но когда в конце сорок четвёртого Мария заболела двусторонним воспалением лёгких, сказал:
– Ваш Ленин говорил: «Кто не работает, тот не ест». Нетрудоспособных я кормить не буду. Завтра отправляю тебя в институт на лечение.

Об этом институте в пятнадцати километрах от городка рассказывали как о преисподней. Там проводили медицинские опыты над людьми. По распоряжению властей военнопленных и остарбайтеров отправляли на лечение только туда. Живыми они не возвращались.

В одном из кирпичных бараков этой лаборатории смерти в вену Марии вводили мутный светло-серый препарат. С каждым днём подопытной становилось хуже. Пальцы на конечностях скрючились, девушка часто теряла сознание. Воду Мария пила, прижав ободок кружки запястьями. Туалет находился в пятнадцати метрах, но на то, чтобы дойти до него, опираясь на палки, уходило больше часа.

Однажды ей ввели двойную дозу. Мария очнулась только утром. За высокой каменной перегородкой она услышала голос женщины-врача, отчитывавшей медсестру:
– Если бы я не привела её в чувство, она бы умерла. Из-за твоей невнимательности мог провалиться эксперимент.

Незадолго до болезни Мария и девушки с фабрики выкопали в поле немного картофеля, испекли его на костре и уселись обедать в пролеске у дороги. Мимо проходили две пожилые дамы в шляпках. Они спросили по-немецки:
– Что вы здесь делаете?

Девушки что-то ответили, а Мария сказала подругам по-украински:
– Шляются непонятно зачем, поесть спокойно не дадут.

Старушки перешли на русский. Оказывается, они переехали в Германию ещё во время революции.

С тех пор женщины иногда приходили к Марии и помогали ей продуктами.

Вечером в бокс пришёл молодой красивый мужчина в белом халате, осмотрел Марию и сказал:
– Я тебя вылечу.

Он и медсестра раздели Марию донага и укутали тело – скелетик, обтянутый кожей, – тремя шерстяными одеялами, а сверху этот кокон обернули клеёнкой. Рядом на электрической плите постоянно кипела литровая кружка чая. Девушке вложили в рот малюсенькую, похожую на пшенное зёрнышко таблетку, и медсестра полдня поила больную с ложечки обжигавшим чаем. Внутри всё пекло, словно свинец расплавленный вливали. Когда наконец развернули одеяла и вытерли мокрое тело, боль утихла. Девушку уложили спать.

Утром Мария почувствовала, как по сжатым судорогой пальцам забегали мурашки.

После четырёх процедур Мария смогла самостоятельно ходить и сжимать пальцы. Перед выпиской из института спросила у доктора-красавца:
– Почему вы меня вылечили?

Он оглянулся и прошептал:
– Твои русские друзья попросили.

В распахнутом белом халате он казался Марии ангелом с крыльями.

Марии выписали документы, по которым она могла вернуться к месту жительства и работы.

Сесть в вагон, чтобы добраться до Карлсруэ, девушка не сумела: люди висели даже на поручнях. А напротив стоял вроде бы совершенно пустой поезд. «Будь что будет», – подумала девушка, поднялась по ступеням и… замерла.

Свет от позолоченной лепнины заставил прищуриться. Посередине вагона на резном столике у двух огромных зеркал лежала женская расчёска, инкрустированная золотом и драгоценными камнями. Девушка заворожённо рассматривала картины. Какая красота! Наверное, в такой роскоши живут короли. Но больше всего её восхитили изящные причёски дам на картинах. Неужели их создают обыкновенные парикмахеры? Вот бы научиться!

– Ирэ аусвайс, фройляйн, – два здоровенных жандарма с нагрудными бляхами на блестящих цепях насторожённо рассматривали худющую девчонку с гривой густых, но немытых волос.

– Русиш арбайтерин? – один из жандармов недоумённо показал развёрнутый документ другому и пристально посмотрел в лицо Марии.

Она кивнула.

Взрыв хохота сотряс вагон. Наконец один из мужчин притих и, размазывая слёзы по лицу, спросил:
– Вы знаете, чей это вагон, фройляйн?
– Нет.
– Вы имеете честь находиться в вагоне нашего фюрера! Хайль Гитлер! – жандармы вскинули руки в нацистском приветствии. – Никому ничего не говорите. Это в ваших и наших интересах.

Они вывели её на перрон и даже помогли сесть в вагон другого поезда.

Живот сводило от голода. За вокзалом в Карлсруэ Мария села на скамейку и достала три дойчмарки, подаренные родственницей в родном селе. Они сохранились, потому что на фабрике у неё просто не было возможности их потратить. Хотела купить хлеб в булочной через дорогу. Рядом с булочной в витрине парикмахерской красовались фото дам с восхитительными причёсками. Неведомая сила подтолкнула Марию к парикмахерской, ей нестерпимо захотелось быть похожей на девушку с рекламного фото за стеклом.

– Этих денег хватит, чтобы сделать причёску? –  она показала марки молоденькой девушке в белом халатике, оказавшейся стажёркой.

Та посмотрела на голову Марии, потом на её одежду и предложила пройти не в зал, а в подсобное помещение. Через некоторое время она принесла Марии бутерброд с колбасой и чай:
– Поешьте.

Вошла хозяйка парикмахерской и усадила Марию в кресло:
– Вам будет к лицу высокая причёска. Согласны?

Запах мыла, духов, приятная лёгкость вымытых волос, атмосфера парикмахерской ввели Марию в состояние блаженства и минутного счастья.

Причёска действительно шла ей.

− – У вас удивительно красивые черты лица, – неожиданно сказала парикмахерша. – Вы… вы просто маленькая икона. Жаль, что нельзя повесить ваше фото в окне парикмахерской. Я хочу подарить вам это, – хозяйка вынула из ящика стола ножницы с длинными лезвиями и готическим клеймом. – Возьмите на память, они вам пригодятся. Поверьте моему опыту и интуиции. Когда-то я стригла самого кайзера Вильгельма.

Союзники наступали, линия фронта неумолимо приближалась. По улицам городка глашатаи на велосипедах выкрикивали в рупоры распоряжение властей: всем остарбайтерам срочно явиться на сборный пункт для отправки вглубь Германии. За неповиновение и укрывательство остарбайтеров – расстрел.

Мария с подружками решили спрятаться в подвале фабрики и дождаться американцев. Но за день до освобождения в подвал спустился огромный эсэсовец. Взглянул на девушек и приставил палец к губам. Потом поднялся наверх. Мария слышала, как он доложил командиру:
– Пусто.

На Родине бывших остарбайтеров объявили предателями и относились к ним как к врагам народа. На работу никто не брал. А как трудоустроишься, если даже паспорт не выписали?

Однажды в безуспешных поисках работы девушка увидела объявление: парикмахерской, что недалеко от Южного вокзала, требовалась уборщица.

Заведующий привёл Марию к главному начальнику конторы бытового обслуживания. Человек без паспорта мог работать только с его разрешения. Через приоткрытую дверь кабинета Мария услышала:
– Уборщицей? Разрешаю.

В этой парикмахерской работали только евреи. Ещё недавно в Германии Мария сортировала вещи их расстрелянных соплеменников. Когда-то с подругами она по вечерам рассматривала семейные фотографии, вынутые из карманов жертв.

В мужском зале в одном ряду работали четыре парикмахера-левши, а напротив – четыре правши. В зеркалах казалось, что все стригут одной рукой.

Три года Мария исправно мыла полы и выполняла поручения мастеров, а на четвёртый заведующий сказал уборщице:
– Присматривайся к работе. Спрашивай, не стесняйся. Я мастеров предупредил, они помогут советами. Это шанс.

Еврейские мастера открыли Марии тайны профессии. И даже фамильные секреты, о которых ни в одном учебнике не прочитаешь.

К тому времени у Марии появился паспорт. Помог тот самый профсоюзный начальник. Вскоре ей доверили первого клиента. За стрижкой наблюдал сам заведующий. Клиента Мария стригла ножницами, подаренными парикмахершей из Карлсруэ. Осмотрев результат, заведующий довольно улыбнулся.

– Волновался ужасно. Если бы у тебя не получилось, достриг бы сам.

Мечта Марии сбылась. В зале установили ещё одно кресло в ряду левшей – для нового мастера.

Шаг за шагом Мария поднималась по лестнице профессионального мастерства. Однажды тот самый профсоюзный босс предложил ей место в парикмахерской напротив обкома партии – мечта многих парикмахеров города. Богатое место. На долгие годы её клиентами стали работники партаппарата, чиновники облисполкома, дикторы телевидения, городской бомонд. Случалось, после стрижки второго секретаря обкома в ещё теплое кресло усаживался известный в городе цеховик. Он спрашивал, сколько уплатил за стрижку партиец, и платил в десять раз больше.

Много раз под присмотром милиционера Мария подстригала председателя облисполкома в его кабинете. И каждый раз тряслась от страха и неуверенности: вдруг её личное дело проверят органы, тогда обязательно всплывёт факт работы в Германии.

Как-то в парикмахерскую приехал офицер на роскошной чёрной «Волге», чтобы доставить уже известного мастера в кабинет важного генерала. Мария щёлкала ножницами с клеймом немецкой фирмы у генеральской головы, а тот в это время говорил:
– До судорог ненавижу немцев. Всех до единого!

– У меня тоже была тысяча причин их ненавидеть, – призналась мне Мария Тимофеевна.– Как можно любить тех, кто ставил опыты на живых людях? Но стажёрка парикмахерской накормила меня, а хозяйка подарила ножницы, которые помогли обрести любимую профессию. Эсэсовец на фабрике спас от расстрела.

Но тогда Мария Тимофеевна ничего не ответила генералу, просто незаметно сменила ножницы на другие.

– Не люблю работать в начальственных кабинетах, – откровенничала она со мной. – Чувствуешь себя крепостной в барских покоях. Детей у меня нет. Муж скончался рано. Времени подножку не поставишь. Если со мной что-то случится, Саша, то рекомендую мою ученицу Викторию. Талантливая девочка.

Вот уже год, как я стригусь у Виктории.