Дом господина Гущина стоял на углу. Когда Гражданская война докатилась до Саратова, на одной улице окопались белые, а за углом красные засели, пули прямо по комнатам летали. Всё семейство отсиживалось в подвале. И как-то утром, когда сели завтракать, снова началось. В прихожей дружно завизжали горничная и кухарка, а в гостиную влетел молодой красноармеец и громко крикнул:
– А ну, буржуи, легай на пол, коли жизнь дорога!

Подбежал к окну, высадил прикладом раму и начал стрелять. Танюша прямо под подоконник упала, битое стекло посыпалось на голову.

– Эй, мамзелька, испужалась? – послышался весёлый голос, и крепкая мужская рука стряхнула с Таниной головы осколки. Она оторвалась от пола и увидела: ботинки драные, портянки бурые, штаны потёртые. А выше, выше – улыбка весёлая, глаза ясные и чуб кудрявый из-под краснозвёздной шапки. Гром грянул, молния сверкнула, мир перевернулся.

Белых из города выбили, и через некоторое время в дом Гущиных заявился тот самый парень с коробкой монпансье, чтобы барышню пригласить в кинематограф.

– Будьте любезны, представьтесь! – строго сказал Гущин.
– Серёга я, Денисов. Из крестьян, но грамотный, – чётко отрапортовал боец революции. – Батя мой пацанят при церкви азбуке учит. Вы, папаша, не сумлевайтесь, я со всем уважением.
– А каковы ваши намерения? И планы на будущее? – не унимался Гущин.
– Как мировая революция победит, учиться пойду и женюсь, – отвечал Сергей.

Времена были стремительные, люди торопились жить. Молодые получили родительское благословение, но папенька поставил условие: чтобы непременно венчались. Партийный жених повозмущался, но в итоге запрятал свои принципы и будёновку подальше и поехал в отдалённую деревню, в церковь к батюшке.

И началась семейная жизнь. Через много-много лет, когда Таня, уже бабушка, смотрела всеми любимый фильм «Офицеры», она то плакала, то смеялась. Всё было именно так! Бесконечные гарнизоны, углы в казармах, отгороженные фанерными щитами со стрельбищ, роды в поездах и на полустанках…

В самом начале 40-х мужа перевели по службе в родной Саратов. Таня очень обрадовалась: дали отдельное жильё. А то ведь четверо детей, старшему, Юрочке, семь, а остальные совсем маленькие. И своих наконец-то повидает; правда, родители уже умерли, но были живы сёстры. Нина вышла замуж за ответственного работника, живут в достатке, есть ребёночек. А вот Зиночка так в девицах и осталась.

Но тут началась война. Муж ушёл на фронт, а в 1942-м пропал без вести. Извещение пришло утром, а днём к ней пожаловал товарищ в штатском и вручил предписание в 24 часа выехать на поселение на Урал.

Вечером, когда Таня уже заканчивала паковать чемоданы, пришли сёстры. Нина принесла деньги и продукты в дорогу.

– Ты только не пиши мне, – сказала. – Муж служит, занимается продовольственным снабжением армии. Ему таких родственников иметь нельзя, вы ведь теперь…

Таня сжала губы и молча кивнула, а Нина тоже молча ушла. Осталась только Зина.

– Я с тобой поеду, – сказала она. – Куда же ты одна с такой оравой.

До Кунгура добирались почти месяц. Ночью сошли с поезда – темнота, мороз, снег. Вокруг лес, и непонятно, то ли метель завывает, то ли волки. Дождались утра на вокзале и пошли в военную комендатуру. Начальник оказался мужик молодой, но злющий. Оно и понятно: без левой руки и правой ноги.

– Некогда мне с вами, лишенцами, возиться. И селить некуда, и продуктовых карточек на вас нет!
– Мне бы хоть чем-то детей покормить, – умоляла его Татьяна.
– В сенях бочка с мукой стоит, нагреби там, баланду замешаешь, – махнул комендант единственной рукой.

Таня подняла деревянную крышку бочки, запустила туда руку, взвизгнула и выдернула. Во все четыре пальца острыми зубками вцепились крохотные мышата. Она кинулась обратно; от отчаянья и бессилия хотелось рыдать в голос.

Тем временем комендант, заканчивая изучать их документы, почему-то изменился в лице:
– Денисов Сергей Николаевич – ваш муж?

Таня кивнула. А он, опираясь на костыль, стал с трудом подниматься из-за стола.

– Я в тридцатых под его началом служил. Какой человек! Как же так? Да вы садитесь, устали с дороги. Сейчас чайку организую, хлеба найду.

Пока дети пили кипяток, окрашенный морковной стружкой, и размачивали в нём корочки хлеба, комендант куда-то долго звонил, а потом обратился к Тане:
– Тут вам верная смерть. Отправлю вас в Молотов (название города Пермь в 1940–57 годах. – Ред.), там мой товарищ встретит, с жильём поможет. А вот с работой трудно. Но Молотов – город большой, не пропадёте.

Дом, в который их поселили, находился почти в самом центре города. Второй этаж наглухо заколочен, зато первый в полном порядке, даже стёкла в окнах уцелели. Три большие комнаты полукругом, а по центру – массивная голландская печка. В коридоре, по пути на кухню, комнатка поменьше – видно, когда-то предназначалась для прислуги. И отхожее место не на улице, а внутри.

Сёстры принялись налаживать быт – кто его знает, сколько здесь жить придётся. Может, это навсегда.

Таня с утра бежала на толкучку, что получше из вещей продать или обменять на продукты. Зина ходила по дворам, предлагала натаскать воды с Камы, дров нарубить, а если кто помер, на саночках на погост свезти. Никакой работы не боялась. Детей оставляли на Юрочку, он уже был большой, десятый год шёл.

Как-то Татьяна вернулась домой пораньше – глядь, малыши играют чурбачками, домик строят, а Юра на кровати лежит. Голову одеялом накрыл и не встречает. Спит, что ли?

– Мам, он всегда так, – успокоил её семилетний Боря. – Вы как с тётей уйдёте, он нам свою еду отдаст и на весь день спать ложится.

Таня бросилась к сыну, трясла, обнимала худенькое тельце, целовала щёчки и заострившийся носик. Но Юрочка не проснулся.

Ночью сёстры долго сидели у чадившей буржуйки – печку-голландку не растапливали, дров на неё не напасёшься.

– Не вытянуть всех, – тихо сказала Таня.
– На всё Божья воля, – прошептала Зина.

Тане хотелось завыть: «Нет Бога! Не верю!» – но закусила губу, побоялась напугать детей и сестру пожалела: она-то верит.

А спустя неделю Зина принесла домой холщовый мешок и стала доставать из него продукты: хлеб, три банки тушёнки, сухое молоко, яичный порошок, крупу, муку. А сверху ещё и плитку шоколада положила.

– Я уже месяц работаю. Вот, паёк дали, – объяснила.
– Не ври! – закричала Таня. – Кто нас на работу возьмёт? И где такие пайки дают? Правду говори!

Вздохнув, Зина приподняла подол юбки и спустила с бедра чулок. Небольшой квадратик-рамочка, заклеенный по краям, сверху прикрытый клеёнкой, а та шевелится, как живая.

– Вши там, – объяснила Зина. – Как крови насосутся, их снимают и делают противотифозную сыворотку для солдат.

Таня даже голоса лишилась. А Зиночка рассказала: как-то она разгребала сугробы у бактериологической лаборатории и познакомилась с санитаркой. Вот она-то и посоветовала Зине обратиться к главврачу – ему нужны люди, которые переболели тифом и приобрели иммунитет.

– Я ещё в Саратове болела. Тебя не было, вот и не помнишь, – закончила Зина.
– Мне тоже надо заболеть, – хрипло сказала Татьяна. – Принеси какую-нибудь тряпицу.
– Ой! А ну как помрёшь? – охнула сестра. Татьяна усмехнулась:
– А ты помолись.

Всё у них получилось.

Таня лежала в дальней комнате, металась в бреду и видела: не то сон, не то явь… Муж стоял под деревом и читал газету, только дерево было какое-то странное, пальма, что ли, да и лица не разглядеть. Знать, на чужбине, но живой!
А в большой комнате дети маршировали вокруг буржуйки и громко кричали:
– Уходи, смерть, от нашей мамы!

Командовал ими Боря, теперь он был за старшего. И отступила костлявая: войну все пережили.

А потом пришло письмо от Сергея. После плена он проходил «чистку» в лагерях, домой вернулся в 48-м. Сидел посреди комнаты на табуретке и смолил в кулак папироску. Уходил на войну весёлый и красивый мужчина, а вернулся мрачный старик. Дети жались по углам и с опаской поглядывали на незнакомого дядьку.

– Подросли. А Юру не уберегла? – строго спросил он. Глянул в сторону Зины: – Это кто?
– Сестра. С нами жить будет, – резко ответила Татьяна. – Если бы не она, вообще бы никто…

Таня тоже изменилась: бесследно исчезла смешливая девчонка, появилась властная и жёсткая женщина.

И началась мирная жизнь, не сказать, что сильно счастливая, но другой не было. Клеймо «враг народа» с Сергея так и не сняли до самой смерти. Он сам велел детям, чтобы в анкетах писали: «отец погиб», нет его, и точка. И оказался прав. Дети выросли и выучились, стали врачами, учителями, инженерами, профессорами и кандидатами наук.
Сергей умер в больнице – сердце. Когда сделали вскрытие, врачи глазам не поверили: седьмой инфаркт! Как человек жил всё это время, непонятно. Таня снова начала общаться с сестрой Ниной, та тоже овдовела. Теперь часто приезжала с сыном в гости к Татьяне.

А дом, который так негостеприимно принял их вначале, стал родным и любимым. Дети создавали семьи, рожали своих детей, перебирались жить на второй этаж.

В широком дворе – дровяной сарай, колодец, беседка в кустах сирени, а ещё огород и сад. По утрам и вечерам вся большая семья собиралась на первом этаже за столом у бабушки Тани. Она пекла в голландке пирожки и шаньги, томила грибные щи, а заодно вершила свой родительский суд. И кто бы её ослушался!

Пришло время, и стали сёстры уходить, но по-разному. В богатой и обустроенной квартире лежала Нина – сломала шейку бедра. Это было долго и мучительно, всем в тягость стала.

Зиночка как-то вечером легла спать и не проснулась.

Таня дожила до 98 лет, а когда с ней удар случился, вдруг заговорила по-французски. Три дня вся медицина Перми боролась за её жизнь, об этом позаботились дети и внуки. Последнее, что сказала: «Мама, позвольте, я сегодня в гимназию не пойду!» – выдохнула и ушла.