– Игорь Николаевич, вы ведь происходите из семьи военного?
– Я родился во время войны, в эвакуации. Отец был военно-морским офицером, инженером. Воевал на торпедных катерах, остался жив. Он отвечал за плавучесть корабля: если были пробоины, устранял их, делал так, чтобы всё работало. Дослужился до звания капитана первого ранга, потом вышел в отставку. Мой старший брат слышал рассказы папиных сослуживцев. Его боевые товарищи вспоминали, что с нашим отцом они чувствовали себя как у Христа за пазухой. Поскольку отец был военным, наша семья ездила по разным городам. Мы жили в Измаиле, Бухаресте, Таллине.

– Как долго продолжалась эта кочевая жизнь?
– Собственно, моя кочевая жизнь продолжается до сих пор – гастроли, поездки… В Таллин мы переехали в 1952 году. Там я прожил до 1958-го. А потом поехал учиться в Москву, где и живу до сих пор.

– Вы окончили ВГИК, а теперь возглавляете мастерскую и в альма-матер, и в ГИТИСе. На ваш взгляд, студенты меняются от поколения к поколению?
– Мы тоже не были похожи на тех, кто учился раньше нас. Конечно, время накладывает свой отпечаток. Но, когда дело касается предмета, понимаешь, что всё то же самое. Суть профессии не изменилась. Есть, конечно, внешние признаки времени. Сейчас студенты сидят на занятиях с айфонами, приходится говорить: «Забудьте про них, достаньте бумагу. Лучше всего, если текст отрывка будет написан от руки в тетрадке. На одной странице – текст, на другой – ваши замечания и пометки».

– Вам посчастливилось работать с Леонидом Гайдаем. Как проходила работа?
– Это были небольшие роли в картинах «Бриллиантовая рука», «Не может быть!» и «12 стульев». Так что встречи с режиссёром оказались короткими. Но помню, что мы у Гайдая очень тщательно работали. В то время кино не снимали за такие короткие сроки, как теперь. Хотя, конечно, технология съёмки была иной, более громоздкой.

– Однако получается, что технологии улучшились, а качество кино ухудшилось.
– К сожалению, да. Недавно я смотрел по телевизору фильм «Щит и меч». Там есть сцена: главные герои идут по улице и разговаривают, а вдали появляется автомобиль с немецкими солдатами. Машина проезжает мимо них. Сцена с главными героями продолжается, потом точка съёмки меняется. Я вижу, как авто движется дальше, потом останавливается, солдаты выпрыгивают на мостовую, строятся, куда-то идут. То есть второй план организовывался, отдельно репетировался и прорабатывался. А сейчас этим так тщательно почти не занимаются.

– Ваш любимый драматург?
– Безусловно, Чехов. Я играю в двух спектаклях, поставленных по чеховским рассказам, – «Чёрный монах» и «Скрипка Ротшильда». И конечно, Шекспир – мне посчастливилось играть в «Двенадцатой ночи». Если в твоей творческой биографии появляется великий драматург, сразу возникают бесконечные вопросы, ответы на которые ты ищешь и в себе, и во внешнем мире. Это очень интересно и наполняет жизнь смыслом.



– Знаю, что для спектакля «Скрипка Ротшильда» вы научились играть на пиле.
– Когда режиссёр Кама Гинкас сказал, что придётся играть на пиле, то мне эта идея очень понравилось, поэтому предпринял усилия в данном направлении. Мне помогли в Цирке на Цветном бульваре – познакомили с артистом, музыкантом-эксцентриком. Оказалось, что не на любой пиле можно играть. Гинкас не ставил передо мной задачу научиться делать это виртуозно. Тем более что в спектакле говорится, что Ротшильд забросил флейту, играет теперь только на скрипке, издавая жалостливые звуки. Если играешь роль человека определённой профессии, то, конечно, нужно постараться хоть немного её освоить.

– Не могу не спросить о вашем участии в фильме Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен».
– Захаров работал в основном со своими актёрами. Хотя у него снимались и Игорь Кваша, и Леонид Ярмольник. У меня там не бог весть какая роль, однако было интересно наблюдать за работой коллег и самого Марка Анатольевича.

– Этот год объявлен Годом кино. Как вы думаете, почему сейчас нет достойных фильмов?
– В чём причина? Возможно, я знаю ответ на этот вопрос. Думаю, дело в образовании, точнее, в его бюрократизации. Если люди сегодня не умеют читать роль с листа, то, вероятно, это говорит о том, что они хуже подготовлены? Наверное, да. Мы в школе учили стихотворения и сходу могли их прочесть. Но теперь я вижу, что ребята, которые поступили в институт, не могут читать с листа. Это начинает получаться у них только со временем.

– Как вас воспитывали родители?
– Конечно, к каким-то нужным вещам родители меня приучили. Например, я должен был каждую неделю мыть пол, ходить на рынок за молоком, стоять в очереди за керосином. Не могу сказать, что тогда мне это нравилось. Но потом понял: это вырабатывает в человеке дисциплину. Домашние обязанности мы делили на двоих с братом. Он впоследствии стал инженером-корабелом, работал на судостроительном заводе.

– Помните, как поступали во ВГИК?
– Мне тогда ещё и семнадцати не исполнилось. Ехал в Москву с уверенностью, поскольку знал, что из нашего ленинградского драмкружка многие поступили: Владимир Коренев, Виталий Коняев, Лариса Лужина… Когда приехал в Москву, то узнал, что есть театральные вузы, а есть отдельный Институт кинематографии. Но прибыл я поздновато, творческий конкурс уже заканчивался, списки допущенных на экзамены были уже практически сформированы. Так получилось, что в последний момент поступил во ВГИК.

– Чем запомнились студенческие годы?
– Творческой атмосферой. Надо сказать, во ВГИК я попал в очень счастливое время. Во-первых, в ту пору там учились Шукшин, Тарковский… Во-вторых, это были особые годы – оттепель.

– Как вы считаете, творческим человеком нужно родиться или впоследствии можно натренироваться?
– Да, можно воспитать себя и вырастить творческое начало, если вы много работаете. И если вам повезло с окружением. Порой, когда мы ставим спектакль, – резвимся, импровизируем, шутим. Нам нравится придумывать, а потом дождаться, когда все соберутся, и показать это. Так и создаются многие спектакли.

– Кажется, что вы до сих пор существуете в таком ритме. Откуда берёте силы? Вам семьдесят четыре года.
– Могу сказать, что всё во многом идёт от привычки к определённому режиму, который закладывается смолоду. Когда мы окончили институт и создали Театр пантомимы, то два года жили в таком режиме: с утра тренинг, станок, акробатика. Потом небольшой перерыв – и репетиции. Небольшой перерыв – и спектакль. Короче говоря, тренаж. И так каждый день! Спектакли, гастроли… Объезжали городов по пятьдесят. Привыкли к такому режиму. И когда нас перевели в Театр киноактёра, появилось много свободного времени. Звонишь в театр диспетчеру, а тебе отвечают: «Завтра у вас ничего нет, вы свободны». Однако мы продолжали придерживаться выработанного ритма. И эта привычка до сих пор помогает мне существовать.



– Родители застали ваши творческие успехи?
– Да. Как-то раз мама приехала ко мне в Москву, и мы отправились на прогулку. Вдруг она сказала: «Сыночка, пальтишко тебе надо другое купить. Это уже потёртое, а тебя люди на улице узнают».

– Помните, как мама называла вас в детстве?
– Когда я был маленьким, она звала меня Гулей. Автомобильного движения в Измаиле тогда не было, и мы с друзьями убегали чёрт-те куда. А мама, если звала к обеду, кричала: «Гуля! Гуля!» Это производное от имени Игорь.

– В детстве вы много переезжали. Помните места, где жила ваша семья?
– В Измаиле мы жили в домике с садом. Отец был начальником техотдела Дунайской флотилии. А когда приехали в Таллин, поселились в двухкомнатной квартире. Топили в ванной печку торфяными брикетами: не было горячей воды. В студенческие годы я жил у тётки в Останкине. Сейчас играю в спектакле «Плешивый амур» в ТЮЗе – там как раз воссоздана та среда. В советские времена все жили небогато. Но об этом как-то не думали: живёшь себе и живёшь. Человеку нужно только необходимое. Не могу сказать, что мне было бы легко сейчас прожить без автомобиля. Но надо будет – что ж, ограничусь тем, что отпущено. Неслучайно многие люди, сделавшие деньги своим трудом и умом, занимаются благотворительностью, делают мир вокруг себя лучше.

– Вы крещёный человек?
– Наверное, да. Мои родители были далеки от церкви. А вот бабушка по маминой линии была верующей. Подозреваю, что она крестила меня тайком от родителей, когда я ещё сам не осознавал. Считаю этот вопрос сугубо интимным. Не думаю, что если человек ходит в церковь и соблюдает все обряды, то становится ближе к Богу. Главное – соблюдать заповеди, по крайней мере, стараться это делать. Человек грешен, всякое может случиться. Важно, как ты в результате сам к этому отнёсся, оставило ли это рубец у тебя на сердце. Каждый человек делает выбор. Это свойство нашей профессии – у персонажей всегда есть выбор между самым плохим и самым хорошим. И это принцип существования как в жизни, так и на сцене. Выбор очень важен.

– Вы знаете историю своей фамилии, рода?
– Бабушку и дедушку по маминой линии я помню, поскольку они ездили с нами. Это были простые люди. А папиных родителей я не знал. Отец никогда о них не рассказывал. Это для меня тайна за семью печатями.

– Как преподаватель театральных вузов чего вы прежде всего требуете от будущих актёров?
– Суть профессии не в том, чтобы выучить текст, облачиться в костюм и покрасоваться на сцене, а в том, чтобы понять, к какому человеку тебе предстоит прикоснуться, что ты хочешь в нём понять, какие болевые точки нащупываешь. Это довольно долгий и сложный процесс. Текст роли существует не для того, чтобы передать словами сюжет. Нужно пытаться понять, что за этими словами стоит, потому что они – тоже инструмент. Режиссёры часто кричат на репетициях: «Не рассказывай!» То есть не передавай чувства своего героя лишь словами, а пытайся выразить то, что за ними стоит. То, чего человек хочет и добивается. Бывает так, что актёры начинают механически нарабатывать интонацию. А ведь роль – дело живое!.. Вот что важно в нашей профессии. А ещё очень важен партнёр. Он влияет на вас, а вы – на него.

– А у вас, Игорь Николаевич, есть любимые партнёры?
– Это очень грустный вопрос. Вернее, ответ на него получится печальным. Конечно, я с уважением отношусь ко всем своим партнёрам. Но многих из них уже нет с нами. Это были настоящие профессионалы, мастера, а некоторые из них – гении.

– Кто для вас самый близкий человек? С кем вы проводите свободное время?
– С друзьями и родственниками. На каникулы уезжаем в деревню. У меня две внучки. Одной двадцать два года, другой – восемь. Старшая окончила продюсерский факультет ГИТИСа. Внучки от разных жён, но они все приятельствуют, не выпускают друг друга из поля зрения.