Вы тоже считаете, что рукописи не горят? А вот и нет, горят как миленькие, жарко и пламенно!

У моего друга Мишки толстенные пачки этих самых рукописей хранятся на даче, между дровами и печкой. Мишка использует их для растопки. Правда, это не его рукописи, чужие. Мишка – популярный артист и режиссёр, и разные авторы регулярно забрасывают его своими пьесами, сценариями и эстрадными миниатюрами.

Мишка не любит читать тексты с монитора компьютера, он распечатывает их на бумаге, а ознакомившись с содержанием, вздыхает, качает головой, закатывает глаза в отчаянии, ругает авторов, а затем везёт эти кипы нетленок на дачу, чтобы в который раз убедиться, что такие рукописи – горят.

– Хорошо пошёл старик Тютюшкин, – улыбается Мишка, вороша кочергой в печи страницы юморески о жизни морских котиков, – ярко горит, весело, сатирик всё-таки!

Что-то припомнив, я бросаюсь к ещё нетронутой стопке бумаг у дровницы и лихорадочно их перебираю.

– Полгода назад я давала тебе почитать свою пьесу, – говорю взволнованно. – Где она? Ты её тоже сжёг?
– Нет, ну что ты! – успокаивает меня Мишка. – Твоя пьеса в целости и сохранности лежит в городской квартире.
– Значит, она не так плоха? – спрашиваю с надеждой.

Мишка смотрит на меня странно, словно бы решая, соврать или сказать правду.

– Говори как есть! – я мужественно зажмуриваюсь.
– Ну, если правда, то она хуже всех, – отвечает Мишка.
– Почему это? – возмущаюсь.
– Потому что ты её всю заламинировала, – сердится Мишка, – совсем не годится для растопки!
– Ну и гад же ты! – смеюсь, но не обижаюсь. Всё-таки мы друзья.

Мишка считает, что жизнь каждой вещи состоит из трёх этапов: сначала вещь обитает в квартире; поистрепавшись от времени, переходит в гараж, последняя же её обитель – дача.

У Мишки на даче кучи всякого хлама, выбросить который не поднимается его хозяйственная рука.

Пустыми причудливыми бутылками из-под разных экзотических напитков заставлены стеллажи, Мишка точно помнит, когда и с кем была распита каждая из них.

Почётное место в гостиной первого этажа занимают старые часы с кукушкой, маятником и гирьками. Сами часы Мишка, правда, никогда не выставляет по точному времени, для этого у него висят другие часы, но каждый раз, переступая порог дачи, первым делом запускает кукушку, качнув маятник, для уюта и настроения. Кукушка громко и внезапно кукует по своему собственному времяисчислению, заставляя нервно вздрагивать окружающих, особенно пугая спящих по ночам.

Ещё у Мишки целая галерея ужасных картин руки его приятеля, артиста криминальных сериалов. Полотна отягощают стены в сенях. Сериальный артист маниакально пишет свои картины в периоды депрессии между съёмками и настойчиво раздаривает знакомым.

Старая советская стенка, которую держать в городской квартире уже не очень прилично, заставлена коробками с сувенирами из магазина «Всё по 36», которыми Мишку задаривают на концертах восторженные поклонницы. Эти дары ждут своего часа, чтобы перекочевать в праздничные дни к соседкам, консьержкам, докторицам, гаишникам.

Я рассматриваю корзиночку, наполненную какими-то золотыми шариками, некоторые из них явно надкусаны.

– Что это? – спрашиваю.
– Ужас! – страдальчески вздыхает Мишка. – Тоже подарила какая-то после концерта. Но на фига они мне? Решил передарить их на Восьмое марта соседке по лестничной клетке. Звонит она мне через неделю в дверь, стоит расстроенная, держит в руках корзиночку и говорит: «Михаил, эти шарики совсем не съедобные! Мы их с мужем и с чаем пробовали, и под вино – не идут! Я, наверное, их выброшу». Отобрал у неё, рассерженный, сам, говорю, выброшу, раз такое дело. Ну объясни мне, Наташка, зачем люди пытаются жрать соль для ванны?

Мишка – ходячий парадокс. Притом что он панически боится электричества и чуть ли не крестом осеняет себя и очередную розетку перед тем, как её починить, он обожает всякие бытовые электрические штучки.

У Мишки на даче есть две простыни с электрическим подогревом, настенный ковёр с подогревом, разнообразные тепловентиляторы (настенные, напольные и даже потолочные), мультиварка, микроволновка, тостер, электробутербродница, электрочайник, электролобзики и электропилы, даже снегоуборочный комбайн и электрокосилка. Старый самодельный точильный электростанок, который десятилетиями валялся у меня в кладовке, был любовно разобран, почищен и снова собран Мишкой и теперь стоит на летней кухне в ожидании неведомого.

Я рассказываю Мишке, что как-то раз писала материал ещё об одном таком электрофанате по имени Борис Заходер, и его подруга Рина Зелёная шутила: «Боренька, у вас есть всё электрическое, не хватает только электрического стула».

– Точно! – оживляется Мишка. – Я давно мечтаю купить на дачу массажное кресло!
– Поразительно, – восхищаюсь я. – Именно это и сделал Заходер. После слов Рины Зелёной он купил себе массажное кресло!

В этот дождливый дачный вечер я решила сварить нам с Мишкой согревающий глинтвейн. Старый бревенчатый дом наполнился сладким ароматом гвоздики и корицы. Пришло время разливать эту сладость из кастрюли по кружкам.
Прошу у Мишки половник. Приносит какой-то доисторический кошмар с жуткой приваренной ручкой.

– Мишка, – обращаюсь к нему с сочувствием. – Это уже чересчур, ты просто Плюшкин! Я понимаю, что, по твоей теории, жизнь вещей состоит из трёх этапов, но у этого половника наступил уже четвёртый этап – его хоронить пора!
– Ничего ты не понимаешь! – с жаром говорит Мишка. – Этому половнику цены нет! Это, возможно, самый дорогой из всех половников, когда-либо существовавших на планете!
– Поясни! – интересуюсь.

Мишка с великим трепетом крутит в руках свой страшно драгоценный половник, зачерпывает им из кастрюли глинтвейн, торжественно наполняет наши кружки горячим вином и поясняет.

Итак, когда он жил ещё в Киеве, у него был друг Толянчик, папа которого, дядя Коля, купил по случаю этот очень странный половник. Но то, что половник действительно странный, выяснилось несколько позже, когда у него отлетела ручка.

Жена дяди Коли, тётя Серафима, сказала мужу: «Зачем покупать новый половник, если можно приварить ручку к старому? Ведь ты, Коля, работаешь в знаменитом Институте электросварки имени Патона? Иди и привари ручку, я собираюсь вечером делать борщ!»

Дядя Коля взял поломанный половник и отправился на работу, зашёл в цех к коллегам, показал им утварь и попросил: «Мужики, прихватите ручку». Мужики сказали: «Не вопрос!»

В конце рабочего дня дядя Коля пришёл за половником и спросил: «Ну чё, сделали?» Мужики развели руками: «Коль, не выходит у нас, давай ещё завтра попробуем».

Но на следующий день история повторилась.

На третий день дядя Коля решил сам проконтролировать процесс сварки, уверенный, что мужики просто филонят, ничего не хотят делать, и встал у них над душой. Мужики честно варили, а ручка не приваривалась.
Стали все дружно репы чесать: что ж не варится-то? Мы же все специалисты из знаменитого Института имени Патона! Дело пошло на принцип.

Понесли мужики половник в высшие инстанции – в инженерный отдел физико-металлургических процессов наплавки износостойких и жаропрочных сталей. Затем передали половник в отдел математических методов исследования физико-химических процессов сварки спецэлектрометаллургии. Дошло до того, что половина лояльно относившихся к дяде Коле сотрудников института занималась этим половником с утра до ночи.

В инженерном отделе космических технологий специалисты взяли соскоб с половника на анализ и выяснили, что металл, из которого он изготовлен, сделан из отходов какого-то космического производства, засекреченного сплава, над которым в своё время всё ЦРУ ломало головы. И пришли инженеры к выводу, что этот половник может сварить только специальная сварочная пушка, единственная в мире, страшно засекреченная, которая на тот момент есть только в этом Институте Патона, на минус восьмом этаже, для которого нужны специальные пропуска, и минута работы этой сварочной пушки стоит то ли две, то ли четыре тысячи советских рублей, на которые по тем временам можно было купить автомобиль «Москвич».

Но работники Института Патона так завелись, что даже это их не остановило, и через неделю ручку к половнику всё-таки приварили.

Что характерно во всей этой истории – тётя Серафима ещё и вставила дяде Коле по первое число за то, что он так долго возился с несчастным половником: «Что за институт у вас такой дурацкий? Отнёс бы половник в ближайший дом быта или слесарям в ЖЭК, там за бутылку водки быстрее бы ручку приделали!»

Друг Толянчик, зная Мишкину страсть ко всякого рода старью, подарил ему этот легендарный половник на день рождения.

В тот вечер глинтвейн я вкушала с особым чувством, всё-таки черпался он не простой поварёшкой, а половником из обшивки какого-нибудь космического корабля, например «Союз-6».

Под вкусный глинтвейн Мишка рассказал мне ещё одну историю из жизни дяди Коли.

После Института электросварки имени Патона дядя Коля работал в «Метрострое», и однажды в результате несчастного случая ему раздавило мизинец: по ноге проехала вагонетка. В больнице дяде Коле сказали, что палец не спасти и придётся его ампутировать.

Но в это время в больнице проходили практику студенты из дружественных африканских республик, и один из начинающих темнокожих хирургов предложил: «А давайте я попробую пришить мизинец?» Дядя Коля сказал: «Да чё там, пробуй!»

И молодой африканский студент пришил дяде Коле палец.

Дядя Коля пребывал с загипсованной ногой на больничном, скучал дома один без дела и вдруг вспомнил, что жена его, тётя Серафима, притащила откуда-то картину, которую настойчиво просила дядю Колю повесить на стену. Дядя Коля отыскал картину, взял молоток и гвозди и решил сделать тёте Серафиме сюрприз.

Надо сказать, что жили дядя Коля с тётей Серафимой в сталинской коммуналке. А что такое сталинские коммуналки? Это длинные общие коридоры и высокие потолки.

Дядя Коля вскарабкался на самый верх стремянки, вбил в стену гвоздь, повесил картину и так увлёкся работой, что решил сделать шаг назад со стремянки, чтобы посмотреть издалека, ровно ли картина висит. Естественно, дядя Коля упал со стремянки и при этом сломал себе вторую ногу: открытый перелом, кость торчит, кровь хлещет.

Находясь в сознании, дядя Коля стал звать на помощь.

В другой комнате жила соседка с очень характерными именем и отчеством, скажем, к примеру, Двойра Моисеевна. Двойра Моисеевна была уже немолода. Старушка божий одуванчик прошаркала в комнату к дяде Коле, увидела упавшую стремянку, лежавшего рядом дядю Колю, кость наружу и кровяку по всему полу.

Двойра Моисеевна рухнула в обморок.

Дядя Коля с гипсом на одной ноге, с поломанной второй ногой, матерясь, пополз, как Маресьев, в общий коридор к телефону, позвонил в «Скорую» и лёг под входной дверью в ожидании врачей. Тёте Серафиме он звонить не стал, зная её тонкую психику.

Приехала «скорая», дядя Коля полусидя-полулёжа отпер дверь, врач вошёл, увидел на полу кровавый след, ведущий в открытую комнату, на пороге которой лежала без чувств Двойра Моисеевна.

Доктор бросился к ней оказывать первую помощь. Дядя Коля с криком «пострадавший – это я!» в последний раз выматерился и тоже потерял сознание.

Врач совсем растерялся, но тут в квартиру вернулась с работы тётя Серафима со своей тонкой психикой, увидела метавшегося врача, Двойру Моисеевну без сознания, кровяку на полу, бессознательного дядю Колю с костью наружу, и рухнула в обморок.

В итоге дядя Коля, как и планировал, устроил тёте Серафиме сюрприз: все обитатели сталинской коммуналки лежали вповалку, зато картина висела ровно.

Я сказала Мишке, что знаю ещё одного такого любителя ломать себе обе ноги.

– Опять Заходер? – спросил меня Мишка.
– На этот раз нет, – усмехнулась я и указала на себя пальцем.

Мишка вспомнил и расхохотался, хотя тогда всем было не до смеха.

Несколько лет назад на прогулке в результате неловкого шага с парапета на высоких танкетках я упала и сломала ногу. Этот мой короткий шаг в тот вечер стал огромным шагом на последующие два с половиной года. Моя несчастная нога претерпела все возможные хирургические гаджеты – от гипса и титановой пластины до аппарата Илизарова. Вот с этим аппаратом я и отправилась в путешествие на море, в город Новороссийск. Рядом с Новороссийском, в городе Анапе, отбывал в лагере пионерскую смену мой сын Стёпка.

Всем своим взволнованным друзьям, в том числе и Мишке, я поклялась, что буду крайне осторожной и только посмотрю на море. Но мореману, провалявшемуся два лета на больничных койках, «просто смотреть на море» было невыносимо.

Уже на второй день пребывания в Новороссийске я влезла в купальник, вставила свою металлическую конструкцию вместе с ногой в большой пакет для мусора с завязочками и поковыляла на пляжный мостик, с которого каждое лето моего детства мы весело сталкивали друг друга с ребятами из двора.

По фантастическому совпадению в начале мостика на подстилочке загорал мужик с точно таким же аппаратом Илизарова на ноге.

– Вы купаетесь? – спросила я его радостно.
– Что вы, что вы, – испугался мужик, – я только смотрю на море, мне доктор запретил!

Я презрительно хмыкнула и отправилась на самый конец мостика.

Нормальный человек с аппаратом, конечно же, плавать бы не стал. Человек с присвистом – если бы и стал, то аккуратно сполз бы с лесенки. Но спинным мозгом я чувствовала напряжённый взгляд товарища по несчастью. Правда, он не подозревал, что я его товарищ, – в его глазах я была просто странной тёткой с мусорным пакетом на ноге. Поэтому мой головной мозг дал сбой, и от всей души я нырнула с мостика рыбкой.

Первой на поверхность всплыла моя нога в надутом, как матрас, мусорном пакете, затем вынырнула голова. Так мы и плыли какое-то время вдвоём – голова и нога, как Тянитолкай. Но пакет быстро стал набирать воду и, наполнившись полностью, ушёл глубоко, потянув меня ко дну.

Кое-как я догребла до мостика, попыталась вылезти, но не тут-то было! Пакет водоизмещением шестьдесят литров, то есть дублирующий мой личный вес, не позволял подняться даже на первую ступеньку лесенки. За моей спиной уже скопилась очередь из других купальщиков, желавших выбраться на мостик. Меня торопили, меня ругали, не понимая, почему дама застряла.

И тогда я начала рвать на себе мусорный пакет, выпуская воду, и, к изумлению купальной очереди, на лесенку ступила нога в железной клетке от самого колена до щиколотки.

Когда я проходила мимо мужика с аппаратом, он смотрел на мою ногу с глубоким ужасом.

На следующий день я решила, что купаться не стану, но навещу сына в Анапе. Администрация лагеря также пребывала в шоке, не веря, что я приехала к Стёпке из самой Москвы проездом через Новороссийск. Мне с большим подозрением выдали сына под расписку на выгул по Анапе.

Вечером, сдав сына в лагерь, я торопилась на последний рейсовый автобус до Новороссийска и у самой подножки сделала второй неудачный шаг, и опять-таки с парапета, и в тех же самых танкетках.
Дальше уже рассказывает Мишка:
– Когда ты позвонила мне из поезда и попросила привезти тебе на вокзал костыли, я очень удивился, ведь ты уже вполне прилично скакала на одной ноге. Когда ты сказала, что сломала вторую ногу и на ней теперь гипс, я решил, что ты бездарно шутишь, а бездарностей, как ты знаешь, я не терплю и сжигаю их в печке!

Уже в Москве от вагона до стоянки такси Мишка вёз меня верхом на чемодане с колёсиками, в итоге оба колёсика у чемодана сломались. Взмокший Мишка сказал мне тогда в сердцах: «Мадам, по-моему, ваши ноги вам только мешают, давайте оторвём их к чёртовой бабушке!»

А ещё Мишка сдержал своё слово – часть меня он всё-таки сжёг. Это были танкетки, которые он окрестил проклятыми, насильно отобрал у меня и торжественно уничтожил в дачном костре для мусора.

– Жаль, что вы не знали друг друга с дядей Колей, – мечтательно вздохнул Мишка, – вам было бы о чём поговорить!

…Мы валялись с Мишкой на потёртой искусственной медвежьей шкуре, которая также прошла три этапа своей жизни и перекочевала на дачу. Мы лениво смотрели в дощатый потолок, по которому бегали тёплые отсветы от последних всполохов рукописей в печке, а ещё там и тут по потолку проходили следы от мужских ботинок. Моего сына Мишка уверял, что в его отсутствие по потолку бегает старое дачное привидение, которое Стёпка с восторженным ужасом не раз высвечивал фонариком в дачном подполе.

Но я-то знала, что висящее на крюку в подполе привидение – это старый списанный киношный манекен для трюковых сцен, который хозяйственный Мишка тоже зачем-то приволок на дачу с киностудии «Мосфильм». А следы на потолке были от ботинок рабочих, которые ходили по доскам, когда чинили Мишкину дачу, а потом с лёгким сердцем обшили ими Мишкин потолок.

– Всё, – сказал Мишка, – завтра точно возьмём стремянку и отмоем эти следы!
– Не надо, смотрится прикольно! – сказала я, а сама подумала, что лазать по стремянке мне не хочется, ведь лето только начинается и ноги нам с Мишкой ещё пригодятся.