Банальный технологический брак – почти сквозная дыра в бетонной стене, оказавшаяся не на своём месте и прикрытая с двух сторон пластмассовыми кругляшами, – подружила двух таких разных девчонок, Катю Ляховскую и Анжелу Попову.

Ляховские переехали в этот дом, обменяв двухкомнатную квартиру на трёхкомнатную с доплатой. В первую же ночь, улёгшись в постель, Катя услышала тихий плач. Резко села. Плач стих. «Показалось», – решила она. Но едва легла, над ухом снова послышались всхлипы. Катя была городской девочкой, к тому же комсомолкой, во всяких там привидений или домовых не верила. Потому включила свет, приподняла ковёр, повешенный возле кровати, и обнаружила кругляш, который поддела при помощи пилочки для ногтей. Плач стал совсем явственным.

– Кто это плачет? – строго спросила Катя.
– Ой, кто там? – испуганно донеслось из-за стены.
– Я – Катя. Мы сегодня в эту квартиру переехали.
– А я Анжела из третьего подъезда. Я тебя видела. Ты аквариум несла.
– Точно! Ты чего ревёшь?
– Почему раньше меня соседи не слышали и я их тоже? – увернулась от ответа та.
– А у них на этом месте такой гардеробище стоял! Настоящий «многоуважаемый шкап».
– Какой-какой? – донёсся из-за стены заинтересованный шёпот.
– Ты что, «Вишнёвый сад» не читала? – изумилась Катерина.
– Не-а. Я вообще читать не люблю. Не вижу смысла.
– За это тебя и наказали? – предположила Катя.
– Да ты что! Мать сама никогда книжки в руки не берёт. Настроения нет, вот и побила.

Катя поёжилась.

– Разве можно детей просто так бить? Мои предки, например, считают телесные наказания непедагогичными.
– Везёт тебе, – вздохнула невидимая Анжела. – А моя чуть не в духе – так сразу же: «Анжелка, подь сюды!»
– Кошмар!
– Да ладно! Ты в какую школу ходить будешь?
– В пятьдесят вторую.
– А класс?
– Восьмой.
– И я в восьмом «Б»!
– Тогда и я в «Б» попрошусь, – сказала Катя. – Хоть кто-то знакомый будет.

Девчонки проговорили до глубокой ночи и уснули, успев стать подругами. Впрочем, познакомившись с застеночной соседкой ближе, Ляховская приуныла. Анжела хоть и старше на полтора года – её отдали в школу с восьми лет, а Катерине ещё не исполнилось семи, – была довольно серой личностью. Училась посредственно, в современной музыке не разбиралась, не имела увлечений. Но не в Катькиных привычках отступать!

Она уговорила своего тренера по волейболу взять Попову в секцию, записала её в хор, где сама пела, завалила книгами, которые «стыдно не прочесть», и взялась подтягивать по всем предметам. На первых порах Анжела пыталась брыкаться, что возмущало Ляховскую до глубины души.

– Ты хоть осознаёшь, балда, что до двадцать первого века осталось каких-то двадцать лет! И с каким багажом ты туда придёшь? «Извините, я синусы с косинусами путаю, а по-английски помню только «ху из он дьюти тудей». Позорище! Мы должны стать всесторонне развитыми людьми!

Катя вела дипломатическую работу среди учителей, чтобы Попову почаще спрашивали и не скупились на похвалу. Тренер Анатолий Степанович уже дважды выпускал Анжелу на ответственные матчи, а руководитель хора Альберт Аркадьевич предвещал ей светлое вокальное будущее – впрочем, он всем его сулил.

– Зачем ты с этой кугуткой возишься? – ревниво спрашивали одноклассники, среди которых симпатичная активная новенькая быстро завоевала авторитет.
– А что, пусть пропадает? Человек у вас на глазах деградирует, а вам начхать! Комсомольцы, называется! Кстати, она совсем не дура. Просто никто ею не занимался.
– Ляховская, а я ведь тоже совсем не дурак, – пел медовым голосом Юрка Авксеньтьев, пощипывая пробившиеся усики, – займись мной, а? Я буду слушаться.

Катин напор вкупе с действительно неплохими способностями и цепкой памятью Анжелы дал закономерный результат: восьмой класс Попова окончила почти без троек, а в табеле за девятый уже красовалось несколько пятёрок, включая такие сложные предметы, как биология и химия, – она начала подумывать о мединституте.

Единственным человеком, который оставался равнодушным к успехам Анжелы, была её собственная мать. Тётя Оля по-прежнему могла всыпать дочери ни за что ни про что и ругалась, что Катя забивает ей голову книжками. Она вообще недолюбливала новых соседей. Ей казалось, что преподаватель юридического института и сотрудница горисполкома смотрят на неё – простую санитарку – свысока, и считала, что Катерина только сбивает с толку Анжелку, пробуждая в ней зряшные мечты.

Когда начались летние каникулы, Катин папа решил вознаградить девчонок за успехи поездкой на раскопки старинного городка, которыми руководил его друг. Но старшая Попова категорически отказалась отпускать дочь.

– Кто хорошо потрудился? Анжелка хорошо потрудилась? Нашли, тоже мне, труд: в книжки глаза пялить да в тетрадках чёркать! – заорала она, подбоченившись, на Катю. – В деревню пусть едет. Вот там ей, кобыле, самая работа.

Пришлось подружкам разъезжаться в разные стороны. А когда Катерина спустя две недели вернулась поздним вечером домой, то первое, что услышала, войдя в комнату, – горький плач из-за стены. Приподняв привычным движением ковёр и вынув кругляшок, обеспокоенно спросила:
– Анжел, что случилось?

Плач стих.

– Анжела, ты там? Когда вернулась?

Ответом было молчание.

– Так, сиди тихо, я сейчас прибегу!

Попова открыла только после третьего звонка. Увидев её, Катя ужаснулась – подруга буквально опухла от слёз.

– Анжелочка, миленькая, кто тебя обидел?

Та, не отвечая, ушла в глубь квартиры, постояла возле окна и вдруг схватила себя обеими руками за волосы и с силой дёрнула. Испуганная Катя схватила её за плечи и затрясла:
– Перестань! Успокойся! Всё в порядке! Я с тобой!
– Они меня в сарае заперли. Вместе с Валетом! – закричала Анжела и, сунув костяшки пальцев в рот, укусила себя чуть не до крови.

Привыкшая действовать решительно, Ляховская затолкала подругу в ванную, где сунула её голову под струю холодной воды. Придя в себя после неожиданного душа и отхлебнув чаю, оперативно сварганенного Катей, Анжела, тихо плача и сморкаясь в кухонное полотенце, рассказала о причинах своей истерики.

– В деревне мать с тёткой, конечно, припрягли меня на полную катушку. Огород полю, траву кролям рву, воду ношу, но по утрам распеваюсь, как Альберт Аркадьевич велел. Услышал меня Валет – бригадир шабашников – и втрескался. Страшный, зубы гнилые, руки в наколках, а туда же – жених! Иду на речку, и он тут как тут, читаю в саду, он на заборе висит, спать ложусь – в окно камешки бросает. Надоело мне это, решила с ним серьёзно поговорить. «Хватит, – говорю, – шута горохового из себя корчить. Вы вдвое меня старше. Топайте к своей Вальке-учётчице, она уже все глаза выплакала. Вчера приходила скандалить, что я её Валетика драгоценного сманиваю».

– А он что? – нахмурилась Ляховская. Вся эта история ей категорически не нравилась.
– Ничего. Он вообще не сильно разговорчивый. Только бормочет: «Чё ты как неродная», – и руки распускает. Вчера возвращаюсь с речки, тётка говорит: «Возьми в сарае под крышей противни. Будем яблоки на сушку резать». Зашла я в сарай. С солнца и так ничего не видно, а тут ещё за мной закрывается дверь. Я думаю, ветром захлопнуло. Поворачиваюсь к выходу, и вдруг меня кто-то хватает. Я с перепугу чуть не уписалась. Кричу: «Кто здесь?» А он… – Анжела всхлипнула и снова куснула костяшки пальцев.

Катя мягко отвела её руку и успокаивающе погладила по голове.

– …он потащил меня в угол. А там целое ложе намостили: перина старая, подушки. Бросил меня на эту перину и начал штаны расстёгивать. А у меня уже глаза к темноте привыкли, увидела рядом лопату, схватила и заехала Валету между ног. Он скорчился, а я для верности ещё и по голове его огрела. Дверь заперта, так я окошко высадила и выпрыгнула. Как пролезла – сама не понимаю. Там разве что кошка протиснется.

Попова задрала футболку и показала кровавые царапины на боках.

– Бегу в дом, кричу: «Там Валет! Он на меня напал! Вызывайте милицию!» А эти две… мать и тётка… заохали и в сарай побежали, утешать Валетика. Я в комнате заперлась, а они ему голову перевязали и давай водкой отпаивать. Ушёл он только через час. Меня колотит всю. А эти две… заходят, говорят: «Что ты, зараза, устроила? Человек к нам со всей душой, а ты его лопатой!» «Да вы что, – говорю, – он же меня изнасиловать хотел!» А тётка: «Тоже мне, «изнасиловать»! Говна-то! Не сегодня-завтра и так перед кем-нибудь ноги расставишь. Задарма. Вона как сиськи торчат! А Валет обещал нам двор заасфальтировать и крышу поправить».

Теперь уже Катя сунула кулачок в рот, чтобы не закричать. Умная, начитанная девочка, она к своим неполным шестнадцати годам оставалась совершенно наивной. То, о чём рассказывала подруга, было в её понимании не то чтобы невозможным, а просто давно осталось в прошлом – в повестях Куприна, рассказах Гиляровского, романах Золя.

– Анжел, – осторожно сказала она, – ну, предположим, тётка… Хотя тоже сволочь! А мама твоя? Как она-то могла согласиться, чтобы с родной дочерью такое сделали?
– Согласиться? – горько усмехнулась Попова. – Боюсь, она сама этому Валету меня и предложила! У неё только и разговоров: «Вот до пенсии как-нибудь дотяну и в деревню уеду». Полдома ведь её. Она об асфальтированном дворе ещё с позапрошлого года талдычит. А тут такой шанс…
– Шанс?! – взорвалась Катя. – Мы им покажем шанс! Они что, думают, что у нас советской власти нет? Идём к нам. Папа подскажет, кому заявления писать и как.

Но Анжела выдернула руку и хмуро спросила:
– С ума сошла? О брательниках моих забыла? Да они меня моментом в тёмном углу придавят, если мать в ментовку сдам.

Ляховская озадаченно подёргала себя за ухо. О братьях подруги она действительно не подумала. Не мудрено, она ведь их никогда не видела. Старший, Жорик, отбывал срок за хулиганство, младший, Олег, остался в армии на сверхсрочной, служил где-то под Читой.

– Причём когда братья дома жили – ругались с матерью чуть не до драки, а как Олега забрали, а Жорка сел, такие родные стали, что куда там! Всё письма пишут, меня воспитывают. Кстати, и тебе обещаются башку оторвать.
– За что?
– За то, что голову мне институтом морочишь.
– Ёлки-палки, они у тебя совсем тёмные? – рассердилась Катя. – Не понимают, что без образования в наше время у человека никаких перспектив?
– Может, и понимают, только у них тоже своя линия: «Сколько будет здоровая девка сидеть у матери на шее? Иди работай!»

Улёгшись в постель, Катерина ещё долго слышала, как подруга всхлипывает во сне. А утром из-за стены донёсся раздражённый голос тёти Оли. Ляховская считала некрасивым подслушивать, потому осталась в неведении, о чём мать говорила с дочерью.

Через два дня Катя уехала в спортивный лагерь. Потом к бабушке почти на месяц. Оттуда с родителями на море. Вернулась только в конце августа. Побежала в школу получить учебники для десятого класса, где и узнала последние новости. Попова, оказывается, принесла справку, что её взяли на работу санитаркой в больницу, и перевелась в вечернюю школу. Сколько ни взывала Ляховская к дырке в стене, ответа не было.

Скрепя сердце отправилась в третий подъезд. Дверь открыла старшая Попова.

– А Анжелочка спит. Она теперь рабочий человек, устаёт. Это тебе не в школе дурака валять. Ей отдыхать нужно.
– Тётя Оля, что же вы не отговорили Анжелу делать такую глупость? – дипломатично начала Катя, прекрасно понимая, кто именно принимал решение. – У неё ведь способности! Она вполне могла бы поступить в мединститут.
– Да, – сочувственно кивнула тётя Оля, включаясь в игру, – вишь, какая дурочка. Я ей говорю: «Учись, доченька. Мать не выучилась, так хоть ты в люди выйди». А она мне: «Не всем же профессорами быть. Кто-то и горшки должен выносить».
– Но почему горшки должна выносить именно Анжела? Она же умница!
– Вот и я ей говорю: «Ты – умница. Вишь, как Катерина вокруг тебя вьётся. Стала б она тебя так ублажать, если б не разглядела чего». А она мне: «Ты, мамочка, троих подняла. Теперь моя очередь поработать, а ты отдыхай». А то, что горшки выносит, так у нас в стране любой труд в почёте.

Ляховская, впервые лицом к лицу столкнувшаяся с издевательской демагогией, потеряла дар речи.

– Пожалуйста, передайте Анжеле, что я хотела поговорить. Пусть зайдёт, когда сможет.
– Передам. Чего ж не передать. А дырку в стене я заделала! – торжествующе закричала женщина в спину спускающейся Кате. – Выпросила в травматологии гипс и заделала! Ишь, моду взяли – перешёптываться да перестукиваться! Нечего!

Анжела не пришла ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. Встретились девочки только через три месяца. Ляховская с трудом узнала подругу, обряженную в толстое пальто с богатым песцовым воротником и в песцовую же шапку, делавшую её лет на десять старше.

– Ого, ты прибарахлилась! – воскликнула Катерина.
– Ага, кредит взяла. Я теперь ни у кого на шее не сижу, могу себе позволить. Вот пальто в ателье сшила и два платья ещё…
– А как с учёбой? – перебила Катя.
– Нормалёк. В вечёрке до сих пор дроби проходят. Я у них там вообще отличница.
– А поступать будешь?
– Подумаю. Да, ещё юбку миди сшила и брючный костюм заказала.
– Анжел, если собираешься поступать, нужно найти репетиторов. На дробях не выедешь.
– Я же сказала – подумаю! – раздражённо бросила Попова и тут же сменила тон: – Слушай, у тебя модные журналы есть? Я никак не могу решить, какие лацканы на пиджаке делать – узкие или широкие.
– Да что ты всё о тряпках! – рассердилась Ляховская. – Я с тобой о деле, а ты о каких-то дурацких лацканах.
– Чего это они дурацкие? – вытаращилась на неё Анжела. – Ещё неизвестно, кто тут умный, кто дурак. Тебе-то, конечно, предки какого-нибудь профессорского сынка подберут, а мне самой крутиться нужно. На простую санитарку кавалеры не очень-то зарятся. Если не дипломом, так хоть нарядами возьму.
– Анжелка, тебе всего восемнадцать! Кто тебя заставляет в санитарках на всю жизнь застрять? Готовься, поступай, учись! Пусть не в институт, но хотя бы в медучилище. Ты же была современной, клёвой девчонкой! Книжки читала, в волейбол играла, под «АББу» танцевала, а рассуждаешь, как отсталая тётка из дремучей глухомани!
– Ой, Катя, вроде и профессорская дочка, в школе умной считаешься, а сама дитё дитём, – снисходительно улыбнулась Анжела. – Жизни не знаешь, а ещё учить пытаешься. Иди куда шла. А мне по-любому в другую сторону.

«Это жизнь?! – неслась по улице Катерина, кипя от возмущения. – Если это и есть жизнь, то мне такой не надо!»

Она чувствовала, что какая-то правда в словах Поповой есть, но почему у неё, Кати, осталось от этой правды гнусное ощущение кислятины во рту?

Ляховская с успехом окончила школу, училась в столице, там и замуж вышла. О «застеночной» подруге вспоминала редко и со стеснённым чувством обидного поражения. Снова они встретились только на двадцатипятилетии их школьного выпуска.

– Катюха, а я тебя по телеку весной видела! – закричала издалека Анжела. – Узнала сразу же! Ты не меняешься. А я вот, видишь, в какую свинью разъелась.
– Ничего подобного! – слишком горячо возразила Катя. – Ну, есть пяток килограммов лишних, но тебе даже идёт.
– Ага, – захохотала Анжела, – а то я себя в зеркале не вижу! Мне Вовка так и говорит: «Тебя, блин, легче перепрыгнуть, чем обойти».
– Вовка – это муж?
– Не, сожитель. Мужа, алкаша чёртова, я давно выставила!
– А как ты вообще?
– Нормалёк. Живу, хлеб жую. Дочка замуж вышла, глядишь, бабкой сделает. Сын школу оканчивает.
– А работаешь где?
– Я теперь сиделкой при лежачих. Ну, там перевернуть, помыть, покормить, уколы сделать. Зато на себя, а не на дядю работаю. Я даже капельницы наблатыкалась ставить, – похвасталась она.
– Как тётя Оля?
– О, мамка у меня молодец! Я как замуж вышла, так она сразу в деревню убралась, чтоб нам не мешать.
– Двор заасфальтировала?
– А-а, ты помнишь? – рассмеялась Анжела. – Да, было дело. Чуть не убила Валета. А ты ещё предлагала на мою мать с тёткой заяву писать. От дурные были.
– Знаешь, Анжел, я до сих пор считаю, что они поступили с тобой безобразно.
– Да ладно! Я, знаешь, когда у меня первый раз было, ну, то самое, всё Валета вспоминала. Правы, думаю, мать с тёткой. Ну, перетерпела бы, так он асфальт положил бы. А так – ни удовольствия, ни асфальта.
– Анжела, ты понимаешь, что говоришь? Не помнишь, как плакала? Они же искалечили тебя морально! По-настоящему искалечили.
– Чем же это, интересно, они меня искалечили? – подбоченилась точь-в-точь, как её мать, Попова. – Тем, что вырастили-выкормили?
– Тем, что опустили тебя до своего уровня! Тем, что дорогу в будущее закрыли! Ты ведь могла добиться большего. Быть полезной людям.
– Правильно мать говорила: ты для Катьки хорошая, пока под её дудку пляшешь, а чуть против шерсти пойдёшь, так сразу расплюётесь! – зло перебила её Анжела. – Ты про меня тем старикам скажи, за которыми я смотрю. Они тебе объяснят, кто полезный, а кто сбоку припёка. Иди к своим, которые на уровне. А то они измаялись уже: чего это наша телезвезда с простой сиделкой растабарывает? Чистоплюйка!

В ресторане Анжела много выпила, хвасталась тем, что на неё очередь стоит, обещала, если кто из одноклассников сляжет, ухаживать, как за родным, и взять по-божески, не то что некоторые сильно грамотные. Потом горько расплакалась, и срочно вызванный Вовка увёз её домой.