– Татьяна Витальевна, чем ток-шоу «Мой герой» порадует зрителей, какие готовит сюрпризы?
– Разумеется, сотрудники программы делают всё возможное и невозможное, чтобы удивить зрителей. Однако никакого драматургического развития разговор на двоих не подразумевает. Да и каждый новый выпуск по определению становится сюрпризом и для зрителей, и для нас, ведь каждый новый гость – это всегда открытие, тайна, интересный характер. Минувшим летом мы не уходили в отпуск, а всё время снимали, – стремимся, чтобы программа выходила без повторов. Каждый новый выпуск – разговор с человеком, которого многие знают и любят, но не просто с позиции гостя в студии, а скорее с позиции героя романа.

– Есть ли у вас личная гримёрка, в которой можно перевести дух, подремать?
– Мне очень повезло: в моей гримёрке есть окна, что редкость для съёмочных павильонов. Программа записывается несколько дней подряд, и всё это время гримёрка принадлежит мне; в остальные дни ею пользуются другие ведущие.

– То есть ваших личных вещей, делающих пространство уютным и обжитым, там нет?
– Личные вещи мы там не оставляем, но когда я «живу» в гримёрке, то пространство становится моим домом. Там находятся записки, распечатки, сигареты, туфли, сто двадцать пять пар разных очков. Мы пишем по три-четыре программы в день с утра до вечера – дух перевести не успеваешь. А на другой день начинаем готовиться к следующей записи.

– Кто помогает вам с домашними и прочими делами, не связанными с телевидением?
– Со мной работает моя сестра Инна. Пока я на съёмках, ей звонят все – и коллеги, и близкие, и журналисты, и издатели. Я даже телефон с собой не беру. Да мне никто и не звонит, пока эти четыре-пять дней нахожусь на записи. Знают, что бесполезно. Я звоню мужу и сыновьям, когда выхожу из студии и уже еду домой. В остальное время моими делами занимается Инна. «Согласование времён» тоже на ней: она знает, когда пройдёт выставка в Петербурге, когда открывается книжный конгресс в Улан-Удэ, когда заседает Российский книжный союз, на который меня регулярно приглашают, когда надо появиться в общественных комиссиях, членом которых я являюсь, и так далее. Она же подсказывает мне, какое заседание можно пропустить, а какое нет. Словом, если бы не сестра – не знаю, как справлялась бы с таким сумасшедшим ритмом. Она очень меня выручает.

– Вам не приходилось соперничать с сестрой за родительскую любовь?
– Мы никогда не дрались, не рвали друг другу волосы, не отнимали игрушки, не делили кавалеров…

– А как получилось, что сестра начала с вами работать?
– Это произошло около десяти лет назад, когда стало понятно, что я не справляюсь с административной нагрузкой. Потому что, кроме романов, есть радио, телевидение и куча нудной бумажной работы: договоры, права, графики и так далее. Эти вопросы должен решать человек не только компетентный, но и неравнодушный, чтобы ничего не испортить. И Инна всё это решает.

– Серьёзная нагрузка. А ведь параллельно есть литературная деятельность, которая для вас наверняка является основной. Интересно, вы помните, о чём был ваш самый первый рассказ?
– Конечно! Мне было лет семь, и я написала рассказ об одуванчике, который рос на лесной поляне, а потом подул ветер, и он разлетелся.

– Далеко не каждый ребёнок берётся сочинять рассказы. Почему вы решили попробовать?
– Когда я научилась писать, это стало первым важным событием в моей жизни. Меня это невероятно вдохновило. Как все дети, рисовала в прописях чёрточки и палочки, а потом они каким-то невероятным образом стали складываться в слова. Оказалось, что этими крючочками и палочками можно написать всё что угодно – «ок-но», «ут-ро», «жи-раф». Как только я это поняла, жизнь открылась с совершенно новой стороны. Ощущение неслыханной свободы, которое возникает у пишущего человека, ни с чем не сравнимо. И рассказ об одуванчике появился на свет просто потому, что я научилась писать – от восторга.

– Какие ещё темы волновали начинающую писательницу?
– Если перечислять, то можно сойти с ума – я писала обо всём подряд. Помню, сочинила сказку о Снегурочке, причём меня совершенно не волновало, что её уже давно написал другой автор. Писала фантастические романы, в которых присутствовали космические корабли, учёные собаки, говорящие тигры, умные волки, красивые люди в комбинезонах, вооружённые супероружием.

– А про любовь?
– Естественно, и про любовь, и про дружбу. Потом пришло время Гайдара, и я сочиняла «тимуровские рассказы». С огромным удовольствием писала о путешествиях. Десятки пыльных тетрадей, исписанных моим корявым почерком, лежали по углам нашего дома, их стопки высились до потолка. По весне мы сжигали их в большом костре, но на месте сожжённых тут же возникали новые, и история повторялась.

– В 2000 году количество перешло в качество, и свет увидел ваш дебютный роман «Гроза над морем».
– Он был совсем не первым, а каким именно по счёту – сказать трудно. До этого были и фантастические произведения, и эпопеи о любви, и истории из деревенской жизни. Но первый роман действительно издан в 2000 году.

– Что вы почувствовали, когда взяли в руки свою первую книгу?
– Очень сложно описать те впечатления. Автор, у которого вышла книга, чувствует себя как минимум Гагариным. Ему совершенно всё равно, что до него писали миллионы людей, из которых девяносто девять и девять десятых процента делали это объективно лучше, чем он. Ему также наплевать на то, что одновременно с ним пишут и печатаются ещё миллионы писателей, из которых девяносто девять и девять пишут лучше, чем он. Это совершенно не важно: всё равно он космонавт, первооткрыватель, пионер и первопроходец.

– Обложку помните?
– Она была абсолютно невнятная: на серой бумаге изображена чудовищная женщина с ещё более чудовищной пантерой. (Улыбается.) Тираж книги составлял ровно семь экземпляров, два из которых отдали мне, а куда делись оставшиеся пять – я не знаю. Но, несмотря ни на что, книга мне безумно нравилась, я просто не выпускала её из рук.

– А сейчас?
– Ничего не изменилось: когда выходит книжка, я не могу с ней расстаться, ношу с собой, нюхаю, кладу под подушку, беру в машину…

– Гоголь писал, стоя за конторкой, Бальзак выпивал страшное количество кофе. А как пишете вы?
– Кофе люблю, но, в отличие от Гоголя, пишу сидя. (Улыбается.) Работа писателя совсем не так романтична, как представляют многие. Садишься за компьютер, проклиная всё на свете, понимая, что сегодня не сможешь выдать ни слова, потому что до тебя писали Гоголь, Чехов и писать вслед за ними стыдно. Но поскольку тебя распирает, как хомяка, то тебя просто разорвёт на куски, если ничего не сочинишь. Преодолеваешь внутреннее сопротивление и всё-таки пишешь
.


– А как же вдохновение, когда на писателя что-то находит и он несколько часов не может оторваться от текста?
– Конечно, такое со мной тоже бывает, но это случается редко и непродолжительно. Места, написанные с упоением, в тексте всегда очень заметны. По крайней мере, автору.

– В студию программы «Мой герой» приходит очень много гостей. Они впоследствии становятся героями книг?
– Наша программа существует всего полтора года, это мало. Для того чтобы оформилось впечатление и сложились мысли, нужно больше времени. Но, разумеется, если герой рассказывает занятный эпизод из своей жизни, я могу обратить на это внимание и спросить, можно ли вставить его в роман.

– Вы как ведущая можете приглашать на съёмки людей, которые интересны лично вам?
– Я могу предложить интересного мне героя, а уже канал соглашается или нет. Это нормальная практика. У меня есть некоторый телевизионный опыт, но я совершенно ничего не смыслю в вопросах целевой аудитории.

– Вашим коллегам наверняка везёт, у каждого есть книга Татьяны Устиновой с автографом.
– А как иначе? (Улыбается.) Я то и дело подписываю книжки на дни рождения друзьям, коллегам, знакомым знакомых. Если кто-то стихийно уезжает в командировку и понимает, что у него нет с собой книги, приношу из машины что-нибудь своё, потому что постоянно вожу несколько экземпляров.

– А так, чтобы приехать в студию, анонсировать новый роман, раздать каждому по экземпляру, – бывает?
– Я очень стесняюсь навязывать свои литературные потуги людям, которые, вполне возможно, в них совершенно не заинтересованы. Мне стыдно. Если кто-то просит, с удовольствием и книжку подарю, и сфотографируюсь, и автограф дам, и передам привет маме. Но так чтобы принести коробку книг и сказать: «Ну-ка давайте все меня читать!» – такого никогда не бывает.

– Помните, как у вас впервые попросили автограф?
– Я хорошо помню, как пыталась навязать свой автограф человеку, который читал мой роман. Это случилось в метро, мужчина спокойно сидел, уткнувшись в книгу, а мне безумно хотелось привлечь его внимание, чтобы быть узнанной и дать автограф. Не знаю, что он обо мне подумал – наверное, что-то нехорошее, – но чего я только не выделывала! Однако у меня ничего не вышло, и дать автограф не удалось.

– А когда впервые удалось?
– Это произошло в книжном магазине на Новослободской улице, куда нас пригласили на встречу с читателями. Там не было ни единой живой души, моя унылая фигура над письменным столом никого не привлекала, но в магазине работали очень сердобольные продавцы, которые каким-то чудом заманили покупателя и чуть ли не вынудили его купить мой роман. Косясь на наседавших продавцов, он подошёл ко мне, и я дала ему автограф, невероятно гордясь собой.

– Когда раздача автографов стала нормой, вы думали над тем, как научиться расписываться эффектно?
– Мне и в голову не приходило над этим работать, но однажды мой издатель дал замечательный совет. Сказал примерно следующее: «Первое. Когда даёшь автограф, нужно подписывать книгу так, чтобы пять или десять лет спустя человек понимал, кто это написал. И второе. Сделай так, чтобы человеку, которому ты подписываешь книгу, было приятно». С тех пор я всегда пишу многословные автографы с пожеланиями благополучия и счастья.

– Наверняка для этих целей у вас имеется любимая ручка.
– У меня есть ручка, которая всегда со мной, мне подарил её мой друг Игорь Хатьков, великий русский врач, директор огромного научного института. Игорь Евгеньевич – оперирующий онколог, творящий чудеса. Посмотрев, как он работает, я не удержалась и написала книгу о врачах. Так вот, возвращаясь к ручке. Я так понимаю, что её Игорю Евгеньевичу тоже кто-то подарил, потому что она мужская и безумно дорогая. Однажды он, человек скромный и стеснительный, мне её просто сунул, пробормотав какие-то добрые слова, и с тех пор я с этой ручкой не расстаюсь.

– Какие ещё атрибуты необходимы для вашего писательского труда?
– Простые карандаши, которыми я время от времени люблю писать. Мне просто тактильно очень нравится процесс писания грифелем. Ещё у меня обязательно должна быть удобная бумага, в большом количестве и без всяких клеточек и линеек.

– А режим? Предпочитаете работать по ночам или ранним утром?
– Никакого специфического режима у меня нет, пишу как придётся, но мне нужно, чтобы было тихо. Поэтому когда соседская девочка играет на фортепьяно песенку «То берёзка, то рябина», я постоянно сбиваюсь с мысли и просто не могу спокойно работать.

– Вы так и живёте в том доме в Жуковском, в котором провели детство?
– Мы переехали, и довольно давно. Новая квартира находится там же, в Жуковском. Что, в общем, ужасно, потому что все мы – я, дети, собаки и муж мой единоутробный от первого брака – люди совершенно не квартирные. Мы просто были вынуждены переехать, потому что на нашей улице внезапно пролёг водораздел «город – деревня». Напротив участка выстроился многоэтажный квартал. Для нас, выросших за городом, жизнь в квартире очень отличается от жизни в собственном доме. И мы, конечно, маемся, не говоря уж о наших собаках.

– Какие у вас собаки?
– У нас живёт бразильский фила. Знаете, бывают диваны с кнопками? Вот наша собака очень похожа на такой диван. У неё грозный вид, но она добрая и бестолковая, вся в нас. Ещё у нас живут два «коржа», собаки породы корги. Но с ними мы совершили чудовищную ошибку.

– Ошиблись с породой?
– Дело не только в этом. Большая собака – это собака моего мужа, он её хозяин ныне, и присно, и во веки веков. Я долго завывала на тему того, что это очень несправедливо – у него собака есть, а у меня как будто бы нет. И вот наконец довылась до того, что дополнительно к нашей большой собаке мы решили взять маленькую, чтобы я, как гламурная дура, носила её всюду под мышкой, а она бы тряслась и пучила глаза. Мы долго искали и нашли породу корги.

– Но корги, кажется, не карманная собачка.
– Да-да, с этим мы страшно промахнулись! Наша большая собака весит шестьдесят килограммов, а корги – всего десять, и нам показалось, что по сравнению с филой корги – собака маленькая.

– А как вышло, что у вас завелось целых две собаки этой породы?
– Это наша вторая роковая ошибка. Дело было так. Мы поехали забирать нашего щенка, он выбежал к нам, такой весь чудесный, розовый, ушастый, коротколапый, абрикосового цвета, и мы сразу же поняли, что это наш щенок.



– То есть вы ездили не одна?
– Собаку нужно выбирать всей семьёй, поэтому за щенком поехали мы с мужем, наши дети, моя сестра, её муж и их дочь. И вот следом за этой жизнерадостной пузатой пышкой вышел такой унылый щенок, какой-то весь несуразный и очень грустный. Выяснилось, что от него почему-то отказались. Тут моя сестра, человек очень решительный и в хорошем смысле слова правильный, сказала: «Вы должны взять обоих».

– И что сказали вы?
– Я сказала: «Ты сошла с ума! Три собаки в квартире?» Однако решение оставалось даже не за мной, а за моим мужем, который прекрасно понимал, что все три собаки окажутся на нём. Он думал довольно долго, с полчаса молчал, а потом сказал: «Забираем обеих». Теперь эти корги выросли в настоящих слонов, ездить с ними я, разумеется, никуда не могу: они не проходят по весу ни в один самолёт. Псы, конечно, совершенно умильные и чудесные, но у меня по-прежнему нет собаки, которая ездила бы со мной в командировки и ходила бы со мной на работу.

– Хочется пошутить, что всё впереди, но становится искренне жаль вашего мужа. По каким ещё поводам собирается вся ваша большая семья?
– А разве нужен повод? Мы же семья, мы друг друга любим, нам друг с другом интересно. Собираемся, чтобы поговорить, вкусно поесть за большим столом, посмотреть кино, посплетничать девочками на кухне, выпить красного вина, продегустировать летние настойки, закоптить на улице форель.