Он мне представился Анемподистом Сапрыковичем, выходцем из староверов. И хотя староверы у меня ассоциировались с несколько другой, более отдалённой, холодной и глухой, местностью, в Анемподиста Сапрыковича я с ходу поверила. Да и как было не поверить: бородища, копна пшеничных волос, перевязанная тесьмой с орнаментом, широкие холщовые штаны, деревянный крест на мохнатой груди, переходящей в крепкое пузо, здоровый крестьянский блеск ультрамариновых глаз, почтенный возраст.

И если бы он представился тавром или киммерийцем, меня бы это нисколько не смутило. Всё в нём было местным – от покорёженных сандалий до оканья, нехарактерного для южных областей России. В конце концов, Максимилиан Волошин тоже не в Коктебеле родился, а выглядел очень даже по-местному, хотя и сильно отличался от местных жителей. И с Анемподистом та же история.

В этом местечке вообще все приезжие были как помеченные. Вроде бы и от морского курорта недалеко, но колорит другой, размеренный, с пыльными курами, тяжёлыми коровами, вяло жующими полувысохшую траву, бабушками в цветастых халатах и платках, с узлами на макушке, дедами, влитыми в сёдла старых прочных «Уралов», с вечно здоровающейся детворой. Надо сказать, что народ трудоспособного возраста не составлял колорит данного местечка, поскольку работал в соседнем городе и выглядел вполне обыкновенно, в отличие от местного рынка, функционировавшего исключительно по утрам.

И в очередной раз я проспала этот рынок, но свернула к нему, чтобы побродить по развалинам. Без людей, товара и денег он был похож на раскопки древнего города. Возможно, это фундамент какого-то непостроившегося или разрушенного здания, советского или скифского. И мне хотелось, чтобы скифского.

Ещё издалека на развалинах я заметила огромного серого пса. Он неподвижно сидел на каменном постаменте и выглядел по-львиному: был прямошей, гриваст и строг. И, несмотря на его строгую каменистость, мне захотелось пообщаться. Я подошла, поздоровалась и завела ни к чему не обязывающий разговор о львах вообще и о питерском Львином мостике в частности.

– Архитектурой интересуетесь? – вдруг спросил пёс. Я оглянулась и увидела вышеописанного Анемподиста Сапрыковича.

– А что здесь раньше было? – поинтересовалась я.
– Да чего здесь только не было, если поглубже копнуть, – сказал Анемподист, представился и присел на камень рядом с псиной. – Подтверди, Аркадий, – обратился он к собаке.

Аркадий оживился. Так обычно оживляются воспитанные собаки в предвкушении питания или прогулки. Издав сдержанный горловой звук, он стал месить лапами постамент, пытаясь обуздать захлёстывавшие эмоции.

– Необычное имя для собаки, – сказала я, хотя ещё минуту назад Анемподиста Сапрыковича проглотила как обыкновенного Владимира Ивановича.
– У нас тут всё необычное. Ничего не поделаешь – исторически сложилось. Да, Аркадий? Вот вы думаете, в деревню приехали. А тут – ого-го какое городище до нашей эры стояло… Да и в начале нашей… Вот пыль вроде бы, – Анемподист погладил камень и добыл пыли. – А чего в ней только нет. Из всех веков по крупинке. Вот, глянь, – он протянул мне ладонь.

Наверное, это была обыкновенная пыль, но на его могучей бугристой ладони выглядела она вполне исторически.

– Тут вам и скифское, и греческое, и римское, и сарматское, и готское с гуннским, и хазарское, и печенежское, и половецкое, – он водил пальцем по ладони, разделяя границами народы и государства. – А львы – это что? Это так себе – современная поверхностная цивилизация в сравнении с нашей подземной археологией, – он потопал ногой по утрамбованной рыночной земле, как бы проверяя её на прочность. – Вот где копать надо! Ведь неспроста у нас рынок именно на этом месте. Тут и в первых веках нашей эры рыночная площадь была. Думаю, и до нашей была, но точно утверждать не берусь.
– А откуда это известно? – спросила я.
– Известно! И монеты древние находим, и утварь разную. Весов штук пять откопали. А самое главное – прилавки остались, – он похлопал по камню, на котором они разместились с Аркадием.
– А находки в музей сдаёте?
– В какой там музей! Дома у нас у каждого – музей! И черепа находят! Отмоют, отполируют, лаком покроют, поставят на видное место, в буфет там или куда, – любуются. У Михалыча, например, уже лет двадцать в погребе мумия хранится! Так он только на Девятое мая к ней допускает. Исключительно ребятишек со школы, да и то не всех – отличников и хорошистов берёт.
– А учёных?
– Каких учёных! Они ему там всю экологию нарушат! Мумия на тот свет раньше времени отправится!
– А что, она до сих пор жива?
– А кто, по-твоему, тушёнку по ночам жрёт? А соленья? Винцо домашнее попивает? Погреб-то на замке, а ключ у Михалыча! У нас тут всё просто: нашёл – значит, твоё. Аркадий вон без исторических костей домой не приходит. Ты думаешь, зачем он тут лежит?
– Ну, просто лежит, как все собаки лежат.
– Э-э-э, Аркадий просто так тебе лежать не будет. Он темноты ждёт. Хитрая псина! Ему же фонарик не нужен, так видит. А в темноте роет, чтобы никто не отнял. Тут такие подлюки – друг у друга из рук рвут! Амфору тянули, так и раскокали! Хорошо почтальонша взяла к себе – склеила. Ей всё равно делать нечего по вечерам: она богомольная, телевизора нет.

– Знаете, мне бы тоже хотелось что-нибудь найти, – сказала я, как будто извиняясь, – на память.
– На память, говоришь, – Анемподист строго посмотрел на меня. Аркадий же издал знакомый уже горловой звук, спрыгнул с пьедестала, отошёл на пару метров и начал рыть. – Не терпится ему! Темноты дождаться не может!
– Я могу дождаться темноты! – ставя себя в пример нетерпеливому Аркадию, сказала я. – Пойду вот фонарик куплю! Тут у вас фонарики продаются?
– «Фа-а-на-а-рики», – передразнил меня Анемподист. – Расхватали у нас тут давно все фонарики! Лопату лучше пойди купи! Своей лопатой копать надо. Чужой – примета плохая: найденное впрок не пойдёт. Или заболеешь ещё, не дай бог. Ты рыть-то где собралась? – пренебрежительно спросил он.
– Может быть, вы мне подскажете? Мне хоть что-нибудь маленькое найти. Мне большого не надо. Как я его повезу? И скелет мне точно не нужен.
– Это все так сначала говорят – «не нужен, не нужен», а потом вцепятся, как бультерьеры. Вон тетя Шура, царствие ей небесное, колесницу отрыла, так сама в неё впряглась и до дома скакала. После этого и слегла. А то всё – «сама, сама, моя колесница».
– Так, может быть, мы вместе копнём? Или вы уже накопались?
– Накопался, конечно, но что с тобой делать, – Анемподист смерил меня сочувственным взглядом. – Ладно! Помогу.
– Ой, спасибо! – обрадовалась я.
– У меня давно план созрел. Ты-то как раз мне и пригодишься. Одному сложно, страховка требуется.
– Страховка?
– В древний колодец полезем. Там мало кто бывал, место, не исследованное досконально. Там ещё лаз имеется в галерейку. Мне-то со своей комплекцией не втиснуться, а ты маленькая – просочишься. Согласна?
– Согласна! Когда идём?
– Через три дня. В полнолуние. Луна как раз в колодец смотреть будет, и фонари не нужны.

На следующий день я решила доехать до моря, и для этого мне потребовалась автобусная остановка с курсирующим раз в час автобусом. Остановку обозначали два полукамня от бывшей скамейки на утоптанном пятачке среди выжженной солнцем травы. И я подумала, что здесь тоже можно было бы копнуть. И только я об этом подумала, как сразу заметила кирпичного цвета камушек. Подняла – вот те на! Черепок от древней посудины, практически ручка от амфоры!

– Я здесь тоже подобрал несколько подобных артефактов, – передо мной стоял мужчина приезжего вида, в шортах и с рюкзачком.
– Местные говорят, здесь много чего найти можно, – сказала я.
– Да, я тоже слышал. А вы на отдыхе здесь или по делам приехали?
– По делам, – соврала я. В тот момент мне не хотелось заводить новые знакомства и вообще иметь тут какой-то круг общения.
– А я вот решил на время уединиться, надоела, знаете ли, московская суета. А вы откуда приехали?
– Из Москвы.
– Так мы соседи, – разочарованно или даже как-то обречённо сказал он.
– Да, мы всего лишь соседи, – успокоила я его.

Тут подошёл совершенно исторический автобус. Здесь все такие автобусы. Раньше я думала, что такие автобусы бывают только в фильмах, где европеец или американец приезжает в Африку, и чтобы ему добраться до заветной цели, обязательно надо влезть в автобус, наполненный опасными местными жителями, козами и курами для ритуалов вуду.

Этот автобус тоже был набит местными жителями пенсионного возраста, ехавшими по неотложным делам. По местным обычаям они грозно кричали водителю: «Остановку!» Автобус резко тормозил в чистом поле, а пассажиры, пыхтя и охая, выбирались из него и шли в поле. А я, глядя им вслед, удивлялась, куда же это они. Ведь ни домика, ни колышка вокруг!

И таким образом к морской остановке в автобусе остались четверо: я и мой так называемый сосед, барышня, сильно закутанная в платок и длиннополую одежду, и сплошь татуированный мужчина средних лет. Такое количество оставшихся пассажиров ещё раз подтверждало местную традицию – купаться в море раз в десятилетие, причём в самый жаркий июльский день, когда температура воды практически сравнивается с температурой воздуха.

Кстати, я заметила, что эти двое влезли в автобус на следующей остановке после нашей, то есть это была вторая остановка в нашем посёлке. И если татуированного я приняла за приезжего, то барышня вполне могла сойти за местную верующую.

Морская остановка несильно отличалась от предыдущих в смысле «чистого поля». Да и понятно – конец сезона: пустой пляж, холодное море, на последнем издыхании единственное работающее кафе. На этом фоне наш автобусный квартет смотрелся как будто на сцене.

Но квартетом это можно было назвать только в смысле количества, сыгранности мы не проявляли и не стремились проявить. Культурно разместившись на приличном расстоянии друг от друга, каждый занялся своим пляжным делом.

Разглядывать людей на пляже, кажется, неприлично, но я всё время пялилась на татуированного мужчину. Тем более он затеял какие-то странные гимнастические упражнения, и до меня уже потом дошло, что он занимается йогой. А Барышня так и не разделась. Она всё время ела яблоко и смотрела в морскую даль. И если я только разок окунулась, то Сосед плескался от души. Так обычно плещутся люди, которые не умеют плавать.

Спустя пару часов, стараясь не собираться одновременно – а лично я старалась, – мы собрались одновременно, но по дороге на остановку культурно растянулись: первым шагал Сосед, за ним семенила Барышня, дальше я, Йог – замыкающий. В общем-то, понятно, все мы шли на автобус, курсирующий по расписанию. И я подумала: может быть, и надо было с кем-нибудь из них, хотя бы с Соседом, заговорить на пляже. Или заявить что-нибудь во всеуслышание о погоде, температуре воды, об осыпающихся вокруг утёсах. И когда Йог догонял меня, а потом опять отставал, мне казалось, что он хочет что-то мне сказать, но не решается. А когда Барышня вдруг замедляла шаг, я тоже замедляла для сохранения дистанции. Да и вперёдсмотрящий Сосед время от времени оглядывался на нас.

В автобусе мы расселись, опять же, культурно, бережно сохраняя пространство другого плюс своё личное.

В какой-то момент автобус наполнился неизвестно откуда взявшимися школьниками. И мне они, в отличие от местных пенсионеров, показались совершенно привычными, московскими. И я подумала о зарождении нового единого поколения, стирающего границы между городом и деревней.

А ещё, вглядываясь в их лица, я пыталась вычислить счастливчиков, видевших мумию. Да и вообще полнолуние было уже не за горами, и я была настроена по-боевому.

Улица, ведущая к рынку, кое-как освещалась. И идти по ней с лопатой было совсем не страшно. А рыночная площадь действительно была залита лунным светом. Но вместо неподражаемого Анемподистова силуэта маячили два обыкновенных, опиравшихся на лопаты. И я подумала, что, может быть, Анемподист ещё кого-нибудь пригласил для страховки.

– Простите, а вы Анемподиста Сапрыковича не видели случайно? – беззаботно выкрикнула я, не сильно приближаясь к ним.

– Пока не видели, – произнёс мужской голос.
– Но мы его ждём, – произнёс женский.

Я подошла ближе.

– Так мы с вами на море вместе ездили, – удивилась девушка.

Это была та самая Барышня, только без платка и в шортах. А рядом стоял Йог.

– А я бы вас не узнала, – сказала я, обращаясь к ней.
– У меня аллергия на солнце, существует такая разновидность аллергии, днём приходится закрываться, – заученно объяснила она.

Я сказала ещё что-то известное мне об аллергиях, Йог вообще молчал, а Барышня опять стала есть яблоко. И когда подошёл Сосед, и нам, и ему всё было ясно.

Мы сидели на камнях-прилавках в полной тишине, когда минут через двадцать появился Анемподист с металлической лестницей. За ним шёл Аркадий.

– Ну что, ребятки, подружились? – поприветствовал нас Анемподист.

Мы что-то промямлили.

– Ничего, скоро подружитесь! – пообещал Анемподист, открыл люк, который был у нас практически под ногами, насадил лестницу: концы её были загнуты, и она, как родная, опустилась в колодец. – По лесенке до конца, а там ещё метра полтора – спрыгните, – проинструктировал Анемподист.

И когда последним спускался Йог, Анемподист всучил ему Аркадия, потому что собака чует лучше человека. После этого Анемподист выдернул лестницу, пожелал нам удачи и закрыл люк.

Конечно, сначала мы орали, да и кто бы не орал на нашем месте. Даже Аркадий, и тот! А потом мы решили познакомиться, и у каждого оказались имя, и какая-то интересная прожитая жизнь, и какие-то ещё неосуществленные планы. И Ксюха достала новое яблоко и пустила его по кругу, а Сосед, он же Андрей, достал фонарик. А Максим усадил нас в правильные позы, чтобы сохранять энергию и не простудиться. Когда яблоко кончилось, огрызок отдали Аркадию, и я рассказала про своего знакомого кота, который обожает дыни. И каждый из нас ещё много-много чего рассказал.

К тому времени, когда стало светать, открылся колодец и показалась знакомая нам лестница, убивать Анемподиста нам уже не хотелось.

– Ну как вы тут, ребятки?

Первым полез Максим с сонным Аркадием, затем Андрей подсадил меня, Ксюху и вылез сам.

– Завтрак вам принёс! – объявил Анемподист, отгораживаясь от нас лестницей. – Пирогов с вечера напёк, и молоко вот, – он указал в сторону пакета, который обнюхивал Аркадий, сдержанно поскуливая. – Ну, я пошёл! С пирогами вы и без меня справитесь! – он стал быстро удаляться, видимо, опасаясь, что мы всё же захотим его побить.

А ещё через пару дней мы узнали, что все зовут его вовсе не Анемподистом Сапрыковичем, а дядей Вовой-дуркуном.

Можно было бы эту историю, по примеру Антона Павловича, преобразить в курортный роман или даже в два курортных романа. Ведь и собачка имелась, в образе Аркадия, который впоследствии оказался Полканом. Но у нас получилась другая проза. И в этом пустом колодце мы всё-таки что-то откопали. Маленькое – на память.