Вахтанг, ты прав!
30.11.2016 00:00
Вахтанг, ты прав!Недавно произошло вот что. Иду я в магазин, в «Пятёрочку». Мокрый ноябрьский снег. Что-то вроде вялотекущей метели. Иду прямо – метель в лицо, поворачиваю направо – она опять в лицо. Налево – туда же. У нас в России куда ни иди – метель всегда в морду. Загадочная страна.

Мимо проезжает машина. Из окна раздаётся песня «Мои года – моё богатство» в исполнении, разумеется, Вахтанга Константиновича Кикабидзе.

Встречная прохожая женщина лет шестидесяти останавливает меня.

– Молодой человек, а где здесь седьмой подъезд?

Я объясняю. Потом думаю: надо же, молодым человеком называют, значит, не так уж я плох в свой полтос с гаком. Обычно я иду под рубрикой «мужчина», а тут… Настроение слегка улучшается.

Иду дальше. Стоит бабушка, держит за руку внучку лет пяти. Внучка вдруг резко тыкает в меня пальцем и спрашивает:
– Бабушка, а чей это дедушка?

Вот тебе и на… Дожил… Настроение резко ухудшается.

В «Пятёрочке» угрюмо копаюсь в картошке, потом в моркови, потом в огурцах. Овощи все, так сказать, пенсионного возраста. Покупатели – преимущественно тоже.

Беру кефир. У кефира сегодня заканчивается срок годности. Кисломолочный продукт в коме. Беру другой – срок годности кончился вчера. Царство ему небесное. Третий ещё три дня годный. Кефир-пенсионер. Ладно, сойдёт.

Летаргически зевая, подхожу к кассе. Кассирша тоже летаргически зевает. Пробивает моих пенсионеров. Картошку, морковь, огурцы… Слово-то какое… «Пенсионер». Убогое какое-то. Как будто весь смысл старости – в пенсии. Знаете, как, к примеру, сказать «пенсионер» по-словенски? «Упокоенец». По-моему, лучше, чем «пенсионер». Успокоился человек. Типа «препокойника». Хотя тоже, конечно, невесело…

В общем, мысли в голове ещё те. Кассирша пропикивает последним мой кефир. Зевает. Смотрит на меня, как индус на говядину, и вдруг спрашивает:
– Молодой человек, у вас есть пенсионное удостоверение?

Я вздрагиваю, автоматически отвечаю:
– Нет.

И «просыпаюсь». Бывает же такое. Как в артиллерии: недолёт, перелёт, точное попадание.

Расплачиваюсь, иду домой. Ветер, который фатально дует в морду, уже не замечаю. Вдруг сразу и неожиданно вспоминаю историю из юности.

Я её раньше никогда не вспоминал. Она просто выпала из памяти. А тут вдруг раз! – и во всех деталях, с запахами, звуками, чётко расписанными диалогами. Нет никакой логической связи. В жизни так оно и бывает. Чем меньше логики – тем больше жизни.

История эта произошла больше тридцати лет назад, в начале восьмидесятых. Я учился на первом курсе. Были зимние каникулы. Сессия сдана. Впереди десять дней отдыха.

Мы с моим школьным другом Колькой Б. поехали на неделю в дом отдыха. Колька был сыном замминистра не скажу чего. И дом отдыха, в который мы поехали, был министерский.

Вообще у нас в классе кого только не было.

Сын потомственного карманника, дочь чемпиона мира не скажу по какому виду спорта.

Колька.

Я, сын густопсового крестьянина, ставшего интеллигентом в первом поколении.

На класс старше учился – на минуточку – Ходорковский. Можете проверить, школа № 277.

На класс младше – дочь очень известного вора в законе.

Колька был большой, рыжий вообще-то очень добрый номенклатурный мажор. Говорил «у» вместо «л» и «в». Всё время хвалился, что родом из Сибири (он действительно приехал из Якутии, где его папа работал большой шишкой, когда сыну было пятнадцать). Не то что я, «москоуская боуонка». Кличка у него была «уыжник и пуовец». Потому что Колька всегда, опять же, хвастался, что он «ходиу на уыжах по настоящей тайге» и «перепуыуау Аудан», то есть реку Алдан.
Словом, поехали мы в дом отдыха. Днём – лыжи, коньки, вечером – дискотеки. Или – цинандали, которого Колькин папа прислал нам целый ящик.

В соседнем номере жил мужик лет пятидесяти, Антон Семёнович Строгачёв. Зав каким-то складом. Лысый, бородавчатый угрюмый дядька, который говорил, что он экстрасенс, и предлагал всем «продиагностировать ауру».

Накануне нашего отъезда, вечером, мы с Колькой и с Антоном Семёновичем сидели в его номере, пили цинандали и закусывали финским сервелатом, тремя батонами которого снабдил нас папа Кольки.

– Вовка, давай я тебя всё-таки продиагностирую, – не унимался Антон Семёнович.
– Да ладно, Семёныч, чего ты докопался… – отмахивался я. – Не верю я в экстрасенсов.
– Зря, – качал головой Семёныч. – Давай продиагностирую, а? Давай проверим. А? Интересно же…
– Да неинтересно мне…
– Уадно тебе, Уоу, дауай…
– Ладно, – вздохнул я. – Валяй, камлай, ведун. Только не переволхвуй, шаманка.
– Не бэ, всё будет в ажуре, чакру даю.

Семёныч выпил стакан цинандали и стал диагностировать мою ауру, то есть водить руками, пахнущими сервелатом, вокруг моей головы и шеи.

– Так… астрал нормальный.
– Типа – не дырявый?
– Типа того… Ментал мутноватый. Но сойдёт.
– То есть?
– Наверное, в сессию книжек перечитал.
– Не без этого.
– Меньше читать надо. И больше медитировать.
– А как экзамены-то сдавать?
– Не бзди, сдашь… Кармический план в порядке… А вот буддхический – так себе… Но тоже сойдёт.
– Какой план?
– Буддхический.
– А что это?
– Ну… душевный, чтоб ты понял.
– А-а-а. То есть я душевно здоровый.
– Относительно. Та-а-ак… Идём в нирванический план…
– Это где нируана? – встрял Колька.
– Она, родная… Ладно, нирванический план – сойдёт для сельской местности. Та-а-к. Идём в паринирвану.
– Какое слово?
– Паринирвана. Это, Вовка, сложно объяснить. В общем, не запаривайся. Доверься опытному экстрасенсу.
– Тебе доверься… Не успеешь моргнуть – ты всю ауру сопрёшь.
– Да на фиг мне твоя аура. У меня своя есть. Получше твоей будет… Вот, я же говорю – дырка!.. Ага!.. Дырища.

Семёныч торжествующе щёлкнул меня по шее справа.

– Размером с полтинник. Сейчас мы тебе её заделаем.
– А может, не надо?
– Надо, надо… Это я умею. А то будешь с дырявой паринирваной всю жизнь мыкаться. Сиди тихо. Повезло тебе, что ты такого опытного экстрасенса встретил. А то бы… страшно представить.

Я притих. Семёныч выпил ещё один стакан цинандали, закусил сервелатом и стал водить руками справа от моей шеи.

– Задеуыуается? – волновался Колька.
– Заделывается… Уже с копейку размером стала… Та-а-ак… Та-а-ак… Всё! Готова дочь попова. Нету дырки.
– Точно?
– Точно.
– Ну тогда спасибо, Семёныч.
– Не за что. Махапаринирвану диагностировать не будем. Это дело сложное.
– Нет, эту… маху-парнамаху – не будем, – встревожился я.

Мы выпили по стакану цинандали «за здоровье наших аур» и пошли спать.

На следующий день утром мы с Колькой уехали в Москву. А ещё через день у меня на месте заделанной Семёнычем паринирванной дыры вспухла большая шишка. Шишка с каждым днём увеличивалась. Что делать?

Мои родители позвонили нашему знакомому доктору. Доктор этот был маммолог, но поднял свои связи, и через три дня я сидел у врача, которого звали Василием Васильевичем Мурлыкиным.

Василий Васильевич был удивительным человеком. Невысокий, толстый, но крепкий, с круглым розовым лицом и совершенно кошачьими усами. Он постоянно улыбался, на всё реагировал с восторгом и изъяснялся самым ласковым образом.

Есть такое очень булгаковское словечко – «задушевно». Так вот Мурлыкин был максимально задушевен.

– Приветик! – встретил меня Мурлыкин. – Как ваше имечко, молодой человек?
– Володя.
– О, Володенька… – по лицу Мурлыкина расплылось неподдельное умиление. – А он такой молоденький, и зовут его… Тэк-с… Смотрим шейку, смотрим шейку… Ага!.. Ой, какая милая шишечка!.. Загляденье, а не шишечка! Кругленькая, пухленькая! И как вы её, Володенька, заполучили?

Я, как смог, рассказал ему историю с экстрасенсом Строгачёвым.

– Всё ясненько, – понимающе заулыбался Василий Васильевич. – Маленький актик оккультизма. Ох уж мне эти шаманчики-шарлатанчики… Это всё, Володенька, чистое совпаденьице… Вам просто надуло в шейку. Ветерком. Ветерочком надуло шеечку. Шарфик носите? – Мурлыкин прозорливо склонил голову набок.
– Нет.
– Ну вот. Зимушкой-зимой надо носить шарфики, Володенька. Тэк-с… Сделаем-ка мы с вами маленькую такую пункцию, пункциюшку, пункциенушку такую…
– Ой! А что это?
– Укольчик.
– Ой!..
– Это не больно. Тяп! – и всё. Сделаем потом ма-а-аленькие такие анализики, а потом – чик! – и уберём вашу шишечку. И будет у вас шейка гладенькая-гладенькая. И без шишечки. А пункцию надо сделенькать. На предмет того, доброкачественненькая у вас шишечка или нет.
– Ой!..
– Вот вам и «ой». Да нормальная у вас шишечка, типичненькая, я таких сотен пять оттяпонькал…

Мурлыкин сделал мне пункцию.

Через сутки я опять был в его кабинете. Скажу вам, сутки у меня состоялись экзистенциальные. На предмет «доброкачественненькой (или нет) шишечки». Прихожу.

– Приветики, Володенька. Поздравляю вас! У вас – лим-фан-ги-омоч-ка!
– Ой, а что это?!
– А пустячок. И ойкать тут нечего. Простенькая такая, примитивненькая лимфангиомочка, Кистозненькая такая… Как у детишек бывает. Немножко лимфочка у вас там схулиганничала. От ветерка. И получилась лимфангиомочка. Даже не лимфангиомочка! – он замахал на меня своими пухлыми ручками, – а ми-и-кро-лимфангиомочка. Меньше пяти сантиметров. Мы её послезавтра – чик!.. И всё. Сделаем вам операцию. Под наркозиком.
– Ой!
– Да-а-а… Общую анестезийку. Понюхаете там… что надо. И – баиньки. А пока вы баиньки, мы вам – чик!.. И нет шишечки. Можно, конечно, и так чикнуть, но у вас там рядышком сонненькая артерия. Заденешь её, не дай бог… Не хотелось бы её, того-то, почикать невзначай…
– Ой!..
– Вот именно! Вот именненько! Так что послезавтра утречком в десять приезжайте с вещичками. Мы вам сделаем клизмочку…
– Ой, а зачем?!
– А чтобы трусики не замарать. Чтоб вы после анестезийки без шишечки и в чистых трусиках остались. Так ведь оно уютненько будет? Правильно?
– Правильно.
– Ну вот и прекрасненько.

В десять я был в больнице. После «клизмочки» меня доставили в операционную. После «анестезийки» я заснул. Проснулся в палате. Через три дня был дома. Ещё через неделю – на осмотре у Мурлыкина.

– Отличненько! – сказал Василий Васильевич. – Видите – и шейка чистенькая, и трусики… Загляденьице!
– Василий Васильевич, – сказал я.
– Что, Володенька?
– А как я…
– Что?
– А как я вёл себя… во время анестезии? Я ничего там… не кричал, не ругался?
– Вы не поверите, Володенька, – лицо Мурлыкина расплылось в умилении, – когда вы стали засыпать, вы пели.
– Что… пел?
– «Мои года – моё богатство».

Прошло тридцать с лишним лет. Много произошло всего за эти годы. Даже слишком много. Перестройка. «Борис, ты не прав». «Даду внедрёж». «Великая Россия поднимается с колен». Дефолты. «Хотели как лучше». «Мочить в сортире». «Денег нет, но вы держитесь».

Встречи-расставания. Любови-ненависти. Удачи. Неудачи.

И вот я – ещё «молодой человек», но уже почти с пенсионным удостоверением. Завис. Ещё немного – и упокоенец.

Но только сейчас понимаю: вы правы, Вахтанг Константинович. Мои года – это действительно моё богатство. Чакру даю. И в заключение говорю с грузинским акцентом: «Вахтанг, ты прав!»

Владимир ЕЛИСТРАТОВ
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №46, ноябрь 2016 года