СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Тамара Синявская: У нас с Муслимом одно кровообращение на двоих
Тамара Синявская: У нас с Муслимом одно кровообращение на двоих
09.01.2017 00:00
СинявскаяКонечно, это было не простое интервью, а целый спектакль, после которого я приходила в себя часа полтора, хотя Тамара Ильинична беседовала со мной очень приветливо и доброжелательно. Тамара Ильинична Синявская – царица на сцене и в жизни. Получила лучшее образование, работала в главном театре страны, связала судьбу с самым знаменитым певцом – Муслимом Магомаевым. И, кажется, всё в её жизни легко и просто…

– Не все знают, что до Большого театра вам посчастливилось играть и на сцене Малого.
– Это громко сказано. Учась в музыкальном училище при консерватории, я пела в хоре Малого театра, подрабатывая и помогая маме. Стипендия у нас была двадцать восемь рублей, так что пятёрка за спектакль – шикарный приработок, учитывая, что шёл он три раза в месяц. Мы с мамой жили вдвоём, нам приходилось трудно. Но ведь в молодости на это не обращаешь внимания, а попав в Малый театр, я забыла обо всём на свете! В спектакле «Живой труп» выходила вместе с хором на сцену. Изображая цыганку, была счастлива до предела. Казалось, весь зрительный зал смотрел только на меня. Я знала всех артистов, со всеми раскланивалась, а они с удовольствием следили за симпатичным семнадцатилетним ребёнком. И совсем скоро я оказалась в Большом театре, мне был двадцать один год!

– Можно ли сказать, что тогда вы и стали артисткой?
– Нет, видимо, я родилась артисткой не в Малом театре и даже не в Большом, а во дворе своего дома – уже там устраивала концерты. Начиная с трёх лет, собирала вокруг себя ребятишек, привлекая внимание пением, танцами, рассказами. Мама, видя такое стремление к сцене, привела меня в ансамбль Локтева при Дворце пионеров, в танцевальную группу. Из нашего ансамбля вышли Владимир Васильев, Наталья Бессмертнова – звёзды русского балета! Но меня оттуда быстренько попросили, поскольку балерину во мне не разглядели, сказали: «Девочка, подрастёшь – приходи». А мне было шесть лет. Через три года пришла снова, но уже в хор.

Ансамбль я обожала и пропела в нём восемь лет. После школы поступила в училище при консерватории. Окончив его, пробовалась в стажёрскую группу Большого театра и в консерваторию, была принята и там, и там. Творческая жизнь длиною в сорок лет прошла в родном Большом театре.

– Почему поступали именно в ГИТИС?
– В ГИТИС я не поступала, а перевелась. Я хотела учиться в консерватории у конкретного педагога, но мне сказали: «Деточка, класс переполнен, подождёшь полгода? С первого курса кто-нибудь отсеется, возьмём тебя». Я подождала, но никто не отсеялся. Тогда пошла в ГИТИС, персонально к профессору Доре Борисовне Белявской. Кстати, моей дипломной работой стало исполнение роли женщины-комиссара в опере «Оптимистическая трагедия» на сцене Большого театра.

– Сейчас вы профессор ГИТИСа. Могли бы вы предположить, что так сложится судьба?
– Никогда в жизни! Хотя в детстве мечтала быть и учительницей, и врачом, и драматической артисткой, но о профессуре не думала. Понимаете, я певица, которая как бы не допела. В моей жизни случилась беда, и после сорока лет работы в Большом мне пришлось из него уйти по семейным обстоятельствам. Я ушла, будучи в хорошей вокальной и физической форме. Видимо, во мне на тот момент осталось столько нереализованного, что я решила преподавать.

Мои девочки-студентки получают от меня не только профессиональные вокальные навыки, но и приёмы актёрского мастерства, режиссёрского мышления. Люди, пришедшие учиться, поначалу не очень понимают, для чего выходят на сцену. Лицо никакое, внутри – пусто, ну и зачем ты вышла? Что хочешь сказать? Это притом что голос может быть очень красивый. Работать надо день и ночь!

alt

– Вы уверенно держитесь на сцене. Как этому научиться?
– Вы заблуждаетесь. Это не уверенность, а наука владеть собой, своим голосом, нервами, телом! Это своеобразная коррида, если хотите. Вы же видели, как я разговариваю со студентами: «Успокойся, не переживай, всё нормально». Пение – процесс очень таинственный, ты словно цепенеешь, приходишь в полукосмическое состояние и только спустя какое-то время овладеваешь собой. По молодости я вообще ничего не боялась, потому что не понимала, насколько это ответственно. И с годами, когда приобретались мастерство, звания, ответственность за свою фамилию и профессию, – только тогда стала волноваться, но и то лишь в первые моменты на сцене, до первого звука! Ну а затем включалось мастерство владения собой и голосом.

День прошёл зря, если я не подошла к роялю и не «поздоровалась» со своим голосом. Рояль для меня – друг, партнёр, лекарь. Магия какая-то.

– Что вас трогает в голосе?
– Прежде всего тембр. Музыкальность, искренность и интеллект – всё это так слышно в голосе! А бывает певец в классическом понимании почти безголосый, но трогает до глубины души. И никакого парадокса тут нет, это я поняла ещё в детстве. Тогда самой большой роскошью был патефон, на котором крутили пластинки. И в обеспеченных семьях всегда слушали Шульженко и Утёсова, а ещё раньше – Вадима Козина и Петра Лещенко. Мне ближе всех оказалась Шульженко, она не пела, а разыгрывала спектакли. Она была прежде всего артистка, а потом певица.

Синявская– Кто ваши любимые оперные певцы из нынешнего поколения?
– Мне нравятся вокалисты, которые сумели заявить о себе и у нас, и на Западе: Хворостовский, Нетребко, Герзмава. Люблю артистов, которые ведут себя на сцене не только как певцы, но и как актёры, смотрела бы и слушала бесконечно и ловила бы кайф. Должна сказать, что и у меня были театры: Ла Скала, Метрополитен-опера, Гранд-опера, Сиэтл, Токио, Китай… Пела практически на всех сценах мира, оставила там своё эхо. Сердце не оставляла – оно дома, в России, в Москве, в Большом театре.

– Вы давно были в Большом?
– Сейчас бываю редко, по приглашению. Пожалуй, уже года два не посещала. Просто самочувствие не всегда позволяет.

– Вас приглашали вновь работать в Большом, но вы отказались.
– Это звучит слишком пафосно: отказалась. Я прекрасно понимаю своё теперешнее состояние. Пускай меня лучше запомнят молодой, красивой и голосистой, чем скажут: «Да-а, что жизнь с людьми делает!» Своё доброе имя надо хранить. Вам гораздо приятнее, смею надеяться, войти в класс и пообщаться со мной, получить удовольствие от разговора, настроения, внешнего вида, нежели сидеть в зале и думать: «А ведь я помню её молодой и красивой». Понимаете, не хочу так!

– Вы овладели компьютером, интернетом?
– Я преклоняюсь перед нынешней молодёжью и людьми, которые легко используют интернет и все эти «штучки». Для меня первым человеком, который освоил компьютер, был Муслим. Будучи уже совсем не юным человеком, он врос в этот мир и дошёл до того, что в совершенстве овладел «Фотошопом» (программа для редактирования изображений. – Ред.). Меня это, конечно, восхищало. Он пытался и меня научить, а я говорила: «Боюсь сбить тебе все программы». И всё-таки мне пришлось, уже без него, осваивать интернет, я научилась находить нужную информацию. Но социальные сети для меня – сущий кошмар! Не понимаю людей, которые там постоянно сидят. Мне этого хватило в театральной жизни: читать и выслушивать то, что о тебе говорят люди, которых ты не знаешь. А как это всё написано! Хочется у них спросить: вы хотя бы немного владеете русским языком?

– К слову, о русском языке. Посмотрела ваши телеинтервью и была поражена тем, насколько у вас правильная литературная речь! Это врождённая грамотность?
– Когда была совсем маленькой и нарушала покой соседей пением, то один из них, музыкант, сказал маме: «У вас очень талантливая девочка, отдайте её куда-нибудь, где она могла бы развить свои таланты. А самое главное, чтобы она как можно больше читала и стала образованным человеком». Мне было лет семь, и я это запомнила. Всегда много читала, знаю очень много стихов, симфонической, инструментальной музыки.

– Вы часто вспоминаете детство. Расскажите, пожалуйста, какой была ваша мама.
– Очень строгой. Порядочной. Совестливой. И всегда была уставшей. Она воспитывала меня одна, ей приходилось очень трудно. Жили мы бедно, но я этого не замечала, ведь я пела! Боженька мне это подарил. И ещё характер. Только об одном всю жизнь жалею – что не смогла ей вернуть всё то, что она в меня вложила. А ведь у мамы от природы был очень красивый голос, ей даже говорили: «Мария, чего же ты петь не пошла?» Но ей было не до того, она поднимала меня на ноги. Мама заложила во мне все нравственные и человеческие основы.

Синявская– А психологически на какой возраст себя ощущаете?
– По-разному. Взрослой никогда не хотела быть, как того желают многие девчонки. Артисткой стать мечтала, а взрослой – нет. А у артистки какой возраст? Юный. Поэтому я не очень любила дни рождения, с двенадцати лет начала страдать, что прибавляю в годах. (Смеётся.) Ах, мне же уже в следующем году будет тринадцать! А вообще я очень любила компании, любила учиться. Во дворе собирала вокруг себя детвору, мне хотелось, чтобы мы всегда были вместе.

– Это качество лидера.
– Думаете? Я никогда не ощущала себя лидером. Знаете, кем я всегда была? Извините за нескромность, но ещё в детстве, в ансамбле, Локтев дал мне определение – душа компании, а это несколько другое. Лидер всегда немного диктатор, трибун, а душа компании – сердце, любовь, пение. Это мне гораздо ближе.

– Как вас звали Муслим и близкие люди?
– Мы всегда называли друг друга ласковыми придуманными смешными именами. А Лена Образцова звала меня Синюлечкой. Я люблю людей и испытываю потребность делать и говорить им приятное, по делу, конечно. Может, поэтому люди и называют меня уменьшительно-ласкательными именами?

– Какой в памяти у вас осталась Елена Образцова?
– Ох, Лена… Она одна из моих первых подруг в театре. Когда мы с ней познакомились, её имя уже гремело. Но Лена была очень простым в общении человеком. Мы сразу нашли общий язык, очень подружились. Потом обе победили в Конкурсе имени Чайковского, нам даже «разрезали» пополам золотую медаль!

Елена быстро реализовалась, стала очень много гастролировать на Западе, и наша дружба прервалась. Но нас всегда тянуло друг к другу! Вспоминаю, как она, прилетев с очередных гастролей, присоединилась к нашим гастролям в Кемерове, куда мы прибыли с огромной десантурой Большого театра. Лена сказала (подражает голосу Образцовой.): «Давай поговорим», – и захватила меня в плен своими рассказами дня на три! А рассказывала она очень эмоционально.

Затем Лена немного успокоилась с гастролями, стала чаще приезжать в Россию, и мы возродили дружбу. Но это уже была дружба людей, которые прошли свой путь. Мне кажется, общение стало гораздо глубже, интереснее. Понимали друг друга с полуслова. Тем более дни рождения праздновались почти одновременно – я родилась шестого, а она седьмого июля. Мы в последнее время отмечали их вместе, в один день, в основном у неё на даче, там всегда было уютно, вкусно, тепло и весело. Она мне говорила (голосом Образцовой): «Давай не праздновать твой день рождения, давай завтра – двойной».

alt

– Как похоже вы показываете!
– Она очень смеялась и говорила: «Синюля, ты лучше говоришь под меня, чем я сама!» Да, это особый дар подражательства, которым, мне кажется, должен обладать каждый артист. Если немного понаблюдаю за вами, то и вас смогу показать. Так вот, седьмого июля я приезжала к Лене, она встречала меня стихами. Она не только одарённейшая певица, но ещё и бесшабашная девчонка, забавная, талантливая, потрясающая рассказчица! А как она анекдоты рассказывала! Я другая. Может, в нашей дружбе сработал закон притяжения противоположностей? Мне безумно её не хватает. Она одна из немногих, кто отозвался на моё горе, – сразу позвонила, написала письмо. Я тогда невменяемая была. Она полетела со мной в Баку на несколько дней, чтобы поддержать. Лена сыграла огромную роль в моей жизни.

– Есть ли такие места, откуда вы черпаете энергию?
– Сейчас это ГИТИС. Здесь я отдаю много энергии, но и много получаю взамен. Мой дом. А раньше это был театр.

– Какие черты своего характера вы бы назвали основными?
– Думаю, небезразличие. Сопереживание, участие, сочувствие. Я открытый человек. Правда, не всегда угадаешь, кто твоей открытостью может воспользоваться. У меня всегда была защита, но я об этом не задумывалась. Мне часто говорили: «Ты этого человека жалеешь, а он за глаза о тебе говорит такое!» Я могу лишь ответить: «Да мне жаль его, пусть говорит!»

– А негативные черты есть?
– Это не негатив, а скорее тоска, которую я стараюсь из себя изгнать.

– Поделитесь, пожалуйста, секретами ваших диет.
– Вам, молодым, нужно следить за тем, чтобы не переедать, особенно после спектакля. Больше ничего. Я всю жизнь слежу за своим весом, а если сильно поправляюсь, сажусь на гречку без соли. Попробуйте – не каждый выдержит. Сейчас здоровье не позволяет сидеть на диетах. Но раньше я за три дня становилась «балериной».

– У вас есть дача?
– Однажды Муслим захотел в два часа ночи поиграть Моцарта, и на следующее утро раздался звонок от соседей: «Нам, конечно, приятно слушать музыку в вашем исполнении, но нельзя ли пораньше?» Пришлось построить дачу, чтобы он мог играть на рояле в любое время. А сейчас там играть некому, и мне туда ездить не хочется.

Синявская– Знаю, что муж писал ваши портреты. А у вас не было тяги к живописи?
– Никогда. Это Муслим меня заставлял: «Ты не веришь в свои силы! Вот попробуй, нарисуй». Раз нарисовала. «Ну вот видишь, ты же можешь!» Но это как с компьютерами. Он был одарён во многих областях и считал, что это всем дано. Я что-то умею, но понимаю: это уровень детского творчества. Могу в пении изобразить знание французского языка, хотя на самом деле не говорю на нём. Впрочем, по-итальянски говорю неплохо, всё-таки жила там. А французов я однажды обманула…

В 1969-м Большой театр приехал на гастроли в Париж. И в моей программе значился Родион Щедрин. Концертмейстер сказал: «Я не осилю, давай что-нибудь попроще. Спой лучше «Сегидилью»!» Пришла к организаторам: «Хочу заменить Щедрина на Бизе». – «Ой, что вы, надо петь как написано!» – «Что же делать?» – «Может, ты сама объявишь?» – «Я не знаю французского». – «Мы тебе напишем». Мне написали слова на руке фломастером. И вот выхожу на сцену, смотрю на руку, а текст расплылся, ничего не понятно. Но я выпалила эту фразу, поскольку заучила её назубок. Произнесла красиво, с улыбкой, и они меня поняли. До сих пор помню эти слова по-французски.

– У вас сейчас нет домашних животных. Не хотите завести снова?
– Это очень большая ответственность и испытание и для меня, и для моего здоровья. Наш любимый той-пудель Чарлик прожил семнадцать с половиной лет вместо положенных четырнадцати, в заботе и любви.

– Есть ли у вас любимые святые места?
– Если бы я хотела куда-нибудь съездить, то, конечно, в Иерусалим, к Гробу Господню, где уже была во время своих гастролей в Израиле. Конечно, и в Москве есть храмы, в которые я хожу. Есть у меня любимые церкви и в Париже, Берлине, Сиэтле.

– Где вы проводите отпуск?
– Всегда в Баку, на берегу Каспия. Я вообще езжу туда каждые два месяца, потому что там – он. И меня там всегда ждут: и на мой день рождения, и на день рождения Муслима, 17 августа. Я отдаю дань Азербайджану, который очень люблю. Для меня Муслим есть, был и будет. Любовь ведь не исчезает, потому что в моей жизни через каждую запятую идёт имя Муслим. Боженька так устроил, что у нас будто одно кровообращение на двоих. С одной стороны, это безумно тяжело, а с другой…

Расспрашивала
Дарья ПАРЧИНСКАЯ
Фото: из личного архива

Опубликовано в №01, январь 2017 года