У нас с моим хорошим и добрым коллегой доцентом Алексеем Сергеевичем Первачёвым, в нашем просторечии Лёхой Первачом, лет семь назад был совместный проект. Грант.

Тогда грантов было ещё много и можно было неплохо подзаработать. Конечно, по нашим скромным университетским понятиям. «Отгрантить» тысяч триста в течение года на каждого. Деньги, согласитесь, совсем не лишние.

Сейчас кризис, санкции, всё очень скучно, и многие проекты сворачиваются. Всё как в киноклассике: «Чтоб ты жил на одну зарплату». А тогда мы, можно сказать, жировали.

Разумеется, делались все эти гранты-проекты в авральном режиме в последний момент, перед самым отчётом. Где-то в течение недели перед ним мы с Первачом каждый вечер собирались на его квартире и чуть ли не до утра строчили окончательный текст нашего бессмертного «исследования».

Лёхина жена, Эвелина, она же Линка, в это время находилась в командировке, мы дома были трое: Первач, я и пятилетняя девочка Глаша, дочь моего бесценного друга Первача. Лехина жена, Линка, работала менеджером по продажам не помню чего. Она все время проводила в разъездах, а Глаша – то в саду, то с няней, то с Первачом. Очень современный, «прогрессивный» расклад, от которого, если честно, меня мутит. Но ничего не поделаешь. Жизнь такая.

Сложность наших грантовских встреч с Первачом заключалась в том, что Глашу часов в девять надо было всё-таки накормить и кое-как уложить спать. У нас этот процесс шёл под рубрикой «укрощение строптивой».

Глашу мой дорогой Первач зовёт по-разному: «Глухарь» (в смысле несговорчивости), «Мирный Атом», «Мой Ласковый и Нежный Хорёк», «Первачуха-Нехочуха», «Чеширская Кошара», «Помесь Свиньи с Шаровой Молнией», «Мухтар» и много ещё как, в зависимости от ситуации.

Глаша действительно похожа на симпатичного поросёнка: в меру полненькая, розовая. Глаза голубые. Очень симпатичная девочка.

Когда она что-нибудь не хочет делать или ей что-нибудь не нравится – морщит нос и хрюкает. Получается как-то так: «хрё-хрё».

Когда ей что-нибудь, наоборот, нравится – тихо повизгивает, как, собственно, и делают юные хрюшки: «и-и-и».

Ест она свой законный ужин или обед – лениво развалившись. А когда поест, начинает носиться по комнате с визгом: «Я – боеголовка! Я – боеголовка!» Лёха называет это «желудочная радость».

Когда что-нибудь выклянчивает – очень-очень широко улыбается («Чеширская Кошара») и мурлычет: «мурлы-мурлы».

Когда ей в чём-нибудь отказывают, встаёт на карачки (не всегда) и лает: «гавы-гавы».

Может и укусить за ляжку.

Если всё-таки соглашается сделать что-нибудь через силу, вопреки своему желанию, – рычит: «рык-рык-рык».

Словом, хорошая девочка, пассионарная.

Я не буду сообщать вам полное название нашего с Лёхой тогдашнего гранта. Оно длинное и скучное. Но суть примерно такова: мы должны были провести развёрнутое исследование современной российской фантастической литературы и кино. Темы, сюжеты, герои, язык и тому подобное.

Сознаюсь честно: я терпеть не могу фантастику. Ладно там Стругацкие с Ефремовым. Я бы даже не назвал всё это фантастикой. Это – по мне – такая особая философская проза. Извините, но большинство современных фантастических произведений ничего, кроме скуки, у меня не вызывают. Особенно если это – фильмы.

Может быть, я идиот. Согласен. Готов отвечать за свои слова. Потому что по-древнегречески «идиот» значит – частное лицо. Тот, кто не участвует в общественной жизни, тот, кто не в курсе политических и прочих, в том числе культурных, событий. Да, я – частное лицо, древнегреческий идиот. Меня совершенно не интересуют всякие «события». Помните, как говорил Александр Блок: «Мне хочется спать, когда события».

Я, конечно, мягко говоря, не Блок, но на просмотре культовых «Звёздных войн», «Матриц» и прочих «Аватаров» у меня чуть моська не порвалась от зевоты. Мне, как Блоку, «хочется спать», когда спецэффекты. Я могу часами смотреть и слушать, как молчит Тихонов-Штирлиц или как кряхтит Евстигнеев-Преображенский. Но эти толстоносые романтические синюшники из «Аватара»… Нет, не моё.

И с грантами мне всегда не очень везло. В смысле их содержания.

Мы с Первачом в своё время писали и про современные детективы, и про интеллектуальный постмодернизм, и про современные русские триллеры. И всё это мне было в высшей степени неинтересно. А вот Лёхе – всегда интересно. Он всегда был в захвате. Но я всё равно в грантах участвовал, потому что триста тысяч на дороге не валяются.

Сидим мы, помню, у Лёхи, строчим что-то про «Ночной позор». Девять часов. Лёха:
– Глашка, иди есть!
– Хрё-хрё…
– Да ведь сосиски… Сочные, свежие… Ты их любишь.
– А с чем?
– С тушёной капустой.
– Хрё-хрё…
– А с чем же ты хочешь, Глашара?
– С шоколадкой.
– Ну уж это совсем!..
– Гавы-гавы!..
– Ладно, съедаешь сосиски, три полных ложки капусты – только три! Заметь – только три! А дальше – шоколадка.
– Рык-рык-рык…

Глашка вальяжно разваливается на своём детском хохломском стульчике, стремительно съедает сосиски. Затем долго и недружелюбно смотрит на капусту. Потом медленно и в высшей степени изящно указательным пальцем отодвигает от себя тарелку.

– Она несвежая.
– Сама ты несвежая. Ешь!
– Она несвежая. У неё… – Глаша что-то романтически припоминает. – У неё стёк срок гадности.
– Не «стёк», а «истёк». Какой ещё «срок гадности»? Свежайшая капуста. Сам тушил, устрадался. А ты!.. Ешь, тебе говорят!
– У неё, папа, истёк срок гадности.

Выражение лица у Глаши – непробиваемое. Лёха:
– Вот Глухарь, а?.. Ну тогда никаких шоколадок.
– Мурлы-мурлы…
– Нет, я сказал!
– Ну мурлы же, пап, мурлы…
– Нет!
– Рык-рык-рык!

Глаша долго копается вилкой в капусте. Подцепляет жалкие полвилки, медленно-медленно отправляет капусту в рот, ещё более медленно жуёт, изображая на лице каторжную муку, глотает. Лицо такое, будто съела жабу.

– Сейчас затошнюсь…
– Я тебе затошнюсь! Хватит паясничать. Ешь вторую.
– Рык-рык-рык…

Дубль два. Всё то же черепашье ковырянье в капусте, замедленная съёмка жевания и глотания и блестящая имитация рвотного рефлекса.

– Сейчас вырвлюсь…
– Ешь!

Дубль три. Имитация рвотного рефлекса по ходу опускается. Накануне неизбежной шоколадки он теряет свою художественную ценность.

– Шо-ко-лад-ку! Шо-ко-лад-ку!
– На!
– И-и-и!

Шоколадку Глаша съедает с неподдельным заразительным аппетитом. Я даже сглатываю слюну. Хотя вроде бы и не очень-то люблю сладкое.

– И-и-и… А ещё шоколадку?..
- Хватит, а то диатез начнётся.
– Мурлы-мурлы.
– Нет.
– Ну мурлы же, пап, мурлы…
– Нет, Глафира, больше нельзя.
– Гавы-гавы!..

Глаша с минуту задумчиво сидит, нежно гладя шоколадную обёртку, потом звонко и демонстративно её целует, встаёт и начинает носиться по квартире.

– Я боеголовка! Я боеголовка!

Минут двадцать Глаша бегает.

Лёха:
– Глафира Алексеевна, пора спать.
– Хрё-хрё…
– Я кому говорю?
– Рык-рык-рык… А сказочку?

На ночь Глаша слушает только папины импровизации. Никакие книги не признаются. Днём – пожалуйста, хоть «Винни-Пух», хоть «Волшебник Изумрудного города», но на ночь – только что-нибудь чисто папино и новое.

Глаша залезает под одеяло. Торчит сверху одна только её розовая мордаха. Лёха:
– Ну, в общем, жил на свете один хомяк… Звали его…
– Про хомяка уже было.
– Когда?
– Было про хомяка. Как он подружился с лисичкой, и у них родился ёжик…
– А-а-а… Да, было… Правильно, забыл… Значит… Жил-был на свете… кенгурёнок. Звали его…
– Было про кенгурёнка. Как он скакал-скакал и прискакал в Москву к Путину… – Глаша зевает.
– А-а-а… Да… Ну, тогда жил-был…
– Не хочу про зверей… Хрё-хрё-хрё…
– А про кого ты хочешь?
– Не знаю.
– Про паровозики хочешь?
– Они есть в мультиках.
– Ну, про… этих… роботов.
– Хрё-хрё…
– М-м-да… Тупик.
– Кто это такой – тупик?
– Ну, это такой глупый дядя.
– Не хочу про глупого дядю Тупика…

Я в это время сижу в соседней комнате и, всё слыша, читаю какую-то муть: «Тем временем Арвилан и Монтадор летели в звездоплане «Кентураль» на планету Севериана…»

Лёха в соседней комнате:
– Прямо не знаю, что делать, Глаш. Иссяк я.
– А ты обратно всякнись…

И тут меня осеняет:
– Лёх! – кричу я.
– Чего?
– А вы на планеты с Глашкой летайте.
– На какие?
– Да на любые.
– Типа на Марс?
– Нет, на Марс скучно. На какие-нибудь… человеческие.
– То есть?
– Ну… на планету Щекотака.

Лёха помолчал, потом радостно:
– Понял!.. Глаш, летим с тобой на планету Щекотака?

Глаша:
– И-и-и! Полетели!

Лёха с Глашей залезают под одеяло (в ракету). Хором:
– Тр-р-р-р!

Это работает мотор.

– Бдж!..

«Прилетели». Глаша, таинственным полушёпотом:
– Это планета Щекотака?
– Да.
– А что это значит?
– А вот что это значит…

Из соседней комнаты раздаются Глашины визг и хохот.

– Планета Щекотака! – кричит Глаша. – И-и-и! И-и-и!.. Полетели, пап, на другую планету! Мурлы-мурлы!..
– Полетели.
– На какую?

Лёха в затруднении. Я:
– Планета Пяткохватака.

Лёха:
– Гениально.

Глаша:
– Планета Пяткощекотака! И-и-и! Тр-р-р! Бдж!..

Хохот, возня… Лёха:
– Давай, Вовчелла, дальше креативь!

«Вовчелла» в ударе. Лёха с Глашей с моей подачи летят на планеты Впупокдышака, Кувыркака, Хохотака, Лобикочесака… Дальше – чувствую я, надо снижать активность: Простолежака, Ручкугладяка, Глазкизакрывака, Засыпака…

В соседней комнате тихо. После долгой паузы Глаша, задумчиво:
– Пап…
– А?
– А мы с тобой ещё на одну планету не слетали, на последнюю.
– На какую?

Глаша, почти таинственно:
– На планету Любяка.
– А это, Глаш, как?

Глаша думает. Потом:
– На планете Любяка надо просто так…
– Как «просто»?
– Просто вместе…
– А-а-а… Ну, давай, полетели, Глаха…
– Полетели, пап. Только без «тр-р-р» и «бдж». Туда надо тихо лететь. Это такое правило.
– Понял. Летим тихо.

В комнате Глаши ни звука. Через десять минут Лёха на цыпочках выходит ко мне.

– Унялся Мирный Атом. Спасибо тебе, Вовчелла. Спас.
– Не за что.

С тех пор каждый вечер Лёха и Глаша летают на разные планеты. Я периодически по электронке посылаю Первачу названия про запас, всякие Ухочесаки, Крепкоцеловаки, Совсемнешевеляки, Долгомолчаки…

Но последняя у них всегда – планета Любяка. Чтобы «просто вместе».

Грант про фантастику нам тогда так и не продлили. Но планета Любяка осталась. А это немало.