Прощу, когда раскаешься |
05.04.2017 21:46 |
А пока сына у меня нет – Девушка, которая при посадке спрашивала церковь! Вам выходить, – прокричал в салон водитель маршрутки, не отрывая глаз от дороги. Автобус остановился у храма. К нам, кряхтя, вошли две пожилые женщины в тёмных платках и мужчина средних лет с полуоткрытым ртом и характерным взглядом удивлённого ребёнка. Я узнал его (видел много раз в церкви) и кивнул на свободное сиденье рядом: – Присаживайся, Юра. Его узкий лоб наморщился, нелепый для нищенствующего галстук задрожал криво завязанным узлом, даже кепка съехала на затылок; чувствовалось – он пытается вспомнить. Старушки тем временем уселись на сиденья впереди меня. – Возьми на хлеб, – я сунул в сухую ладонь десятку. – Не узнал? Через пару остановок Юра уткнулся головой в окно автобуса и задремал. Видимо, он рано просыпался, чтобы занять лучшее место у церковных дверей и помочь алтарникам до начала службы. Тем временем я с любопытством слушал разговор старушек. – …и свои, и родительские грехи замаливаю, – прихожанка у окна перекрестилась на удалявшийся крест. А потом рассказала: – У меня отец неверующим был. До революции служил солдатом, охранял самого царя Николая. А в семнадцатом году примкнул к большевикам. Принял революцию всем сердцем. После Гражданской вернулся в родную деревню. Я последняя из восьми его детей. Когда до войны отца в партию приняли, он, воодушевлённый, купил портреты Ленина, Сталина и других партийцев, поместил их в киоты и поставил поверх икон. Из-за стёкол на нас смотрели лица пролетарских вождей – отец улыбался и довольно разглаживал усы. Мать моя была женщина неграмотная и покорная и молча согласилась с причудой кормильца. Мы, дети, учились в школе, и нам говорили, что Бога нет. Мать отца жила на хуторе за деревней – красивая, ещё не старая женщина с железным характером, известная в округе знахарка и повитуха. В Бога верила так, что если бы во время молитвы загорелась хата, то тушить пожар она стала бы только после прочтения последней молитвы. Бабушка часто навещала нас в селе – выпить наливочки и понянчить внуков. И вот заходит она в хату и первым делом крестится на иконы. А на неё не лики Христа и Богородицы, а Ленин, Сталин и Ворошилов из киотов смотрят. Оторопела бабка, за сердце схватилась. Дождалась сына с работы и как отрубила: – Порог твоего дома переступлю, когда иконы снова окажутся в киотах. Ленина и Сталина можешь в рамках в другой комнате повесить. Прощу тебя, когда раскаешься и на коленях попросишь прощения у Бога и у меня. А пока сына у меня нет. С этим и ушла. Через пару дней отец в городе купил рамочки и поместил в них портреты вождей. А через неделю-две у него разболелись и расшатались зубы. Да так сильно, что он почти ничего не ел, только молоко тёплое пил. К каким только стоматологам отец в Харькове не ходил – ничто не помогало. С каждым днём зубы всё сильнее шатались и болели. Но в один день ему стало лучше, он даже размочил хлеб в молоке и жадно сжевал влажный мякиш. Вскоре болезнь полностью ушла. С тех пор отец тайно носил на груди крестик и крестился на иконы. Умер довольно пожилым. Только через много лет я узнала, что он всё-таки ходил к матери и на коленях просил прощения. Хоронили отца по партийным обычаям, но уже давно рядом с памятником со звездой я установила православный крест. В Бога он всё-таки верил. Думаю, Господь его простит; отец был честным, трудолюбивым человеком и хорошим семьянином, я за него каждый день молюсь. Юра кашлянул. Он по-прежнему сидел, приткнувшись головой к оконному стеклу, но уже с открытыми глазами, и, как я, вслушивался в рассказ прихожанки. И вспомнилось мне, как несколько лет назад в храме во время литургийных песнопений священник читал молитвы, призывая на верующих благодать. Перед ним на коленях одиноко стоял Юра в этом же песочном пиджаке и красном галстуке. Прочие прихожане стояли чуть поодаль. Его осмысленный в ту минуту взгляд, капли пота, стекавшие в улыбке блаженства на сомкнутые губы, пульсировавшие вены на судорожно сжатых руках, потрескивание свечей, запах ладана и лучи света, проникавшие сквозь витражи, вселяли в меня, да и в остальных молившихся, чувство умиления и священного восторга. Священник смотрел только на Юру. Казалось, в тот момент он был ближе всех к Богу – как безгрешное, совершенно бесхитростное и беззащитное от рождения существо. Бескрылый ангел. С тех пор, входя в храм, я всегда клал в кепку Юры на стульчике у входных дверей немного денег и пирожки, специально купленные накануне. Юра же в это время прислуживал или молился у иконостаса. – Да, мольбы твои отцу, конечно, нужны. Особенно после такого богохульства, – вторая старушка поправила съехавшую трость, спугнув мои воспоминания. – А мой отец, наоборот, спас нас от греха. Он в церковном хоре пел, пономарём даже служил. Храм у нас большой был, с пяти сёл люди на службу приходили. Отец и матюгнуться мог, и в праздники поработать, но в Бога верил. В храме ещё до войны оборудовали склад посевного зерна. Три года им колхоз поля засевал, но всходов не было. Одни говорили, что зерно неправильно хранили, другие – что если посевное переночует в храме, урожая не жди. В сорок восьмом решили церковь окончательно разрушить. Исполнители нашлись быстро: молодой физрук школы и его жена – завуч. Ловко залез физрук на колокольню и сбросил колокол. Но какая-то сила подтолкнула и его с колокольни. Может, голова неожиданно закружилась. Разбился насмерть. Колхозное начальство разрешило людям, участвовавшим в разборке церкви, взять кирпичи домой – с ними в то время тяжело было. Кто-то из домашних предложил отцу: – Может, и мы церковного кирпича привезём? Говорят, хороший. Сложим открытую печь в летней кухне – очень удобно готовить; из нашей-то чугунок без рогача не достанешь… – С ума сошли?! – вскипел отец. – К тому, кто кирпич из церкви заберёт, болезни на всю жизнь прилипнут. Проверено! Зато сосед через три хаты привёз на подводе целую кладь кирпича. В хате жила вдова погибшего красноармейца и два её сына – женатый и холостой. Братья в три дня выстроили летнюю кухню с открытой печью для своих женщин. Младшего, Шурко, осенью женить собирались и уже летом потихоньку к свадьбе готовились. Старший хату на другом конце села строил: переберусь, мол, а материна пусть брату достанется. Но не суждено было младшему жениться. Неожиданно, в один день, Шурко тронулся умом. По каким только бабкам и врачам его не возили – ничто не помогало. Так и остался на всю жизнь тихо помешанным. Красавица-невеста вышла замуж за другого односельчанина. Шурко часто приходил к дому родителей невесты: сядет на дрова возле сарая и смотрит в окна. Как скрипнет дверь – в сенцы заглядывает, увидеть ненаглядную хочет. Но к хате её мужа никогда не приходил. А если увидит невесту в магазине, до самого дома за ней плетётся. Но так ни разу с ней и не заговорил. Старший брат после смерти матери забрал младшего в свою хату. Там Шурко всю жизнь и прожил. А летняя кухня до сих пор стоит. Никто там давно не готовит, никому она не нужна. Перекосилась и потрескалась. Материнский дом на кирпич давно разобрали, а с летней кухни ни одного камешка не унесли. Повторить судьбу Шурко никто не решился. Отец всё же принёс три кирпича из разрушенного храма. И хранил их как святыню. Когда новую церковь строили, их в алтарную часть стены заложили. Бабки вышли, попрощавшись с Юрой. – А как бы ты поступил с церковным кирпичом? – спросил я у Юры, стараясь чётче выговаривать слова. – Материал ведь отличный. Не пропадать же добру, иначе будет ненужной кучей много лет в пыль рассыпаться. Кому-то ведь и польза… Удивлённый взгляд Юры на миг преобразился. Лицо вспыхнуло гримасой негодования. – На. Пресс-с-столе. Не. Обедают, – с трудом выговаривая и рубя слова, произнёс Юра. И, уже выходя, добавил: – Ес-с-сли. Для. Спас-с-сения. Души. Можно. Александр ПШЕНИЧНЫЙ, г. Харьков, Украина Фото: PhotoXPress.ru Опубликовано в №13, апрель 2017 года |