Борис, мой старинный приятель, остановил автомобиль у пешеходной зебры перед храмом. Красные цифры светофора замелькали в обратном отсчёте.

– Смотри! – кивнул Борис. – Видишь, мужик на церковь крестится? Я его знаю – карманник первой гильдии. Каждую неделю в моей маршрутке кошелёк вырезает, а то и не один. Я эти кошельки после смены под сиденьями нахожу. Пустые, конечно.
– И что с ними делаешь? – спросил я, с любопытством разглядывая крестившегося человека.
– Жене дарю, родственницам, диспетчершам в автопарке, кошелёчки-то в основном женские. Старые и потёртые выбрасываю, а новые и красивые ещё пригодятся. Так и ходят мои знакомые с дорогими, но худосочными кошельками. За годы работы водителем я подметил, что на храмы крестятся в основном воры и наркоманы.
– Почему?
– По-моему, воры крестятся – не грехи отмаливают, а просят об удаче. Ну и чтобы не попасться, конечно. Наркоманы – пожить ещё хотят. На моей улице наркоманов немеряно. Глаз их автоматически определяет: походка, взгляд, но главное – зубы.
– Зубы?
– Да, у большинства, даже молодых, нет передних зубов. После передозировки наркоман закидывают голову и проглатывает язык. Если его вовремя не вынуть – задохнётся. А для этого нужно ножом или чем-нибудь железным разжать зубы. Дорога каждая секунда, поэтому часто зубы просто выбивают. Видишь отвёртку? – приятель открыл бардачок. – Я сам ею жизнь молодому наркоману спас, не знаю, надолго ли.

– Когда работал таксистом, поймали меня трое обколотых парней. Из «рая» только что вышли, так они свои притоны называют. Все наркоманские точки я знал наперечёт – часто возил туда людей. Уселись хлопцы на заднее сиденье. Перед тем как трогаться, взглянул на пассажиров в зеркало. Вижу – самый молодой, лет семнадцати, голову назад клонит. А лицо, как баклажан, даже не синее – фиолетовое. Дружки засуетились, один говорит другому:
– Пионер языка хапнул.

Позже от знакомых наркоманов я узнал, что «пионер» – молодой неопытный наркоман, а «хапнуть языка» – проглотить язык после передоза.

– У вас есть что-нибудь металлическое? Нужно разжать ему зубы, – попросил меня один из дружков.

Эту отвёртку мы и втиснули «пионеру» между зубов. Язык вынули – задышал, лицо понемногу стало даже не розоветь, а почему-то краснеть.

Через дорогу была водоразборная колонка. Я взял из багажника ведро, набрал воды и плеснул пареньку в лицо. Он глаза открыл и заморгал, словно воробей.

– О, жить будешь! – оживились дружки. – И зубы целы. Везунчик, однако. В следующий раз заливай в арык поменьше.

Так вот. В тот раз, когда мимо храма проезжали, «пионер» этот тоже перекрестился на купола. А я ту отвёртку на всякий случай не выбрасываю.

– Да, отвёртка водителю – как ложка солдату, – сказал я, закрыв дверцу бардачка. – Помню, в десятом классе в школьном туалете проиграл однокласснику в карты большой перочинный нож с двумя лезвиями. Через несколько лет мы стали друг другу кумовьями. Кум всю жизнь в милиции проработал, начинал с сержанта патрульной службы.

Однажды мы выпили в его гараже по случаю праздника. Кум достал ножичек, чтобы нарезать закуску, и спрашивает:
– Помнишь его? С твоей перочинкой никогда не расстаюсь, я ею с того света на этот семь человек переправил. Бывало, звонят люди дежурному по участку: «Муж или сосед угрожает повеситься! Петлю мастерит, срочно приезжайте!» Вбегаем – кандидат в покойники висит на люстре и ножками дрыгает. Спасибо родителям за мой рост. Пока напарник кандидата за ноги удерживает, я твоим ножичком верёвку или провод у шеи перерезаю. Развязывать бесполезно – только время терять. Так семерых и спас.

– А насчёт воров, ты, Боря, верно подметил, – сказал я. – Недавно одноклассницу встретил, зашли в кафе, заказали кофейку. У неё в ушах были необычные золотые серьги, тонкая ювелирная работа – дореволюционные, наверное.
– От бабушки достались? – спрашиваю.
– Нет, – отвечает, – свёкор подарил.

Отец её мужа оказался известным в воровском мире карманником по кличке Толя Донышко. Он выпивал бутылку водки из горла и закусывал мануфактуркой – нюхал рукав рубашки или пиджака. Вся его родня до шестого колена – сибирские воры. В войну сидел в лагерях за воровство, но согласился пойти в армию, когда предложили, и отправился воевать с японцами. Его ранили в Маньчжурии и признали инвалидом войны. Много раз потом это обстоятельство смягчало обвинительные приговоры. В дальневосточном госпитале Толя познакомился с медсестрой-украинкой. Так потомственный вор оказался на Украине.

На «работу» ходил под видом сгорбленного старичка с палочкой – эдакий Паниковский из «Золотого телёнка». Выходя из дома, всегда крестился. Работал на базарах. После кражи выправлялся в полный рост, не торопясь возвращался домой и закатывал пирушку.

– Как-то жених пригласил меня погостить в родительский дом, – продолжила одноклассница. – Об отце до этого никогда не говорил. Мать жениха – обычная женщина крестьянских корней. О том, что будущий свёкор – карманник, я узнала случайно от соседей. Сначала даже не поверила. Видно, я ему понравилась, вот он и подарил мне эти серьги. Возможно, краденые.

Позже под хмельком свёкор завёл её в комнату, которую постоянно закрывал за собой на ключ. Всю стену занимали два стеллажа, доверху наполненные кошельками. Свёкор сказал, что это музей его воровской удачи, где он хранит наиболее памятные экспонаты. Обнял невестку за плечи и сказал: «Будут проблемы с милицией – обращайся. Обязательно помогу».

Донышко пил запоями и нещадно бил жену. В последние годы жил у родной сестры, известной аферистки.

– Когда я рассказала о поездке отцу, – продолжала моя собеседница, – тот покачал головой: «Плохая наследственность обязательно скажется. Или на твоём муже, или на детях. Решай сама». Я решилась, но потом не раз пожалела. Муж оказался ленивым и нечистым на руку. Да ещё и вечно пьяным.

Так что сколько ни крестятся воры, Бог, видимо, не спешит им помогать.