– Максим Юрьевич, вы много ездите по миру. Это связано с работой?
– С одной стороны, все командировки – рабочие, с другой – случаются и ознакомительные поездки: мы смотрим спектакли за рубежом, это необходимо для профессионального развития. Недавно я побывал в Монако и во Франции, в парижском кабаре «Мулен Руж», встречался с друзьями, коллегами по вопросам проведения фестивалей. Мы все связаны одним делом, поэтому хорошо друг друга знаем. Вот такая тусовочная жизнь.

– В прошлом году прошли очередные выборы в Росгосцирке. Что представляет собой эта компания в сравнении с советским Союзгосцирком?
– Я много раз высказывал свою точку зрения. Схема, по которой работает компания, себя изжила. Сегодня цирк не может существовать так, как существовал в советские времена. Мы, работники, уже избалованы другим подходом. Мы видели, какие возможности открываются при современном подходе к делу. А старый механизм не приносит ни финансовых, ни творческих успехов. Модель Госцирка не поменялась, хотя вокруг изменилось всё – финансовые условия, страна в целом, наша жизнь… Данная компания напоминает сломанную машину: можно поставить другой руль, но она всё равно не поедет.

Когда мой папа пришёл работать в цирк в начале пятидесятых и начал выказывать своё отношение к происходившему, ему сказали: до цирка у советской власти руки ещё не дошли. Так вот, у власти до сих пор не дошли руки до цирка. Государству цирк был нужен не как искусство, а как идеологический инструмент. Спорт, театр, цирк – на этих трёх китах держалась государственная пропаганда. Но сегодня всё иначе.

Цирк держится на преданности и голом энтузиазме. Мне самому порой непонятно, как эта система работает. При советской власти цирки зарабатывали деньги, отдавали их государству, и оно целиком финансировало всю творческую деятельность – костюмы, корма для животных, реквизит… Сегодня всё за счёт Росгосцирка, но и государство продолжает финансировать эту компанию. И тут возникает вопрос: на что идут средства? Кроме того, большие деньги тратятся на ремонт и строительство цирков, а в некоторых городах они вообще не нужны, потому что показывать там нечего, они себя не окупают. Так, к примеру, не нужно было строить цирки в Севастополе, Кирове, Курске, Твери.

– Значит, цирк-шапито – это то, что устраивает всех?
– Конечно, ведь передвижной цирк не требует никаких сумасшедших затрат.

– Вы стали директором Цирка на Цветном бульваре, сменив на этом посту вашего отца, Юрия Владимировича Никулина. А как это случилось?
– При папе я работал заместителем директора. Должность называлась «директор-распорядитель». Надо мной подшучивали, называли «министром-администратором» – помните героя Андрея Миронова в фильме «Обыкновенное чудо»? А потом отца не стало. И поскольку должность директора – выборная, меня и выбрали.



– С чего начали свою работу?
– Механизм уже был запущен, я просто продолжил то, что начали до меня. Признаюсь, цирковая «машина» тогда работала слабо, в те годы всё было сложно, кассовые сборы получались небольшими, но общими усилиями выкарабкались.

– А почему вы не выбрали профессию клоуна?
– У меня нет к ней предрасположенности.

– По-вашему, юмор – это врождённое?
– Юмор – это одно, а профессия клоуна – другое. В жизни клоун вовсе не всегда весёлый человек. Но когда он выходит в манеж, то обязан быть интересным, весёлым, должен уметь заводить и смешить народ. С другой стороны, такому артисту необходимо иметь особую философию. Зрители должны смеяться не над тобой, как над дурачком, а над тем образом, который ты создаёшь. А это уже талант.

– Ваши дети работают в цирке: Максим – менеджер зарубежного отдела, а Юрий руководит пиар-отделом. Вы как-то повлияли на их выбор профессии?
– Я их за уши не тянул. Им был интересен цирк, оба работали в шапито, ещё студентами ездили с гастролями – и как рабочие, и как продюсеры, и как администраторы. Ведь в шапито ты отвечаешь за всё: нужно ехать за опилками – значит, поедешь за опилками, нужно заниматься рекламой – будешь заниматься. В шапито работает не так много народа, это очень компактный коллектив. Я глубоко убеждён, что нашей профессии научить нельзя. Ты должен сам захотеть ею заниматься. И тогда неважно, какой вуз ты окончил, – цирк всё равно тебя позовёт.

– А кто воспитывал ваших сыновей? Помнится, вы рассказывали, что Юрий Владимирович вообще не касался вашего воспитания.
– Всё повторилось и в этот раз. Детьми занималась наша мама, моя жена. Это давалось тяжело, пару раз мы чуть не развелись – ну не всерьёз, конечно. Но скандалы случались, ведь я тоже не принимал участия в их воспитании.

– У вас есть ещё и дочь. Чем она занимается?
– Моя дочь – врач-нейрохирург, живёт и работает в Германии, в Мюнхене.

– Когда вы познакомились с будущей женой, она имела какое-нибудь отношение к цирку?
– Она и сейчас никакого отношения к цирку не имеет.

– А для вас было принципиально, чтобы она не происходила из артистической среды?
– Нет. Что касается Марии, она окончила Институт управления, у неё уже была работа. А познакомились мы с ней вообще не на профессиональной почве: оба увлекались музыкой, я играл на гитаре, а она – на скрипке. Встретились в ансамбле политической песни «Плакат» при журфаке МГУ, куда Маша пришла играть.

– Легко ли быть сыном такого отца? Как вам приходилось с этим справляться в школе, институте, на работе?
– То, что я сын знаменитости, постоянно служило воспитательным инструментом. Если плохо себя вёл, мне говорили: «Как же так! И тебе не стыдно? У тебя такой папа, а ты так себя ведёшь!» Но я к этим педагогическим изыскам всё равно относился спокойно.
В университете было проще, потому что я отучился полтора курса, завалил вторую сессию, перешёл на вечерний, пошёл работать, и мне это понравилось. К тому же я любил саму журналистику. Начал корреспондентом в «Московском комсомольце», потом пришёл на радио, где отработал восемь лет, затем – телевидение, программа «Время». Многое в моей жизни связано с телевидением.

– Журналистика – ваш выбор?
– Я не выбирал. Когда оканчивал школу, то вообще не знал, куда идти. У меня не было никаких желаний, кроме одного: чтобы от меня все отстали и не мешали играть на гитаре. В связи с этим в семье царила лёгкая паника, потому что в армию мне по здоровью было нельзя, точные науки отпали сами собой – это не моё. И маме посоветовали: пусть попробует поступить в МГУ на журфак. В то время это было престижно, да и с гуманитарным образованием работать можно где угодно.

– Чувствовали зависть окружающих как к обладателю известной фамилии?
– Не могу сказать, что сталкивался с этим… Ведь завистники завидуют всем подряд. Есть такая категория людей, которым плохо, когда другим хорошо. Но если задуматься – чему завидовать? Достатку? Его у меня особо не наблюдалось. Мы с родителями жили скромно, они были люди не тусовочные, друзья у них – не из сферы цирка.

Мой отец не мог сидеть без дела. Когда уходил в отпуск и проводил его на даче, то первые три дня жаловался на то, как сильно он устал, как ему всё надоело. А потом на даче ему становилось скучно, он начинал всех заводить. И в итоге сбегал на работу. Я такой же: неделю посижу – и мне тоже становится скучно.

– Сохранились ли у вас семейные традиции, которым следовали ещё родители?
– Слово «традиция» вызывает ассоциацию с вечной памятью. Конечно, мы часто собирались, но это в каждой семье бывает. Праздники старались вместе отмечать… У отца было два праздника – День Победы, потому что воевал, и Новый год, потому что это новая точка отсчёта, время перемен.

– Видите ли вы сегодня на российской арене клоунов, которые равны вашему отцу или хотя бы приближаются по уровню таланта?
– По творческому уровню – да, а вот по значимости – вряд ли. Сегодня невозможно стать таким же знаменитым, как Олег Попов, Леонид Енгибаров, Анатолий Марчевский, Юрий Никулин и Михаил Шуйдин. Их знал каждый.

– А почему нынешних клоунов не знают?
– Потому что раньше был хороший и дорогой пиар. Этим занималась организация, которая называлась Бюро пропаганды советского циркового искусства. Она существовала при Союзгосцирке. Если проходили гастроли цирка, то все города обклеивали афишами с именами артистов. Кроме того, в те времена снимали фильмы о цирке и клоунах, выходил журнал «Советская эстрада и цирк»… Сегодня такого нет, потому что, во-первых, это очень дорого, а во-вторых, вокруг столько рекламы, что ей уже никто особо не верит. Мы тоже вкладываем деньги в рекламу нашего цирка, но она существует в основном для поддержания престижа. Нас и так знают. Поэтому мы лишь анонсируем премьеры.

– Популярна ли сегодня профессия циркового артиста среди абитуриентов?
– Я каждый год работаю в комиссии на выпускном экзамене в Цирковом училище, мы много лет дружны с его директором Валентиной Савиной. У училища хороший статус, оно находится в более-менее приличном состоянии. Но училище даже в лучшие годы никогда не служило кузницей кадров. И сейчас этого тоже нет. Выпускников не так много, потому что сузилось количество жанров, стало меньше педагогов, да и технические возможности не те. В училище молодые люди приходят по династийной линии, из спорта, из народных цирков и кружков.

Иногда смотрю программу «Минута славы» и не могу скрыть свои эмоциb. Ведь принцип передачи в чём? Там должны выступать люди, у которых есть обычная профессия, но при этом они в свободное время увлекаются цирковым искусством. А вместо этого на проект приходят серьёзные профессионалы, чтобы заработать деньги. Меня не зовут в жюри, иначе я бы обязательно высказался. Человеку должно быть стыдно: он представляется автослесарем, а на самом деле – профессиональный артист, четыре года отработал в «Цирке дю Солей» и получил золото на фестивале в Париже. Члены жюри, в котором сидят артисты театра и кино, с восхищением смотрят номер и советуют участнику показаться с ним в цирке. И он, потупив глазки, говорит: хорошо, я попробую.

Я также наблюдаю и за выступающими детьми. И вот что хочу посоветовать: не надо делать им макияж, как взрослым, – это выглядит вульгарно. Наоборот, нужно подчёркивать детскую непосредственность и наивность.

– А в нашем цирке есть ограничения для детей-артистов?
– В Европе существуют ограничения, там начинают работать с четырнадцати лет, а у нас можно выступить с номером лет с пяти-шести.

– А для человека старшего возраста существуют барьеры? Вот, допустим, я хочу в своём возрасте поступить в училище, чтобы потом выступать в цирке. Что скажете?
– Для вас возрастной ценз есть. Цирковое училище даёт среднее образование, и при поступлении установлена верхняя планка, как и в любом образовательном учреждении. Если же вы хотите прийти в цирковой коллектив со своим номером, то без вопросов.

– Я подумаю.
– Подумайте, конечно! Тут важны две вещи: как будет смотреться номер и как его воспримет зритель. Пример – Нина Андреевна Корнилова, ей девяносто лет, а в манеже она смотрится лучше, чем многие молодые, в ней столько куража, энергетики, позитива! И это всё читается, ведь манеж выявляет все человеческие достоинства и недостатки. Однажды в Монте-Карло я стал свидетелем разговора между руководителем труппы и молодыми артистами. Они после выступления очень устали, но он подошёл к ним и сказал: «Вы сидите, как понурые старики, а ведь вам по двадцать лет! Взбодритесь!»

– У Юрия Владимировича было немало ролей в кино. Какой фильм с участием отца вам особенно нравится?
– «Двадцать лет без войны». И «Бриллиантовая рука» – вершина творчества режиссёра Леонида Гайдая и советского комедийного кинематографа.

– Посещало ли вас чувство, когда вы уже сели в кресло директора цирка: а может, всё бросить и вернуться в журналистику?
– Я не могу соскочить, я обречён на это. А обречённость – это чувство с оттенком негатива, потому что у свободного человека есть выбор, а у меня нет. Казалось бы, на черта мне это надо? Желание бросить всё возникает у любого человека на любом месте. Но потом это проходит, потому что ты ощущаешь себя нужным и полезным. Это придаёт стимул, и хочется жить дальше.

– Часто слышишь, что артисты – люди суеверные, многие боятся числа тринадцать. Но при этом цирковой манеж в диаметре составляет тринадцать метров. Это как объяснить?
– В цирке тринадцать – счастливое число.

– Откуда это пошло?
– От конного цирка. Есть версия, что шесть с половиной метров, то есть радиус арены, – это длина шамберьера, кнута, кончиком которого от центра манежа дрессировщик может управлять лошадьми, когда те бегут по кругу. Но есть и девятиметровые манежи в цирках шапито, а есть и пятидесятиметровые манежи – это в Китае.

– Максим Юрьевич, что бы вы пожелали тем, кто хочет связать свою жизнь с цирком?
– Я посоветовал бы хорошенько подумать. Нужно прийти в цирк и увидеть его жизнь изнутри, мы иногда проводим такие экскурсии. Прийти в цирк легко – уйти сложно. Некоторых он не отпускает, а кого-то, наоборот, не пускает. Есть люди, не работающие в цирке, но они по своей сути цирковые. А есть те, кто работает, но цирковыми их не назовёшь. Когда общаюсь со студентами, то говорю: вы должны понять, что в цирк идут не ради денег. Олигархов от цирка не существует. Да, некоторые мои коллеги – люди далеко не бедные, но всё равно это не нефть и не газ. Цирк – это просто тяжёлая работа, которая при хорошем стечении обстоятельств даст удовлетворение. И только одно можно сказать наверняка: скучно здесь не будет никогда.