Я заметил это неудобство у себя на лице не сразу. Поначалу не мог понять. Какой-то весь напряжённый и словно скрученный. Утром встанешь, умоешься, оденешься, готовишь завтрак на кухне… Неудобство на лице.

И потом жена вдруг спрашивает:
– Ты чего это так смешно выпячиваешь нижнюю губу?
– Как выпячиваю?
– Да не знаю как. И брови хмуришь.

Тут я присмотрелся к себе в зеркале. Действительно, когда наедине с собой, со своими мыслями, – нижняя губа выезжает вперёд, а вместе с ней ползёт и верхняя. И брови – к переносице. Дурацкое зрелище. Долго не мог осознать, что это такое.

Как-то раз стоял в очереди к платёжному терминалу, положить деньги на сотовый, и мне суровая тётка высказала:
– Чё губы пучишь? Обиделся?

Ага, вот оно в чём дело. Оказывается, у меня некая обида имеется. Неудовлетворённая. Какое-то постоянное недовольство.

«Я требую сатисфакции, сударь!» – «Хрен вам, сударь, а не сатисфакция!»

Обида, недовольство. Чем, собственно?

Ну чем… Мне под пятьдесят, у меня семья, дети. И нет нормальной работы. Тут будешь недоволен. Тут обидишься.

Причём не то чтобы я как-то особенно сильно хотел работать. Нет-нет, я мечтал уйти на пенсию ещё в младших классах школы. В далёком безоблачном детстве. Помню, как-то пошли в лес по грибы. Я ходил-ходил, устал, забрался на дерево и объявил, что ухожу на пенсию. Батя с дядькой долго надо мной смеялись.

Главное, на кого мне обижаться?

Не знаю. Просто к настоящему моменту положение дел таково, что нижняя губа у меня постоянно лезет вперёд, если не контролировать. Даже сам себе то и дело командую:
– Расслабь лицо! Разожми зубы! Расслабь пресс!

Позвонишь вот так насчёт работы по первому попавшемуся объявлению, там первым делом интересуются:
– Сколько вам полных лет?
– Сорок один, – вру зачем-то.
– У нас ограничение: до сорока.

А скажу, что тридцать девять, – выяснится: до тридцати пяти или вообще до тридцати.

Ну и кто ты после этого? Кем должен себя чувствовать?

Вообще-то, конечно, специалисты требуются всегда. Есть ли у меня какая-нибудь специальность? Ха, специальностей полно. Могу копать, могу не копать. Беда в том, что слишком долго проработал на заводе на одном месте, стал там суперпрофессионалом, а потом грянул кризис, пришлось увольняться, к этому времени мне уже и лет стало многовато, и прочие специальности подзабылись. Ни то ни сё, в общем. А переучиваться – когда, как?

Пошёл я в грузчики в одну фирму. Ну, там две женщины сидят в комнатке, принимают по телефону заказы и распределяют их среди наёмных мужиков. Всё бы хорошо, но… Неделю сижу, жду работы, – не звонят, другую – не звонят. Понятно, хорошие заказы своим отдают. Потом какой-то разовый заказик – видно, чтобы не сбежал я из этой фирмы раньше времени.

Через неделю работы дали больше, стал ездить на «Газели» с водителем по городам и посёлкам своей области, развозить бесплатные подгузники старикам, инвалидам, больным. Дело нужное, да не такое лёгкое – несколько десятков адресов в день, и в высотках, и в частном секторе. Ну представьте, что вам нужно затащить на четвёртый этаж пять-шесть коробок, каждая килограммов по десять. Лифта нет. Сделаешь три ходки. Потом соседний подъезд, потом дальше. И так целый день.

Я не жаловался, потому что был декабрь, деньги на Новый год нужны, а заплатить обещали очень хорошо, где-то в начале января. И заплатили, но в марте. Что-то там у них не склеилось, в общем. А в январе работы у нас в России, оказывается, нет в принципе, как и в феврале.

Затащил я коробки по одному адресу. Знакомый как будто старичок живёт в этой квартире, где-то я его уже видел. И тут он говорит:
– Алексей, ты?

Ну надо же, точно! Владимир Сокол, поэт, года два не виделись. Оказывается, он болеет, вот какое дело.

– Встреча двух писателей! – рассмеялся Владимир Фёдорович. – Слушай, ты обязательно напиши об этом.

Попалось в интернете объявление: требуются рабочие на пилораму. Ясно, что с брёвнами таскаться – нелёгкий труд, да никуда не денешься, жена уже волком смотрит: дорогой, где деньги? Звоню, спрашиваю:
– Работа есть?
– Приходите.
– А как платить будете?

На том конце провода странная заминка.

– Я даже не знаю…

Меня прямо смех разобрал.

– Как это не знаете? Мне что, к вам за просто так идти?
– Ну… Где-то рублей восемьсот за смену. Десятичасовую.
– Понятно.

Прибыл по адресу. Действительно, пилорама, два алконавта производят доски. Вокруг горы опилок, и вот их надо отгребать от станка, утрамбовывать в мешки, помогать укладывать в штабеля готовую продукцию. То есть делать надо вообще всё. И хозяин, с которым я говорил по телефону, пообещал платить 900 рублей, если научусь работать на станке и стану вкалывать как папа Буратино.

Три дня я честно фигачил, но тут вдарили почти 30-градусные морозы. А раздевалки как таковой на пилораме не было – дырявый вагончик, в котором стоял обычный масляный радиатор. Хозяин не включал его на ночь, экономил, и переодеваться приходилось в антарктических условиях. Кто надевал по утрам зимой на улице ледяную одежду и ботинки, тот поймёт. В обед приходишь перекусить, а там всё так же холодно. Воды нет. Туалета нет.

Я решил, что это, пожалуй, перебор, так и простудиться недолго, а зачем оно мне с нынешней бесплатной медициной? Получил расчёт за три отработанных дня (хозяин очень удивился, что не хочу работать, он уже, видимо, думал, я у него надолго) и снова засел за компьютер.

«Требуется грузчик на склад чулочно-носочной продукции. Тёплый склад. Сплочённый коллектив». Я решил, что тёплый склад – зимой как раз самое оно.

И да, там было удобно, тепло и всё по-современному. Но там был миллион наименований и размеров носков и чулок. Женщины знают. И во всех этих наименованиях требовалось ориентироваться практически сразу, помнить, где что лежит, ничего не перепутать и отгрузить, кому надо.


Полторы недели беспрерывного чулочно-носочного ада среди сплочённого женского коллектива, который в принципе не понимает, как можно тут чего-то не понимать и не видеть явных отличий. Когда я решил, что это всё-таки не моё, женщины вздохнули с облегчением. Мне хорошо заплатили за отработанные дни, помахали вслед платочком, и я снова оказался в активном поиске.

На счастье, в тот же вечер в интернете появилось объявление, что требуются газорезчики на металлолом. База находилась, правда, далеко за городом, на территории какого-то переоборудованного завода, но рабочих туда возили транспортом предприятия. Это хорошо, что не придётся тратиться на транспорт, решил я, набирая телефонный номер. Мне рассказали, как добраться на собеседование, и на следующий день я отправился поразузнать.

«Да, это очень, очень далеко от цивилизации. А сколько здесь диких собак!» – думал я, отмахиваясь палкой от целой своры лохматых людоедов.

Сохраняя на лице умеренно-агрессивное выражение, я двигался по дороге. Вокруг стоял заснеженный лес, ближайшие строения я прошёл минут десять назад, а впереди не было видно никаких признаков существования человека. Псы не отставали, но и близко не подходили – собаки понимают палку. Однако целую стаю лучше не дразнить. И тут за поворотом возник заводской забор, моя последняя надежда…

В общем, я проработал там месяца три, это было очень полезное время, удалось многое повидать, осознать и заложить некие основы на будущее. Но и оттуда пришлось уйти, когда стало совсем невыносимо. Когда из тебя уже совсем без всякого стеснения жмут соки, надо уходить. Не те времена.

Современное промышленное производство в России работает на единственном топливе – искусственно вызванном чувстве вины подчинённых перед начальством. Когда этот ресурс будет исчерпан (а он уже почти сухой), тогда начнутся новые времена и отношения. Класть на начальство, которое не выполняет свои обязательства, но требует выполнения обязательств с тебя, – хорошая тенденция, молодёжь это уже просекла. Старики, конечно, всегда будут стоять навытяжку и заикаться от восторга, что до них снизошли.

А так вообще – какой смысл беспокоиться о том, что скажет завуч (замдиректора) Марья Алексевна? Помрёшь – никто и не заметит. Светила не собьются в кучу. И время неостановимо. Коммунизма не будет. Живём от кризиса к кризису, как раньше от съезда к съезду. Кризисы разные: то политический, то производственный, то среднего возраста.

С тех пор я сменил ещё несколько мест работы, кое-где случались интересные истории, как-нибудь расскажу. Знаю – впереди то же самое. Никакого покоя, никакой стабильности, никто ни в чём не уверен. Сегодня работаешь, завтра ищешь. Единственное, в чём есть уверенность: скорее всего, правительство поднимет возраст выхода на пенсию, платить будут копейки, вкалывать придётся и тогда.

– Так, плазма пока не работает, – говорит мне мастер. – Давай ты поработаешь на чём-нибудь другом. Вот пила ленточная, пили.
– Я не умею.
– Да чего там уметь, научишься за пять минут!
– Не хочу.
– Как это – не хочешь? Это же тебе на пользу, узнаешь что-то новое, будешь деньги зарабатывать.
– Я не хочу. Каждый должен заниматься своим делом, а не бегать туда-сюда.
– Странно. Ладно, не хочешь пилить – вставай на сверловку.
– Я не умею. И не хочу.
– Да как это ты не хочешь учиться чему-то новому? Сейчас постоянно надо учиться, жизнь такая!

Я смотрю на сверловочный станок, которому уже лет шестьдесят. Он на последнем издыхании, в одном шаге от металлолома.

– Не хочу.
– Странно…

Я ждал, но мне не предложили купить хотя бы журналы в пользу голодающих детей Германии.

– Пойду домой.

Честно говоря, надоело всё новое, а старое так и вовсе обрыдло.

Эх, забраться бы снова на то дерево, как в детстве… Да где оно? И леса того уж нет.