Это были ещё те времена, когда в гости можно было зайти без приглашения. Звонок в дверь – и вот он гость. Такими гостями могли оказаться соседи, друзья, родственники, включая дальних родственников из дальних городов, коллеги, и даже учитель мог прийти к своему ученику, а ученик – к учителю.

А существовавший в те времена уличный телефон-автомат мог проглотить вашу последнюю двушку. Были какие-то способы обмана телефона-автомата, и кто-то рассказывал о «вечной» двушке на верёвочке. Но Татьяна в то время была первой учительницей первого в её жизни 1-го класса (вот только буква ей не нравилась – «г»). И всякие фальшивые двушки её не интересовали.
В тот момент она вообще себя чувствовала практически святой, миссионеркой или что-то вроде того. Хотя слова «святой» и «миссионер» употреблялись тогда в исключительных случаях. Поэтому Татьяну можно было определить скорее как новатора в области педагогики.

Это не мешало ей верить в Крупскую, в Яна Амоса Коменского и в современного грузинского педагога Амонашвили. В Крупской ей нравился образ как таковой, в Коменском – его историческое значение, а у Амонашвили – название книги – «Здравствуйте, дети!».

И в эти последние летние денёчки свои чистые помыслы и благородные намерения Татьяна сдерживала с большим трудом. Она находилась на грани и готова была разрушить любую несправедливость в отношении любого малыша, а также развить любую гениальность, присущую каждому ребёнку, или хотя бы какой-нибудь талант. Но ничего подходящего не попадалось.

Из окна она наблюдала за детьми на детской площадке. И ей казалось, что всё не так. И бегают дети неправильно, и толкаются неверно, и на качелях раскачиваются, применяя явно устаревшую методику. А малыши в песочнице, строя свои дореволюционные куличи, преднамеренно отстают в развитии. В их-то возрасте пора бы уже переходить к сюжетно-ролевым играм, но эгоистичные матери препятствуют дальнейшему развитию своих детей.

Может быть, Татьяну всему этому научили в пединституте, но ей казалось, что до всего она дошла сама, а в институте узнала только то, как не надо обращаться с детьми. Училась Татьяна без особого рвения. Она вообще считала, что главное – это желание работать, применяя творческий подход и наглядность с учётом возрастных особенностей.

За время обучения Татьяну заинтересовали всего-то две дисциплины: случайный спецкурс по диалектологии и марксистско-ленинская этика и эстетика. Так, после курса диалектологии она стала терпимее к людям, то есть перестала считать необразованными недоумками окающих, акающих, цокающих и так далее.

А этику с эстетикой читала совершенно убойная девица в норковом манто, небрежно брошенном на кафедру, в фирменных джинсах и полупрозрачных блузках. И даже по субботам на четвёртую пару студенты ходили к ней послушать о том, что Бог у каждого в душе. Это она заявляла безапелляционно. Сейчас-то, конечно, вам об этом любой политик скажет и в доказательство перекрестится, а тогда это было очень эффектно. Вообще, как таковых, лекций не было. Девица просто рассуждала на разнообразные темы из простой человеческой жизни и просила студентов порассуждать. Но создавалась какая-то особая неучебная атмосфера, и все могли высказать своё личное мнение. Приблизительно так, как сейчас в интернете.

Из этой этики Татьяна поняла, что каждый человек не только может иметь своё мнение, но и может высказать его публично, и за это не надо его осуждать, исправлять и наказывать. И даже можно сказать ему спасибо за то, что он поделился своими соображениями.

Вот и вышеупомянутый Амонашвили считал, что каждому ребёнку нужно говорить спасибо вместо двойки. Причём от всего сердца и даже за самый неправильный ответ. И, тем более, за изобретательное хулиганство. Или просто за то, что он явился в класс с опозданием в пол-урока. А ведь мог вообще не дойти, сославшись на вспученный от вчерашней мамалыги живот. Или на забытый ключ, болтающийся на шее, на старушку, вечно переходящую дорогу, на сломанный лифт, в конце концов.

Да сколько можно ждать этого Первого сентября! Татьяна не знала, за что схватиться. Платье готово, васильковое, расклешённое! Туфли красные, каблук высоченный! Она даже список класса наизусть запомнила. Не специально, просто вчитывалась в каждую фамилию с именем, пытаясь распознать предназначенную каждому ребёнку область гениальности.

Вот, например, Сырников. Это не какой-нибудь вам Блинов или Блинкин. Сы-ырников! Тут Татьяна подумала, что так и не научилась готовить сырники, да и блины, впрочем, тоже, хотя уважала эти блюда. А некому было её научить! Мама умерла, когда Тане исполнилось всего девять. А до этого ещё восемь месяцев безнадёжно болела. А у отца на тот момент была уже другая семья, и он приезжал иногда – заполнить холодильник. И бабушка приезжала – наготовить на три дня. Бабушка и так разрывалась на два дома: у неё лежала своя больная мать, которую надо было без конца «менять», да ещё и большая собака, которой приходилось без конца варить геркулес.

И Таня думала, почему у неё всё так, и когда это всё кончится, и когда мама перестанет стонать от боли и ходить в ночной рубашке по стенке до туалета. И даже своё имя Таня считала несчастливым, и думала, зачем только её так назвали, как ту бедную Таню, которая «уронила в речку мячик». И Таня сама себе говорила: «Тише, Танечка, не плачь». И это иногда помогало.

А когда бабушка отвела Таню в парикмахерскую и там ей сделали короткую стрижку, потому как некому было заплетать тугие косы по утрам, Таня подумала, что это уже никогда не кончится. И мама больше никогда её не разбудит утром, и ей придётся теперь всю жизнь вставать по будильнику. И на родительское собрание никто не пойдёт от их семьи, и обеды у неё теперь бесплатные, и учительница ставит ей четвёрки вместо заслуженных троек, и физрука учительница просила не ругать Таню, когда она забывает кеды.

И даже завуч подошла к Тане на перемене и стала гладить её по стриженой голове и говорить, что Танюша у нас красавица. А Таня сказала ей, что она такая же, как все девочки, и нет в ней ничего особенного. Тогда больше всего на свете Тане хотелось быть как все, чтобы её наказывали, ставили двойки с тройками и грозили вызвать родителей в школу. А дома чтобы заставляли делать уроки, наводить порядок в своей комнате, есть первое за обедом. И чтобы мама ругала, ругала её за что угодно, даже пусть несправедливо. А потом бы она просила прощения у мамы, и мама долго бы объясняла ей, в чём она не права, а потом бы простила. Но Таня чувствовала, что маме теперь всё равно и что главное для неё – это терпеть боль и не кричать, чтобы не испугать Таню.

Но Таня почему-то не испугалась даже в тот день, когда увидела, что мама лежит неподвижно с открытыми глазами. Какое-то время она стояла и ждала, что мама пошевелится или моргнёт хотя бы. А потом вдруг почувствовала, что ужасно хочет есть. Таня пошла на кухню и поставила воду на пельмени. А пока вода закипала, она позвонила бабушке и сказала, что мама не двигается. А когда вода закипела, Таня засыпала целую пачку пельменей.

Первым приехал отец. Он напрямую прошёл в мамину комнату, а потом заглянул на кухню и очень удивился тому, что Таня ест пельмени. Он так и сказал: «Таня, как ты можешь есть пельмени? Ты что, с ума сошла? Почему ты не плачешь?» А Таня сказала ему, что сегодня она ещё ни разу не ела, потому что начались каникулы.

А потом приехала бабушка, и стали приходить люди. И соседка тётя Тамара взяла Таню к себе поиграть с её Наташей. В комнате у них была наполовину наряженная ёлка. Но тётя Тамара сказала Наташе, что хватит наряжать и что Танечке сейчас не до Нового года.

Таня же стала кричать, что ей до Нового года и что она тоже готовится к Новому году, и ёлку сегодня нарядит, и вообще хочет попить чаю, и почему ей тётя Тамара не предлагает чаю, ведь она пришла в гости.

Тётя Тамара расплакалась и стала обнимать Таню и говорить, что она бедная девочка. А Таня сказала ей, что она никакая не бедная, а такая же обыкновенная девочка, как все. И тётя Тамара подчинилась ей, и ёлку стали наряжать дальше.

Тётя Тамара потом вообще с Таней подружилась и общалась с ней на равных, как со взрослой. И вот сейчас как раз раздался звонок в дверь. Эта была та самая тётя Тамара с дачным букетом астр и огромным кабачком.

– Ну что, учительница первая моя! – поприветствовала её тётя Тамара. – Готова к Первому сентября?
– Да, готова! Уже не знаю, куда себя деть! Скорей бы уж увидеть их!
– Учеников, что ли? А ты что, их не видела?
– Да их же без меня ещё весной записывали. Я же только с августа числюсь.
– Так что ж ты сидишь? Пробежалась бы давно уже по домам, познакомилась.
– А точно… Вот балда. А я их всё по фамилиям изучаю.
– Телефоны, адреса есть у тебя?
– Адреса есть. А телефонов нет: там весь класс из новых домов.
– Тем более! Все рядом живут. Бери адреса – и вперёд!

На первом же адресе обнаружилось абсолютное несоответствие списочных представлений Татьяны с реальностью. Так, Потапенко Александром вместо неуклюжего добряка, рубахи-парня, прожившего всё лето в деревне, оказалась маленькая худенькая девочка Александра, да ещё и со скрипкой в руках.

Ребёнок по фамилии Шпак вообще оказался из многодетной семьи с пьющими родителями.

А вот с Сырниковым совпало. Татьяна сначала даже не поверила своему нюху. Но это были сырники, хотя самого Сырникова дома не оказалось. Зато была бабушка Сырникова, в прошлом учительница. Она как раз приготовила сырники, и они с Татьяной съели по парочке.

А вот у Толстопятовой Анастасии мама оказалась балериной. И дочка шла по её пятам. В комнате у них были балетный станок и зеркало на всю стену. Старшая и младшая Толстопятовы очень обрадовались такой изящной молодой учительнице. Старшая сказала, что не у каждой примы такая осанка, а младшая потащила Татьяну к станку. И действительно, у Татьяны ловко получилось махать ногой в сторону, а потом выполнять полуприседы с прямой спиной и жестами заводной куклы. Кормить Татьяну в этом доме, конечно, не стали и предупредили, что Настя в школе не будет завтракать, и что у неё специальная диета, и три раза в сутки она взвешивается.

А у Морева отец был капитаном дальнего плавания! В такое, конечно, трудно было заранее поверить, но в глубине души Татьяна предчувствовала морскую тематику. Капитанский портрет висел на стене, и комната была набита всякой морской всячиной: куски канатов, коллекция рынд, два штурвала, картины с океанскими штормами и тихими бухтами, макеты различных судов, флаги неизвестных стран, огромные засушенные крабы и морские звёзды. Морев-младший с ходу накинул на Татьяну спасательный круг. А сам взял кусок каната и с ловкостью заправского фокусника завязал морской узел, представив его как «кровавый». Татьяна искренне восхитилась и захлопала в ладоши. И тогда Морев начал вязать узлы напропалую. И через пару минут Татьяна сидела связанная по рукам и ногам.

И тогда Татьяна подумала, что «список» худо-бедно работает и надо быть начеку. И когда она звонила в квартиру Калашниковых, то предусмотрительно отошла к стене, чтобы не выглядеть уж явной мишенью, тем более Калашниковых числилось двое. Это оказались совершенно милые Маша и Даша, явно отстающие в развитии. Они ластились к Татьяне, представляя себя котятками, и ни о каком автомате Калашникова понятия не имели. И кроме «мяу» Татьяна от них так ничего и не добилась.

У Тихомировой Тани на всю громкость звучал «Модерн Токинг». Татьяна даже успела потанцевать, пока ей не открыли дверь. А открыла ей девочка в школьной форме, с огромными белыми бантами, как положено первокласснице.

– А я Первое сентября репетирую! – радостно сообщила Тихомирова Таня.
– Я вот дома тоже всё репетировала, – откровенно призналась Татьяна, – и платье несколько раз мерила.
– А я уже портфель собрала! И сменку в мешок положила!
– Какая ты самостоятельная! Родители, наверное, целый день на работе?
– Папа на работе, а мама дома. Она спит.
– А что же у тебя музыка так громко играет?
– А у меня всегда музыка громко играет, мне так веселей.
– А-а-а… Ну, если веселей, тогда ладно. Главное, чтобы соседи не жаловались.
– Соседи уже привыкли. Говорят, пусть играет.
– Ну, хорошо. Приятно было познакомиться, Танечка. До встречи Первого сентября.
– Ой, подождите! А можно я с вами пойду на улицу немножко погуляю? А то мне одной не разрешают!
– Так надо маму предупредить.
– А я ей записку напишу.
– О, так ты уже и писать умеешь!
– Печатными буквами! И читаю бегло! Мне так все говорят. Я напишу, что пошла с учительницей гулять.

Они вышли на улицу. Таня ещё портфель с собой прихватила, чтобы уж до конца отрепетировать Первое сентября. А Татьяна подумала, что на сегодня хватит с неё впечатлений и надо просто спокойно прогуляться. И они пошли к аллее, сели там на скамейку и стали обсуждать пёсиков, проходящих мимо. И оказалось, что им нравится одна и та же порода – фокстерьер.

А потом прошли девчонки с мороженым. И маленькая Таня сказала, что тоже бы съела мороженое, потому что сегодня не обедала. И Татьяна сразу же почувствовала ответственность за проголодавшегося ребёнка, тем более что сама она тоже проголодалась. И было решено купить мороженое и пойти обедать к Татьяне.

И так прошло уже около трёх часов. И Татьяна сказала, что Тане пора домой и что она её сейчас отведёт.

– Не надо меня отводить, – сказала Таня и насупилась.
– Как не надо? Мама же будет волноваться. Она уже, наверное, проснулась.
– Нет, она не проснулась.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю…
– Ну, не упрямься. Пора – значит, пора.
– А можно я у вас до Первого сентября останусь?
– У меня? А почему ты домой не хочешь?
– Там мама умерла.
– Когда?
– Сегодня.
– А кто-нибудь ещё знает?
– Нет.
– Я сейчас твоему папе на работу позвоню… У меня все рабочие телефоны родителей записаны… Что же ты сразу не сказала?
– Я испугалась, что у меня Первого сентября не будет, – сказала Таня и расплакалась.
– Тише, Танечка, не плачь…