– Юрий Николаевич, по какой технологии писали книгу?
– Никакого иного способа, кроме как сесть и писать самому, я не нашёл. Я же не профессиональный писатель, отсюда немногочисленные плюсы и всякие минусы. Писатель может написать много книг, а результатом моей жизни может стать всего лишь одна. Книга «Игра в городки» – это подарок, который я сделал к собственному шестидесятилетию. Сначала хотел наговаривать текст на диктофон, но ведь кто-то должен править его после меня, потому что устная речь отличается от письменной. Общаться с журналистом, который потом оформит текст… Но тогда это будет не совсем моя книга. Если я чем-то и горжусь, так это своей работой. Поэтому писал книгу сам. Раз в две недели высылал текст редактору. И он мне потом звонил и говорил: «Я смеялся, плакал и поставил две запятые». Вот такая была редактура.

– Героев книги сами «утверждали»?
– В этой книге нет ничего, что было бы мне неинтересно. Никакой политкорректности, никаких экивоков в сторону начальства. Потому что это моя книга! (Смеётся.) Начальство может не выпустить или выпустить меня в эфир, утвердить или не утвердить на роль. А тут я сам утверждаю. Эта книга написана русским языком, поэтому не советую читать её детям на ночь. Как и в жизни, в ней есть ненормативная лексика. Потому что мои попытки убрать её из текста ни к чему хорошему не привели. Но я никогда и не считал, что нецензурные выражения добавляют юмора.

– Вы впервые рассказываете о том, как создавалась уникальная передача «Городок», о работе с вашим другом Ильёй Олейниковым. Раньше было трудно об этом говорить?
– Должно было пройти определённое время, прежде чем я смог заговорить об Илюше и нашей с ним передаче. Не потому что не принято говорить вдогонку – я всё равно не могу сказать о нём ни одного дурного слова. А просто потому, что мне нужно было как-то собраться, систематизировать понимание того, кто был рядом со мной, кто ушёл из жизни. Я никогда не писал о «Городке». Ни в одном интервью не рассказывал, как мы делали эту смешную передачу и вообще о том, что происходило вокруг нас. А книга написана в жанре рассказа. И начинается с главы об Илье. В ней всё хронологически выстроено как это было в жизни – от нашего знакомства до его ухода. Ушёл он быстро, абсолютно неожиданно… И всё это происходило во время съёмок «Городка». В последний день съёмок он попал в реанимацию – и всё… То есть онкологический больной буквально до последнего дня своей жизни смешил людей. Даже между сеансами химиотерапии.

– Как вы думаете, если бы ваша передача стартовала сегодня – возможен был бы такой же ошеломительный успех? И как быть с цензурой?
– За всё время существования «Городка» я не могу вспомнить ни одного случая с цензурой. Лишь однажды какой-то ветерок повеял – мы тогда выпускали короткую восьмиминутную передачу «В городке». Сюжет был посвящён Дню милиции. Позвонил кто-то с телевидения и сказал: «Мы вашу передачу не будем выпускать в эфир, это невозможно». Спрашиваю: «А почему?» – «Вы там говорите на фоне герба милиции. А нынешний председатель Государственной думы ещё вчера был министром внутренних дел». Я говорю: «Ну так тем более – он ведь уже не министр». – «И потом – что у вас за начало?» – спросили у меня. А начало было такое: «Органы внутренних дел – это место, где юноши становятся мужчинами». И после паузы я добавлял: «А девушки – женщинами». И всё… Я позвонил на канал, через двадцать минут руководитель пришёл к редакторам, спросил, у кого есть телефон Стоянова. Три человека подняли руки. Он сказал: «Стереть! И записать мой личный. Со всеми вопросами – ко мне!» А возможна ли такая юмористическая передача сейчас? В ближайшее время я попытаюсь вам доказать, что возможна.



– Вас не пугает, что сегодня на телевидении такая большая конкуренция? Передач юмористического жанра очень много…
– В девяностые годы подобного, конечно, не было. Существовало всего пять телеканалов. Мы ведь начали делать программу в 1993 году. А точнее, пробовать начали в 1991 году в программе «Адамово яблоко» – выходила такая передача на питерском канале. Потом стали выпускать «Городок» на канале РТР, и выпускали его до 2012 года. То есть мы застали разные периоды. Да, конечно, телевизионная аудитория уменьшалась, какая-то часть ушла в интернет. Появилось гораздо больше каналов. И тем не менее, наша аудитория росла и старилась вместе с нами. Вышло двести двадцать выпусков «В городке» и около четырёхсот передач «Городок».

– У вас обыгрывалась и «обшучивались» многие товары того времени – например, бульонные кубики известной марки. Возникали ли конфликты с производителями?
– Никто и никогда по этому поводу не звонил, скандалов не устраивал. Вероятно, там были умные люди, которое понимали, что лучшая форма рекламы – это антиреклама. А уж сколько в девяностые годы денег предлагали лидеры некоторых партий, я и сказать боюсь. Это впечатляющие цифры! И, наверное, сегодня я бы согласился их взять. (Смеётся.) А тогда, дурак, говорил: «Я не могу шутить на заказ!» А они: «Ну вы же бесплатно над нами шутите? Пошутите за деньги!» Я отвечал: «За деньги не получится – я воспитан на хорошей русской литературе, и она меня обязательно подведёт». Это проклятое хорошее воспитание поставило мне подножку. Мама – учительница, папа – врач… А предлагали сто пятьдесят тысяч долларов за трёхминутный сюжет! Мой бедный Илюша – его настоящая фамилия Клявер, а не Олейников, – потом говорил: «Как можно было отказаться?» А вот отказывались же! Ни разу не согласились, идиоты. Но сейчас я открыт для предложений всех партий… Шутка!

– К слову, о воспитании. Наверняка вы и в детстве обладали особым чувством юмора? Родителям и учителям это нравилось? Или, наоборот, вы страдали из-за своего дара?
– Со мной произошёл страшный случай – ей-богу, думал, что меня дома убьют! Я всегда очень плохо рисовал. Это потом стал рисовать хорошо, когда пришлось готовить к съёмкам всякие экспликации. И вот во втором классе получил задание изобразить рабочее место своего папы. А мой папа был известным в Одессе гинекологом. У нас была большая библиотека, где-то на две тысячи томов. Я пришёл домой, открыл «Справочник практикующего гинеколога» и тупо срисовал через кальку одну картинку. А картинка показывала, как правильно разместить в кресле пациентку. Рисунок подписал так: «Рабочее место моего папы, Стоянова Николая Георгиевича» – и отнёс его в школу. Потом были собрание, педсовет… А мама была заместителем директора по педагогической работе – то есть, вы понимаете, это полное несоответствие занимаемой должности. Но я слышал потом, как мать рассказывала, что они не могли начать педсовет – все ржали, передавая этот рисунок друг другу. А физик отнёс его в кабинет, сфотографировал и, кажется, распространял вместе с запрещёнными книгами. Но наказать меня хотели не за то, что я это сам нарисовал, а за то, что срисовал. Если бы нарисовал – это была бы эротика. А так – порнография.

– А артистический талант как-то проявлялся?
– Я очень легко имитировал голоса. Но со временем забросил это никчёмное занятие. А что тут интересного? Это тебе просто дано, всего лишь особое строение голосовых связок и мозгов. И это не надо развивать. Но тогда, как только у меня оформился голос – а годам к шестнадцати он уже был вот таким, как сейчас, – я пародировал всех учителей очень хорошо и точно. Однажды выдал себя за директора, по школьному радио объявил, что все ученики девятых и десятых классов вместе с педагогами должны отправиться на Десятую станцию Большого Фонтана, на пляж «Чайка», для проведения урока «Люби и знай свой город». И все триста человек ушли на пляж. А директор был на каких-то курсах повышения квалификации.

– Родители вас ругали?
– Бабушка меня стращала как могла. Она так говорила: «Вот ты идёшь, рожи корчишь… А однажды сделаешь так, обернёшься, ветер подует – и ты таким на всю жизнь останешься!» И этот детский страх я испытываю по сей день. Не могу играть, когда партнёр справа и к нему нужно оборачиваться. Так что не пугайте детей! А то из них получатся комики, играющие только «налево». (Смеётся.)

– На юбилее Юрия Гальцева вы пели песню «Старые подмостки». Что ещё исполняете?
– Эту песню написал я сам, у меня их много. Свои песни приберегаю, не хочу записывать, чтобы не стать «общим местом». Поющий артист – это уже перебор. Но когда зрители приходят на мои концерты, у меня есть такая эксклюзивная заначка – то, что не засветил в эфире или ещё где-нибудь. За кулисами всегда стоят две гитары из моих двадцати пяти, и я как выдам что-нибудь испанское!



– А сольные выступления планируются?
– Планируются. Начиная с октября концертов будет много. Мои продюсеры хотят на мне заработать, собираются устроить юбилейный тур. (Смеётся.) Но вот музыкального диска нет и не будет.

– Не так давно на телевидении была интересная передача «Лучшие годы нашей жизни». Куда она пропала?
– Сняли всего несколько выпусков. Это был удивительный итальянский проект, а мы его в России адаптировали. И оказалось, что есть огромная разница между тем, как он воспринимается в Италии и у нас. И как он выглядит. Там он очень респектабельный, а у нас получился такой… грустный. Потому что в этой передаче, по сценарию, должны участвовать немолодые люди. И когда наши продюсеры запустили проект, они не учли одной вещи: наши старики в кадре смотрятся не так, как итальянские. Восьмидесятилетние итальянские старики – они ухоженные, красиво одетые, с окрашенными волосами, в паричках, с маникюрчиком- педикюрчиком. У них там красивая старость. А у нас тут старость, которую тебе дали, – другой нету… И с «картинкой» на экране вышла некоторая проблема. Эта передача должна была связывать четыре десятилетия. «Лучшие годы нашей жизни» – это когда ты вспоминаешь жизнь через песни, артефакты, какие-то предметы прошлых лет. Конечно, критика написала, что я – певец сталинизма, прошлой жизни. Возмущались: как я мог не рассказать о лагерях? А как я, мальчик, родившийся в 1957 году, вспоминающий свою молодость в тёплом красивом и довольно сытом городе Одессе, мог рассказывать о лагерях? У нас была добрая передача, она не задумывалась как социальная. И если мы рассказывали о каких-то песнях тех лет, то люди, вспоминая их, должны были также вспомнить, что в то время были и лагеря. И всегда нужно понимать, что есть публицистика, а есть литература, и это разные вещи. Но передача была действительно хорошая.

– Расскажите о вашей работе в фильме «Алые паруса». На экранах его не было, но можно посмотреть в интернете.
– Правда? Я ещё не видел «Алые паруса». Обычно снимаюсь, если меня привлекает задумка, и мне так понравилась эта история… А надо, наоборот, сниматься, когда не нравится, – потом разочарований меньше. В этой картине я сыграл бургомистра. И даже впервые в жизни фехтовал в кадре! Это вообще-то смешно: быть мастером спорта и раньше ни разу в жизни не использовать этот навык в профессии. Вот мне сейчас шестьдесят, и со мной можно снимать фильм по великому роману Дюма «Учитель фехтования». Но режиссёры почему-то считают, что фехтование – это обязательно Миша Боярский. Ну, давайте поставим Мишку против меня – вот такого толстенького и нескладного. Кранты тогда д’Артаньяну! Потому что для меня это всё-таки была работа, большой спорт, которым серьёзно занимался. Отец мне даже говорил: «Если тебе вскроют черепную коробку – у тебя там будет мятая фехтовальная перчатка!»



– Вы снялись в фильме Никиты Михалкова «12». Как чувствовали себя на площадке?
– Это серьёзный фильм, тяжёлый, страшный… Потрясающий! Михалков пригласил меня не потому, что я хороший артист, поверьте. А потому, что ему нужен был телевизионный персонаж – такой, который ещё и артист. Чтобы я ассоциировался с телевидением. Потому что с помощью моего персонажа автор передаёт всю свою ненависть к телевидению. И я ему сказал, что мне это неинтересно и ненависть играть не умею. Я умею играть любовь. И потом: а что плохого, когда сын любит маму? Ну, с перебором, конечно, но любит. Я знаю таких мальчиков. Вот Каспаров очень любил маму, она всю жизнь за него решала: что, с кем и когда. Такие мамы разрушают жизнь своим поздним и уже немолодым сыновьям. Таков и мой персонаж, у него такая линия: человек обожает телевидение и свою маму. Моя роль в сценарии – две страницы. Но камеры там всё время работали. И мы существовали, жили в кадре. Там есть одна хулиганская вещь, секретная. И я вам сейчас открою этот секрет – вдруг будете пересматривать фильм, обратите внимание. Напротив меня сидит герой Лёши Горбунова, и я ему протягиваю портсигар. Он с ужасом смотрит на него, а я говорю: «Ты что, это же мама!» В портсигаре – фотография мамы моего героя. А знаете, что там была за карточка? Моя же фотография в женской роли. Серьёзно! Михалков ведь тоже хулиган. Сначала он хотел вставить изображение Галины Волчек, но она не разрешила, сказала: «Вы что, с ума сошли?» И я сказал: «Возьмите мою. Я там выгляжу как хорошенькая такая депутатша». (Смеётся.)

– Юрий Николаевич, а сейчас над чем работаете?
– Я даже не знаю, над чем сейчас не работаю. Вопрос в том, как и когда всё это дойдёт до зрителя. Если я начну перечислять, сколько лежит уже снятых сериалов и фильмов с моим участием, вы не поверите. Но я не знаю, где они. И никто не знает. А потом, надеюсь, они вдруг разом выйдут на экраны.

– Какой фильм с вашим участием вам особенно дорог?
– «Человек у окна». Я его всем рекомендую. (В картине звучит знаменитый монолог героя Ю. Стоянова об узбеках: «Слушай, майор, может, ты не в курсе, но когда во время войны к ним в Ташкент в эвакуацию русских тысячами привозили, так они, «чурки» эти, сами на голой земле спали, а единственный топчан с единственной простынёй русским бабам и их деткам отдавали…» – Ред.)

– Некорректный вопрос: что для вас важнее – «Городок», театр, кино?
– Главное, что я актёр. Но проект «Городок» очень важен. Скажу такую грустную вещь. Если я буду сниматься в десяти картинах в год – а я не знаю, сколько лет мне Господь отпустит, – всё равно моим главным проектом останется программа «Городок». Почему? Потому что трудно сказать, в скольких фильмах нужно сыграть, чтобы тебе так поверили. И так полюбили, как это было в нашем с Илюшей «Городке».