Где у танкиста дом? Описка…

Где у таксиста дом? Ответ – в глубине таксомоторной души. А она у меня, знаете ли, не иголка в яйце, в хрустальном ларце, на дубовой ветце… На хромой козе не подъедешь. Первому встречному не растреплешь. Здесь рассуждение требуется, здравое и по благовремении.

Домовитым нашего брата таксиста не назовёшь. Мой адрес не дом и не улица, а дождь, слякоть и пурга, вой шипованной резины, ямы, эстакады, снег и соль, харчевня на «Электрозаводской». Если приспичит, или жена заест, или обстоятельства вынудят, можно, закусив удила, работать до умопомрачения, без выходных и отгулов. Рулить сутками напролёт с коротким замыканием на сон и фастфуд.

Кто пробовал, уверяет, что семьдесят рублей «калыма» – железно твои. В смысле 70 тысяч рублей заработка в месяц чистыми. Но – другая беда… Семья, очаг и собственная личность как-то вдруг стираются во времени, как грязь с лобового стекла. Ты работаешь до ненависти к асфальту, светофорам, пассажирам, одному звуку хлопающей двери, до изнеможения и пустоты внутри, как у выеденного яйца. А в итоге… Главное проходит мимо тебя.

А что главное, брат?

Вот стою у станции метро «Молодёжная» – глубокая ночь. Без пяти полночь, от метро опрометью бежит девушка, под пальто белый халат – будущий медик. Бежит, задыхаясь, на маршрутку до Немчиновки. Повезёт – запрыгнет, усядется возле окна, включит телефончик и вся осветится лиловым светом экранчика. Почти дома… А не успеет – сдувается, как дырявый шарик, сгорбится, ножки-то, гляди, подломятся, беретик на затылок съехамши, и тоскливо семечки клюёт, за остановкой, напротив киосков с азербайджанскими «мамидорами».

Поехали, кричу, в твою Немчиновку! Жалко её.

Не обернётся… Таксист ей не брат. Домой хочется из холодного города, а страшно.

Рядом со мной, на остановке «жёлтых» официальных такси, ещё трое – братья по разуму.

Колька из донецкой Марьинки. Когда снаряд разнёс в щепу и пыль угольный сарай, а стёкла в хате повылетали до третьих соседей, так он и чухнул из Донбасса в одной рубашке и штанах. С женой, дитём, мамкой и батькой под мышкой. В Курган, куда ему миграционная служба предлагала переехать, – отказался. Москвой прельстился. И уже третий год не прикается нигде – таксует, тоскует, озлобился и язву заработал на дошираке.

А за ним Рамазан, пятидесятилетний аварец из Дербента. Профессиональный строитель, которого угораздило второй раз жениться на молодой черкесской барышне. У барышни – запросы. Подать Москву на блюдце с голубой каёмочкой. Поэтому Рамазану приходится вкалывать на двух работах. А ночью в такси. Он всегда невесел и мечтает похудеть.

А за ним таджик Борис на мятом «Солярисе». Тот – тихоня, но клоун. Работает на пару с родным братом, который с ним – как две капли воды. И зовут, для верности, одинаково – Борис-2. Второй Борис в багажнике спит, пока первый по столице колесит. Чётко по графику – сутки через сутки.

И потому неудивительно, что у них рейтинг в системе «Яндекс-такси» почти как у меня – чуть ниже высшего.
И у всех нас есть где-то свой дом. Но он сейчас чудовищно далёк от нас. За отсутствующим горизонтом, за непроходимым МКАДом, за мраком городской ночи.

Да, забыл! Справа от меня на парковке – женщина-сфинкс. Фигура из ряда вон. Загадочная женщина глубокого пенсионного возраста. Блондинка. Не хочу верить, что на голове парик.

Бабуля сидит за рулём синей «копейки» семьдесят лохматого года. А на крыше у неё – таксистские шашечки. И зелёная лампочка за лобовым стеклом. Это – женщина-таксист из прошлого века. У неё нет навигатора, и ни на какого диспетчера она не работает, у неё госномер квадратный и чёрно-белый. Звучит так: МУД 4517. То ли «МУДрость», то ли «МУД…ки вы все». Подозреваю, что она в сговоре с городскими властями. Она паркуется где ей вздумается, и ничего ей за это не бывает.

Как она работает?! Никто ведь ей заказов не рассылает. Она надеется только на тех, кого поймает на площади у метро. Не курам ли на смех подобное таксование? Не Адам ли Козлевич шлёт печальный привет из тьмы веков?

Но бабуля восседает за рулём «копейки» с царственно невозмутимым видом. Она уверена в себе, как триумфальная арка. Она ждёт своего пассажира, наплевав на технический прогресс. Есть в ней что-то вызывающее и острое. Она – протест в чистом виде. Она как молоко, забытое на даче, которое вопреки природе не скисло, а превратилось в сгущёнку.

И, кстати, где тот дед, отпустивший бабулю на опасный промысел?

И тут я вспоминаю, как летом встретил двух клоунов из Центральной Европы. Обычный дневной затор через мост от Киевского вокзала. Дотолкались к высотке МИДа, ждём светофора на Садовое… Солнце жарит. Поворачиваю голову и вижу кинокомедию. Слева тарахтит игрушечный автомобильчик иностранного производства. Чисто кукольный вариант – убогенький, горбатенький, глазастенький… Чарли Чаплин на колёсах. И сердце ёкает от испуга – это же раритет из несуществующей страны – восточно-немецкий «Трабант». В обед сто лет, а он весело попёрдывает рядом, ничем не смущаясь, гутен таг, Москау! На багажнике в три (!) этажа бензиновые канистры, связанные альпинистской верёвкой. Бензин для «Трабанта», как керосин для космической ракеты, – взяли впрок.

В кабине двое усатых мужичков, явно не городских, даже по европейским меркам. На лицах одинаковое выражение. Насмерть испуганные, глаза вытаращенные, волосы всклокочены – одним словом, иностранцы. И оба (!) за один руль держатся – заклинил!

На светофоре поворачиваем направо, и они в четыре руки штурвал на правый курс укладывают и тут же у тротуарчика останавливаются. Приплыли.

Я к ним. Без церемоний. Нужна ли помощь? При виде «Трабанта» у кого сердце не защемит?

– Бардзо добже! – хором отвечают.

Сверхъестественным чутьём смекаю – поляки… Я им: здесь останавливаться нельзя! Камеры, полицейские, штраф! И жестами предлагаю следовать за мной. Те посоветовались и головами закивали, мол, согласны… Так, эскортом, на самокатной скорости, мы проследовали до Пироговки и сквера Девичьего поля. И встали. Близкое сердцу местечко. Я здесь ночевал не раз, на лавочке, после трудовой смены.

Сломались? Да. А куда едете? Не знаем. То есть? Долго рассказывать…

Диалог, конечно, мимический.

Первый – второму:
– Я есть хочу!

Второй – первому:
– Машина сломалась, а тебе одно – пожрать!

Я – обоим:
– Господа ляхи! Добро пожаловать в Москву! Предлагаю обсудить сложившееся положение за чашечкой чая в умиротворяющей обстановке Девичьего поля!

То есть из термоса.

И был понят!

Так рождается дружба народов. Я постелил на траву свою плащ-палатку. А поляки… открыли багажник игрушечного «Трабанта». Матка Боска! Там тоже жили канистры. Три пузатые сестры по 10 литров водоизмещения. В первой – пиво. Во второй – засоленная свинина. В третьей – квашеная капуста. Только сельские люди готовятся к заграничному путешествию, как к загробной жизни. Всё самое необходимое с собой.

Мы расположились на траве тесным интернациональным коллективом. И небеса склонились над нашим шалашом. Через пятнадцать минут не было в Москве более близких людей, чем троица – Войтек, Бартек и я.

Какая же нелёгкая их занесла? Поляки, пропустив по стаканчику, рассказали, что приехали в Россию с благородной миссией. Отважные жолнёры спасают родную сестру. Сестра, полная и непроходимая дура – так я перевёл двухголосный речитатив братьев, – просидев в девках до сорока лет, напоследок окончательно лишилась ума и убежала из дому. Мне показали фотографию пожилой беглянки в мобильном телефоне.

Одна убежала? Нет. А с их дальним родственником – дальнобойщиком. Братья, проявив недюжинную смекалку, выяснили, что беглецы удрали на Украину. И оттуда возят фуры в Москву. И что в посёлке Lytkarino под Liubertsy предатели снимают тайную фатеру для внебрачного проживания. Благочестивые братья ехали заступаться за честь сестры.

– Дальнобойщика на кол? – предположил я.
– Да! – сказал первый жолнёр.
– Нет! – сказал второй жолнёр.

Тут они повздорили немного на тему расправы над обидчиком. Согласованность действий у мстителей хромала.

Затем они по-хозяйски, бережно сложили свои канистры с питанием в багажник «Трабанта».

В благодарность за пиво со свининой я сварил кофе для гостей в своей походной турке. Интернациональный завтрак на обочине закончился. Рабочий день таксиста – тем более. Я завалился на лавочку и задремал. Поляки полезли под «Трабант» ремонтировать рулевое колесо.

Через час я проснулся. В сквере всё было без изменений. Иностранцы сидели на соседней лавочке и изучали атлас автомобильных дорог Подмосковья. Лица у них были опять тревожные и измученные мыслью.

– Приветствую братьев из Речи Посполитой! – сказал начитанный таксист.

Поляки подняли глаза. И вдруг затараторили:
– Мы не братья. А Барбара нам не сестра!

Вот это фокус! Я же говорил – клоуны.

– А кто же?..
– Narzeczona, – сказал первый.
– Невеста, – сказал второй.
– Чья? – не понял я.
– Наша! – хором ответили небратья. – Она нам обещала… выйти замуж. В смысле, за одного из нас. А убежала с этим вонючкой… Пшемислом.

И я, как мог, объяснил оскорблённым женихам дорогу на Lytkarino. Молись, Пшемисл!

Я же тоже был когда-то иностранцем! Случайно вывалился из родного гнезда и скитался по американской чужбине. Тоскливейшее время. Я мечтал о родном доме, как мечтает о свободе таракан, запертый в спичечном коробке. И где утешился? Когда нашёл себе домик – малюсенький, восемь квадратных метров общей и жилой площади. Низенький потолок, два окошка со шторками, кроватка, чуланчик. Но я был в нём единоличным хозяином. И домик мой обладал сказочной силой – избушка, избушка, встань ко мне передом, к лесу задом…

Избушка могла двигаться, она была на колёсах! И, будучи кабиной дальнобойного грузовика марки International, тащила за собой 53-футовую фуру. Скитальчество, хоть и горькое на привкус, притупляет тоску по родному пепелищу. Так, верхом на избушке, я объездил половину североамериканских штатов, от Атлантического океана до Миссисипи. Но перепрыгнуть океан моя сказочная избушка не могла… И я спустя полгода бродяжничества по континенту возненавидел свою колёсную жизнь до скрежета зубовного. Эта жизнь меня словно перемалывала.

Однажды, где-то в Миссури, в кафе на стоянке грузовиков, я познакомился с таким же тракером, молодцеватым пожилым дядькой в ковбойской шляпе и сапогах. (Тракер, англ. trucker, – водитель фуры. – Ред.) Он уже двадцать пять лет водил грузовики по своей стране. И я его спросил напрямик: «Что же главное, Майк?»

А он ответил, гоняя во рту рыжую курительную трубку, словно шкипер с «Майского цветка»:
– Главное, чтобы тебе всегда было интересно, что там, за следующим холмом.

И странное дело, спустя столько лет я засыпаю в Москве прямо на улице, поджав ноги в тесном скворечнике – кибитке с шашечками на крыше. Дождь барабанит по скворечнику, а я думаю. Вот счастье-то… За каким холмом я буду встречать следующую ночь. Боровицким? Тверским? Сретенским? Или за Швивой горкой? Бог весть. И замираю от предчувствий близкой встречи.

Так где же дом таксиста? Какой лёгкий вопрос. У всех нас, московских, он один. Если только за баранку ты сел не случайно и душа твоя не заполнена до краёв жёлчью от неудовольствия жизнью. Рано или поздно, мотаясь по городу, ты вырулишь в этот переулок. И остановишься как вкопанный. Сердце заноет, и нарастающая боль заставит выйти, сделать несколько шагов вниз, к набережной, и поднять глаза. Вот он! Тот самый дом, куда однажды легендарный московский таксист привёз свою пассажирку. А пока вёз, пока слушал её щебет, пока смеялся и удивлялся её нескладным простым словам, чуть с ума не сошёл от нежности. Оставил, вернулся и ждал её целую вечность, с двумя билетами на кино в кармане, вглядываясь в окна, надеясь…

Сердечная боль передаётся по наследству. Так и я оставлю машину в 6-м Ростовском переулке и пойду вниз. К дому, похожему на подкову, по адресу: Ростовская набережная, 5. И откроются слева, во дворе, три тополя. А позади – Плющиха.

И я встану перед тем домом в тысячу окон, и буду смотреть, и ждать, ждать, ждать… Надеясь, что та, которую я люблю, выйдет ко мне. И даже зная, что не выйдет никогда, всё равно буду надеяться. Потому что когда настоящая Нежность опалит тебя, ты будешь готов ждать свою Нюру целую Вечность. На любой из улиц Москвы. И дальше.

– А где вы живёте? – спрашиваю я у женщины-сфинкса. Той самой, у которой госномер чёрно-белый, МУД 4517.

И сам удивляюсь своей хитрости. Потому что однажды, не выдержав её загадочности, я приехал к станции метро «Молодёжная» и добровольно стал пассажиром синих «Жигулей» семьдесят лохматого года. И задавал вопросы, пользуясь правом клиента. Но бабуля-таксист – молодец. Старая закалка. Лишнего слова клещами не вытянешь. И узнать о ней за всю дорогу из Кунцева в Химки мне удалось немного.

Во-первых, деда уже никакого нет. То есть он есть, но давно на кладбище. Во-вторых, такси – это не блажь и не способ пропитания. Персональной пенсии главного инженера Тушинского машзавода на жизнь хватает. Такси – это способ не сойти с ума. Или не дать мозгу засохнуть. Примерно так я понял слова Антонины Михайловны. На остановках в ожидании клиента она занимается совершенствованием английского языка. Читает Сомерсета Моэма в оригинале. И слушает Бенджамина Бриттена.

Но в-третьих… она чуть-чуть даёт слабину, когда я рассказываю про своё имение под В-ком. Она говорит:
– А мой дом остался на Лудиной Горе. (Деревня в Волоколамском районе Московской области. – Ред.) Там, где мамка всю жизнь прожила и померла, складывая дрова под печку. Нас было шестеро братьев и одна я. Самая боевитая из всех. Ох, нам влетало, по делу и так… если батя сердился. А как с нами справишься? Все деревенские мальчишки искали трофейное оружие по лесам. А я? Я мины собирала, думала, в хозяйстве пригодятся. Находила и прятала. Где? Да в подполе… Так, пока отец не обнаружил, подложила под дом четырнадцать мин. Полдеревни бы летало, случись что… Ох и порол нас отец! Всех семерых на одну лавку положил, все порты стянули покорно, и я… А он ходил вдоль, и только ремень свистел. И никто не пикнул и меня не сдал… Там мой дом и остался. А ещё у нас могила танкиста прямо под дорогой, у храма…

Вот и сошлось…
Где дом таксиста?
Где дом танкиста?
У церкви на Лудиной Горе.