– Ну, что опять случилось? – устало вздыхает в трубку Володя, крёстный моего сына Стёпки.
– Стёпка совсем с катушек слетел! – жалуюсь. – Отправила его спать, через полчаса заглядываю в комнату, а он, представляешь, разобрал диван, постелил на него вместо простыни туристическую пенку, оделся в камуфляжную форму и залез в спальный мешок. Собрался так спать!
– Чем мотивировал? – интересуется Володя.
– Говорит, соскучился по походу. Нет, ты понимаешь, парню через пару месяцев паспорт получать, а он – в мешке! Он что, совсем уже?
– Оставь ребёнка в покое, – смеётся Володя. – Более сумасшедшей женщины, чем ты, я не встречал. Чего же ты хочешь от своего сына? Вспомни, как ты спала на лестничной клетке под дверью. Нормально вообще?
– Это как раз Стёпка был виноват! – защищаюсь. – Он не впустил в дом меня, свою мать!

В тот период я снималась у Володи в длинном сериале, возвращалась за полночь. Маленький Стёпка оставался то с няней, то с дедом. В ту ночь с ним дежурил дед. Кто-то из них перед сном запер входную дверь на внутренний замок. С внешней стороны открыть дверь ключом было невозможно. Минут сорок я жала кнопку звонка, одновременно тарабаня в дверь, звоня то на мобильный, то на домашний, – ноль эффекта! Если эти два сурка засыпают, их из пушки не разбудишь!

Обессиленная, я улеглась было на коврике под дверью, подложив под голову сумку, но тут же спохватилась – ведь лежала я в маленьком общем предбанничке. А что если соседи проснутся раньше, выйдут из квартиры и наткнутся на меня, лежащую?

Тогда я достала из сумки блокнот, написала им записку и приклеила её жвачкой на общей двери: «Не волнуйтесь, я не умерла. Просто сплю».

С Вовкой мы знакомы двадцать лет, он знает обо мне всё, поэтому на каждый мой аргумент у него есть контраргумент. Но я не сдаюсь, я уже завелась.

– Как я могу не психовать, если это не ребёнок, а тридцать три несчастья? Как-то зимой он прыгнул в большой сугроб со школьного гаража и застрял там намертво, проторчал в сугробе полчаса, пока его не заметил школьный дворник и не откопал лопатой!

Половину детства Стёпа вообще почти не касался земли, передвигаясь, как макака, исключительно прыжками с дерева на забор и с забора на дерево.

– Можно подумать, ты сама никогда не лазала по заборам? – лукаво спрашивает Вовка.
– Никогда! – уверенно отвечаю.

Но я, конечно, вру. В последний раз я лазала через забор два месяца назад. После очередного посещения кабинета школьного директора, где собрали целый педсовет, обсуждая Стёпино поведение.

– Катается по перилам, бегает по коридорам, удирает с уроков через окна, прыгает с гаражей! – возмущалась директор.
– Людмила Владимировна, я постоянно с ним разговариваю, – оправдывалась мать, – объясняю, что так делать нехорошо, книжки правильные подсовываю, кино хорошее показываю…
– Да я верю, верю. Ну а эта вечная тяга к эпатажу! Откуда у него это? – допытывалась директор.

Я отводила глаза и пожимала плечами.

После проработки вышла в школьный двор и направилась к задней калитке – это ближайший путь в магазин. Но калитка оказалась запертой, возвращаться к центральным воротам было лень, я огляделась по сторонам, перекинула сумку через забор и, нелепо карабкаясь в платье, на каблуках, полезла через ограду. На середине пути, то есть уже верхом на заборе, с опаской бросила взгляд в сторону школы – чёрт! я совсем забыла, что окна кабинета директора выходят именно на эту сторону! И, как назло, директриса стояла у окна и внимательно смотрела в мою сторону.

– Володя, но согласись, – упорствовала я, – Стёпка же из травматологии не вылезает! Когда мы приезжаем туда, они встречают нас как родных: «О, наши Стёпа с мамой приехали! А мы даже и соскучиться не успели». За этот учебный год его чинили, зашивали и гипсовали раз пять: то нос сломает, то глаз, то палец, то башку пробьёт…

Когда Стёпка лежал в больнице, ему в школе собрали каких-то гостинцев. Директор спросила сочувственно:
– Ну как там Стёпа после операции? Подавлен, наверное, грустит, скучает?
– Как же! – говорю. – Уже ржёт и по коридорам носится. Вот точно про него сказано: смешно дураку, что нос на боку!
– От осинки не родятся апельсинки, – философски замечает Володя. – Ты лучше вспомни все свои ноги…

Ну, тут Вовка, конечно, прав. С ногами мне как-то странно не везёт всю жизнь.

Года четыре назад я ходила с аппаратом Илизарова на правой ноге. Ко мне в гости заехал другой стародавний знакомый по ВГИКу, артист Васильков. Посмотрел задумчиво на мой аппарат и изрёк: «Наташа, по-моему, ноги вам только мешают. Давайте просто вырвем их к чёртовой матери!»

Васильков был свидетелем всех моих ножных приключений. Первое случилось ещё в институте, я случайно попала ногой в балконное стекло, на ногу наложили четыре шва и заковали в гипс от кончиков пальцев до того места, где нога уже переходит в туловище.

Васильков до сих пор с удовольствием всем рассказывает, как сразу после больницы у меня случился день рождения, он явился ко мне в гости одним из последних. В квартире уже было полно народу, Васильков ходил между шумных гостей с букетом в руках в попытке отыскать виновницу торжества. Наконец не выдержал, спросил:
– Да где ж Старых-то?

Ему махнули куда-то вверх, он поднял глаза и увидел меня сидевшей на шкафу с гипсом наперевес и бокалом шампанского.

– Ироды, кто ж её туда засунул? – возмутился Васильков.
– Да никто, она сама залезла.

А незадолго до этого я уже ломала ту самую ногу. В ходе непростой операции в кость вставили титановую пластину, но мне тоже не сиделось на попе ровно. Уже через полтора месяца я рванула на съёмку, где мне пришлось играть привидение. Завывая, я бегала по ночному лесу, спотыкалась о какие-то корни, падала и, накачанная обезболивающим, не заметила, как сломала не только ещё не сросшуюся кость, но и титановую пластину.

Тогда мне поставили на ногу аппарат Илизарова.

В этот раз я вела себя аккуратнее, ходила на костылях, но к лету, откинув костыли, не выдержала и попёрлась из Москвы к Стёпке в лагерь в Анапу. В последний день пребывания в Анапе я спешила на вечерний автобус до Новороссийска, из которого утром поезд в Москву, и споткнулась на бордюре.

Уже из поезда я позвонила другу Мишке.

– Привези мне на вокзал костыли.
– Зачем? – насторожился Мишка. – Ты же сносно ходила без них.
– Я сломала вторую ногу.

Мишка до сих пор не может забыть своего потрясения: соседи по вагону вытаскивают меня под руки на платформу, на одной ноге у меня Илизаров, на другой – гипс.

Жители нашего маленького райончика уже давно не удивляются, когда видят перебинтованных-загипсованных меня или Стёпу, то вместе, то по отдельности.

Но это не мы со Стёпкой виноваты, это – зов предков! Стёпина прабабушка Клава из Новороссийска, будучи в пожилом возрасте парализованной на всю левую сторону, тоже не могла усидеть на месте.

Живя на пятом этаже старого дома, она ежедневно спускалась вниз по лестнице боком, как краб, в тапке, примотанной резинкой, но всё равно спадавшей, и упрямо тащилась на море купаться, а потом таким же макаром карабкалась обратно на пятый этаж. Удержать её было невозможно.

Её дочь, Стёпина бабушка Ева, моя мама, слыла эпатажной особой. Уже будучи немолодой и довольно полной женщиной, она любила поражать местных пацанов на пирсе, ныряя в море «рыбкой». Фонтан брызг от этой «рыбки» взмывал, как от целого кита.

У моей мамы имелась ещё и родная сестра Света, женщина очень тихая и спокойная. Сёстры не виделись много лет, поэтому при встрече у них сорвало крышу. Маме было шестьдесят семь, тётя года на три младше. Всем большим семейством бабушек, детей и внуков мы выехали на загородный пляж.

Тёти-Светино семейство не ожидало от своей бабушки ничего дурного, но я, зная маму, несколько напряглась.

Предчувствия меня не обманули. Эти две сумасшедшие решили потрясти своих внуков, а заодно и всех окружающих. Они поднялись на высокий пирс, мама пригнулась, тётя Света (она была меньших размеров) каким-то немыслимым образом вскарабкалась маме на плечи, и обе прыгнули в море, сделав в воздухе сальто. Как они приводнились, никто не видел, мы дружно зажмурились в ужасе.

К счастью, обе дурные бабушки уцелели. Довольные и гордые собой, они выплыли на берег.

И когда в то лето, с аппаратом Илизарова на ноге, упакованной в мусорный пакет для водоизоляции, я нырнула в море головой с мостика на глазах у офигевших пацанов – я была не виновата, во мне говорила кровь!

Правда, одно дело, когда ты чудишь сама, и совсем другое, когда то же самое вытворяет твой ребёнок. Теперь лучше понимаешь своих родителей, которые тоже были не ангелы, но за тебя тряслись ежеминутно.

Я вечно на стрёме, даже когда сплю. Мои уши, как локаторы, ловят малейший подозрительный шорох.

Сижу, пишу рассказ, но что-то заставляет меня встать и подойти к окну. Зрение, признаться, у меня уже не очень хорошее, но глаз матери – это глаз орла. Замечаю на крыше дальнего дома крохотную фигурку красного цвета (Стёпина куртка!) среди других разноцветных фигурок. Набираю его номер – заметное движение среди фигурок.

– Стёпа, ты где?
– В футбол играю.
– На крыше? – еле сдерживаюсь. – Я тебя вижу! С тобой Витя, Тагай и Тимур (блефую, конечно), немедленно слезайте!
– А ты где? – настораживается.
– Я за трубой!
– Ребята, моя мама за трубой! – орёт радостно. – А за какой?

Вот же гад! Он, наверное, не удивился бы, даже если бы я сказала, что лезу на крышу девятиэтажного дома по водосточной трубе!

– Ма, ну всё нормально. Здесь так классно. Мы ищем место для пикника.
– Какого пикника?! – уже ору. – Немедленно слезайте, я сейчас полицию вызову!

Перезваниваю в диспетчерскую.

– Что за безобразие! Почему у вас чердаки не заперты? Дети по крышам лазают!
– Так следите за своими детьми, – отвечают спокойно.
– Я и слежу! А вы следите за чердаками!

Бросаю трубку. Выдыхаю. Ох, мне ли не знать, как прекрасны пикники на крышах! Я излазила все крыши Москвы, от простых панельных домов до башенок сталинских высоток. Мне даже жалко орать на сына, это такая романтика, почему я вечно боюсь, что с ним что-то случится…
Почему? Да потому!

Возвращаюсь со съёмок, выхожу из лифта – на площадке у нашей квартиры группа разъярённых мужиков. Сердце неприятно сжимается.
– Вы из двести пятой квартиры? – спрашивает один зловеще.
– Да, а что случилось?
– Ваш сын из окна…
– Выпал?! – ору я не своим голосом и сползаю по дверному косяку на пол.

Мужики пугаются больше меня, суетятся, поднимают, успокаивают.

– Нет, всё хорошо. Не волнуйтесь. Ничего страшного. Он просто вылил из окна пузырёк зелёнки на нашу белую иномарку.

Машину-то я отмыла, точнее, отмыли её в автосервисе за мои деньги, конечно. Но теперь новая напасть…

Впервые это произошло, когда Стёпке было годика два-три, опять же летом в Новороссийске. Мы гуляли с ним вдоль моря по бесконечной набережной, мимо нас то и дело проезжал прогулочный паровозик. Стёпка уже катался на нём, но просился снова. В этот раз я отказала, крепко держа сына за ручку. Стёпа, грустно глядя ему вслед, крикнул: «Пака, палавозик!» – и признался, что хочет помахать ему вслед. Я ослабила хватку, и тут хитрый Стёпка рванул от меня за паровозиком.

Я и опомниться не успела, как этот карапуз, только недавно научившийся ходить, ловко запрыгнул на приступочку последнего вагона, ухватившись ручками за бортик, и с весёлым улюлюканьем стал от меня удаляться. Я бросилась вслед за Стёпкой, махая руками и крича, как героиня Вертинской в фильме «Безымянная звезда»: «Остановите поезд! Остановите поезд!» Но мои крики заглушала издевательская песенка из динамиков машиниста: «Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход…»

Паровозик действительно набирал ход, вагончиков было три, и пока пассажиры достучались до машиниста, Стёпка усвистел от меня уже довольно далеко.

Закончилось всё почти благополучно, если не считать того, что я надавала Стёпке по попе.
– Больше никогда так не делай, слышишь?! Это очень опасно! Никогда! Обещаешь?
– Обесяю, – хныкал Стёпа, – никада!..

– Володя! Поговори хоть ты с ним! – взываю я к нашему крёстному. – Он катается на прицепах трамваев! Я уже столько рассказывала ему о зацеперах, о трагедиях, о травмах! Кивает, обещает, а на следующий день приходит, и опять джинсы на заднице порваны, локти разбиты!
– Да, это серьёзная штука, – говорит Вова, и я чувствую, как он хмурится на том конце. – Я поговорю с ним сегодня. А ты, моя дорогая, побольше болтай ему о своих приключениях, есть с кого брать пример.
– О чём ты? – удивляюсь.
– О чём? Салют из роз не помнишь?

О господи, и вправду. Я часто рассказывала это знакомым, как забавную историю…

Мы вырвались всей труппой из театра после премьеры. Спектакль прошёл прекрасно. Банкет, кстати, тоже удался. Многие из актёров – с цветами. У меня в руках роскошный розовый букет.

Как это обычно бывает у артистов после удачного спектакля, ещё остаётся какой-то запал внутри, хочется совершить что-нибудь этакое. Рядом с театром у нас всегда поворачивает трамвай. И тут мне в голову приходит очередная дурацкая идея, я спешу к трамваю, встаю на заднюю сцепку. Трамвай медленно трогается. Я изображаю из себя рабу любви и кричу коллегам: «Господа, вы – звери!»

Трамвай тем временем набирает скорость, я понимаю, что пора сходить на землю, эффектно делаю шаг, но трамвай уже разогнался. Пролетая над рельсами, я плюхаюсь на попу с такой силой, что букет выстреливает розовыми головками в разные стороны, в воздухе кружат розовые лепестки, я сижу на рельсах, и в руках у меня остаются только стебли…

Но преемственность поколений выражается у нас, конечно, не только в травмах и хулиганстве, которыми мы зачастую бравируем. Есть одна общая черта, которой мы все очень стесняемся…

На днях звонит мне Стёпка из летнего лагеря (в этот раз я отправила его в лагерь с актёрским уклоном).

– Мам, мне нужна твоя помощь, – басит хмуро.

Какому же парню в пубертатный период охота признаваться маме, что он в ней нуждается.

– К завтрашнему дню нужно подготовить номер под какую-нибудь русскоязычную песню. Какую взять?
– А что тут думать, – говорю не без ехидства. – Бери свой любимый рэп Оксимирона и валяй!
– Ладно, давай без приколов, – злится.

Чувствую, парень настроен серьёзно, начинаю нервничать, в голову ничего не приходит.

– Ну, возьми «Волков» Макса Леонидова. Помнишь, как ты бесился под эту песню в детстве? Или «Мой приятель – беспечный ездок» Фоменко, тоже драйвовая!
– Нет. Давай ещё чего-нибудь, только скорее!
– Ну… ну… – у меня начинается паника. – Может быть, тогда Окуджаву, «До свидания, мальчики»?
– Всё с тобой ясно, – ворчит, – ладно, поговорили…

Песня «До свидания, мальчики» для нашей семьи какая-то заколдованная. В детстве мне часто пела её мама, всегда со слезами. Эта мелодия меня очень волновала, я мечтала её исполнить в школе на каком-нибудь военном вечере, но учительница музыки не позволяла, и без того страдая от моего пения на уроках.

Уже во ВГИКе, понимая, что петь мне не суждено, я просилась хотя бы прочитать её как стихи на студенческом показе. Но и там педагоги мне почему-то отказывали, словно бы что-то чувствовали.

Моя мечта сбылась несколько лет назад, когда 9 Мая мы со Стёпкой и волонтёрами ездили по домам престарелых с концертами и подарками. Я вышла в центр столовой, где старички-ветераны собрались на праздничное чаепитие, и начала читать:
– Ах, война, что ты сделала, подлая,
Стали тихими наши дворы…
– и поняла, что не могу, в горле начало что-то клокотать, из глаз брызнули слёзы.

Превозмогая рвущиеся наружу всхлипы, я всё-таки дочитала эти стихи. После мучительно долгой тишины наконец раздались аплодисменты, а я поспешила в коридор дорёвывать…

Стёпка перезвонил мне следующим вечером злой как чёрт.

– Ну что, добилась? На хрена я взял эту песню!
– Какую? – испугалась я.
– Окуджаву твоего! Там все Земфиру брали, Билана, Лепса…
– Ты… разревелся?
– Да!!! Какой позор, блин! Ко мне потом педагоги подошли: «Что с тобой? Почему ты выбрал именно эту песню? У тебя что-то подобное случилось в жизни?» Да, говорю, у меня в жизни случились мама и бабушка!

Я рассмеялась.

– Нечего ржать! – рявкнул Стёпка. – Завтра все будут клипы на свои номера снимать, а я не буду, не хочу. Всё, разговор окончен!

А сегодня он позвонил мне уже из аэропорта, рейс Симферополь – Москва задержали, делать нечего, почему бы не поговорить с ненавистной мамой.

– Ну, чё, я снял клип.
– Хорошо, – говорю осторожно, – а на какую песню?
– Ма, ты чё? На Окуджаву.
– И как?
– Знаешь, все зрители в зале плакали, даже родители, те, что приехали со своими детьми, ревели, как маленькие.
– Спасибо, Стёпа… Бабушка была бы довольна… – и я прикрыла трубку ладонью, чтобы он не слышал, как я хлюпаю носом.

Мы все очень стесняемся одной нашей общей наследственной черты – мы страшно сентиментальны.