Минувшей осенью мы с женой и нашими тремя дочками переехали в просторную светлую квартиру в старом петербургском доме – она долгое время пустовала и досталась нам в наследство от дяди по линии жены. И наша жизнь немедленно превратилась в кошмар.

Может, я не поздоровался с ней, столкнувшись в подъезде. Может, не придержал ей дверь. Не стал ждать её в лифте. Чёрт его знает, что произошло, но Белла Ивановна, соседка сверху, возненавидела и меня, и девочек. Это была сухонькая старушка с белоснежными волосами, вся такая чистенькая и аккуратненькая, словно из сказок братьев Гримм.

На вид ей было за семьдесят, и это значило, что она не станет врубать тяжёлый рок по ночам, водить к себе асоциальных типов или будить нас в субботу утром при помощи перфоратора. Но проблемы начались в первый же вечер после новоселья.
Мы поужинали, я пошёл укладывать девочек спать, а жена осталась на кухне мыть посуду. Не успела она начать, как сверху раздался стук. От неожиданности жена чуть не выронила тарелку. Мы даже не поняли, что дело в нас, – прислушивались, переглядывались, и я снова ушёл к девочкам, а жена продолжила мыть посуду.

Не тут-то было: стук повторился, и до меня наконец дошло: нашему «одуванчику» мешал шум воды! Как она умудрялась его расслышать, понятия не имею.

Посовещались с женой и решили вести себя максимально корректно. Во-первых, мы здесь новенькие и никого не знаем, а во-вторых, не хочется начинать с конфликта. Однако Белла Ивановна стучала нам в потолок по поводу и без – порой так громко, что казалось, будто она прыгала через скакалку. Стоило только девочкам начать бегать по квартире – не после десяти вечера, а в восемь, – с потолка тут же сыпалась побелка, так отчаянно усердствовала Белла Ивановна.

Я поднимался к ней, звонил в дверь, пытался объясниться, даже извинялся – всё бесполезно. Соседка ни разу не открыла, ни разу не ответила на мои увещевания, хотя я не сомневался, что она стояла у двери, прижав к ней чуткое ухо.

Терпению пришёл конец, когда Белла Ивановна чуть не сожгла наш балкон. Однажды вечером я стоял там и говорил по телефону с женой – она с дочками уехала на выходные проведать родителей, – как вдруг мимо меня пролетел горящий окурок. Он счастливо миновал мою голову и упал прямо в плетёную корзину, где мог бы наделать бед.

– Вы что творите? Пожара захотелось?! – завёлся я, задрав голову и обращаясь к невидимой собеседнице.
– Я у себя дома, что хочу, то и творю, – внезапно раздалось в ответ.
– Я тоже у себя дома, нравится вам это или нет! – прокричал я. – Вот вызову пожарных, скажу, что вы мне чуть балкон не спалили! У меня дети, между прочим, маленькие, вы головой вообще думаете?

На это я уже никакого ответа не получил. Однако мне показалось, что вредная соседка то ли всхлипнула, то ли вздохнула. Я продолжал стоять на балконе, но ничего не происходило. Не знаю зачем, но я обратился почти в пустоту:
– Послушайте, ну что мы ругаемся? Давайте я сейчас поднимусь, мы спокойно поговорим, обсудим всё по-человечески. Мы ведь не такие уж плохие соседи. Да и вы, я уверен, тоже.

Ответа я не ждал – просто вышел с балкона, натянул джинсы и поднялся на этаж выше.

Я был уверен, что уйду ни с чем. Однако соседка открыла почти сразу, как будто прислушивалась к звуку шагов. Она впустила меня так просто, словно я старый знакомый, а не вредный сосед, с которым она отчаянно воевала уже не первую неделю.
Просторная прихожая выглядела так, как я и ожидал: застеклённые книжные полки, заполненные томами советских времён, какие-то сувениры – все эти балерины, кони, лайки с белоснежными бубликами хвостов.

– Белла Ивановна, – вместо приветствия выдала старушка, хотя я уже знал её имя от соседей, и протянула мне руку.
– Иван… кхм… Леонидович. Можно просто Иван, – растерялся я, но руку пожал – она оказалась сухой, горячей и неожиданно твёрдой.
– Чай или кофе? – кивнув в сторону комнаты, поинтересовалась хозяйка, развернувшись к кухне.
– Кофе.

Я даже сглотнул, мне вдруг показалось, что эта женщина умеет варить потрясающий кофе.

Разувшись, в одних носках прошёл в комнату. Чувствовал себя при этом странно: по идее, я находился в квартире вредной соседки, которая вела с моей семьёй настоящую войну. Но, с другой стороны, не мог не думать о том, что воюю с пожилой и, судя по всему, одинокой женщиной, у которой слабые нервы и не самая лёгкая жизнь.

– Белла Ивановна, вы не думайте, я понимаю, – начал я, когда она принесла нам кофе. – Квартира много лет пустовала, а теперь вот мы. Наверное, мешаем, всё-таки трое детей. Мы стараемся не шуметь после десяти, но девочки…
– Что вы мне о детях рассказываете, у меня у самой две дочери и четыре внучки, – прервала монолог соседка, не сводя с меня внимательных глаз.
– Но… Так это же здорово! Жалко, мы их никогда не видели. А сколько вашим внучкам? Зашли бы в гости к моим по-соседски.
– Они сюда больше не приезжают, – не меняясь в лице, ответила Белла Ивановна, но мне показалось, что её спокойствие деланое. – Мы с дочерями не общаемся, а внучек я видела только маленькими.

Выдержав паузу, она встала и вышла из комнаты, а вернулась с тремя или четырьмя фотоальбомами в руках.

– Если вам интересно…
– Очень! – поспешил я заверить Беллу Ивановну.

Следующий час был посвящён воспоминаниям. Я рассматривал фотографии её дочерей и внучек, слушал рассказы о том, как они чудили в детстве, как приезжали сюда, в эту просторную квартиру, и как Белла Ивановна даже оформила одну комнату как детскую – всё там перестроила, поставила кроватки, чтобы девочкам было удобно ночевать.

А потом дочери посовещались и предложили матери разменять её большую квартиру в центре на три маленькие, ближе к окраине. Когда та отказала – перестали разговаривать, заявив на прощание, что квартира всё равно однажды достанется им.
Рассказывая об этом, Белла Ивановна держалась молодцом – не плакала, и голос её не дрожал.

– Простите, если лезу не в своё дело, но зачем вам такая большая квартира в центре? – не удержался я от вопроса. – Тяжело же одной, уборки сколько, плюс квартплата.
– Да, всё так. Но эта квартира – вся моя жизнь, понимаете? Не четыре стены, не расположение в центре, не много комнат, а нечто совсем другое. Я вам сейчас покажу.

Белла Ивановна раскрыла тонкий чёрный фотоальбом, начала его листать, нашла нужный разворот и протянула мне фотокарточку. На ней была очень красивая девушка в обнимку с подтянутым молодым человеком; они стояли на балкончике, сплошь увитом цветами, и улыбались так, что, казалось, на фотографии только и есть, что их улыбки, а цветы – так, декорация.

– У меня был самый красивый балкончик во всём Адмиралтейском районе, – улыбаясь не мне, а скорее воспоминаниям, сказала Белла Ивановна и вздохнула. – Я даже конкурс на самый красивый балкон однажды выиграла. Вы же поняли, что девушка на фотографии – я. А рядом мой муж, которого я потеряла много лет назад, но которого никогда не переставала любить. Он жил во дворике напротив, я – здесь, и по вечерам он стоял под этим самым балконом, кричал, пугая соседей: «Белка, выходи!» – и я вприпрыжку бежала на свидание. Нам тогда было лет по пять, и наши свидания заключались в совместном лазании по заборам. Ещё мы раскапывали «клады» из стёклышек и пускали в лужах кораблики.

Однажды он сделал мне предложение – нам было тогда лет по шесть, даже в школу ещё не ходили. А поженились мы, как только исполнилось по восемнадцать. Вот смотрите – я выхожу на балкон и вижу, как он, совсем ещё мальчик, стоит внизу, задрав голову, и выкрикивает моё имя. Вот я сажусь за стол и напротив вижу его – красивого, статного, всегда умевшего меня рассмешить. Открываю сервант и вижу чашки, из которых мы так любили пить чай. Смотрю на книжные полки и вспоминаю, как он своими руками прибивал для них гвозди, время от времени промахиваясь и попадая молотком себе по пальцам. Как я могу отсюда уехать? Из этих стен, которые до сих пор хранят память о самом счастливом периоде моей жизни? О том единственном, что побуждает меня жить дальше?

Выговорившись, Белла Ивановна замолчала, а потом встала с кресла и пригласила покурить с ней на балконе. Я согласился из солидарности, поскольку почти не курю. Это было очень странное чувство – стоять на том самом балконе, который только что видел на фотографии, смотреть вниз, на свой балкон, и думать, как это, должно быть, страшно – остаться совершенно одной, наедине с воспоминаниями, которые дороже всего на свете.

Расстались мы с Беллой Ивановной – не скажу друзьями, но уже и не врагами. Вечером в воскресенье вернулись жена и дочки, и я попросил девочек вести себя потише, потому что наверху живёт цветочная фея, у которой от шума и гама вянут все цветы. С тех пор наш потолок больше ни разу не сотрясался от ударов, а на балкон ни разу не прилетело ни одного окурка, хотя по вечерам, перед сном, Белла Ивановна регулярно выходила покурить, и если я чувствовал запах дыма, всегда кричал ей снизу: «Доброй ночи, Белла Ивановна!» – и она отвечала мне: «Добрых снов!»

В мае жене поступило очень выгодное предложение по работе, и ей наконец захотелось выйти из дома. Я её понимал – трое детей выматывают посильнее чего угодно. Старшие девочки ходили в школу, во второй и седьмой класс, а младшая, Марианна, только-только пошла в садик. Забирать её оказалось некому, жена была готова отказаться от предложенной работы, и тут я решил попытать счастья этажом выше.

Белла Ивановна согласилась сразу – я даже не ожидал. Мы договорились, что она будет забирать Марьяшку по будням, кормить её обедом и развлекать, пока мы с женой не вернёмся с работы. От денег она поначалу отказывалась наотрез, мотивируя тем, что не голодает и в состоянии накормить ребёнка обедом, но и я был непреклонен и настоял на том, чтобы Белла Ивановна получала полноценную зарплату няни.

Однажды, примерно месяц спустя, мы всей семьёй уехали в отпуск, а когда вернулись, старшие девочки, подходя к дому, восторженно закричали и запрыгали от избытка эмоций:
– У Беллы Ивановны расцвёл балкон!

А Марьяшка лишь победоносно улыбнулась и одёрнула сестёр:
– Не орите, цветочная фея этого не любит!