Булька – это собака моей шубы. Нет, вы всё правильно поняли: моей шубы. Я сама это не сразу поняла. Сначала-то умилилась: как это – незнакомая собака влюбилась в меня с первого взгляда? Бывает же у людей: увидела, ахнула, была сражена в самое сердце.

Значит, вышла я из галантерейного магазина на рынке «Рябинка» – его у нас называют «Стекляшкой» и «Кубиком». Рядом люди торгуют мелочёвкой. Бабушки – вязаными носками, мочалами, заварными чайниками и фарфоровыми статуэтками: те и другие с облупленными носиками. Угрюмые мужики – фаянсовыми изоляторами, мятыми самоварами, электророзетками, шнурами от утюгов и прочей чрезвычайно необходимой в хозяйстве мелочью.

Недалеко от них на снегу лежала серая кроличья шапка. Кто родом из Советского Союза, тот знает эти шапки. После года носки они становятся всклокоченными, взъерошенными, повышенной лохматости: одно ухо залихватски торчит туда, другое сюда, лихо и задиристо, как у пьяного мужичонки. И всегда эти шапки будто крепко побиты молью.

Наверное, бомжик в неё насобирал копеечек и побежал в ближайшую забегаловку переводить их в популярный питьевой эквивалент. Я полезла в кошелёк, кинула в шапку мелочь, а она возьми и зашевелись. В ней обнаружились три блестящих бусины: нос и глазки. И вывалилась ни к селу ни к городу ярко-розовая мокрая бархотка языка.

И вот этот бесформенный головной убор при виде меня начал радостно подскакивать, неизвестно на чём, потому что ножек в серых лохмах не было видно. Повизгивал и при каждом подскоке норовил лизнуть меня в лицо.

– Ну, слава богу, хозяйка пришла, – с облегчением объявила бабушка с самоваром. – А то с утра бедняжка сидит, не сморгнёт, смотрит на двери.
– В первый раз вижу, – отреклась я.

Я вовсе не планировала заводить собаку. В отличие от собаки, которая как раз таки категорически планировала завести хозяйку. И восторженно и преданно потащила за мной по снегу свой ужасный набор из драного меха, ушей, хвоста и всего того, во что превращается кроличья шапка после года носки.

Всю дорогу она простодушно радовалась, как будто это не ей я кричала и даже топала: «Кыш! Пошла прочь! Ищи себе настоящую хозяйку!» На собачьем языке это читалось как поощрительное: «Не отставай, милая! Если снова потеряешься, ты разобьёшь мне сердце».

Более того, этот серый патлатый комок с первой минуты рьяно принялся нести службу, защищать меня от прохожих. Судя по грозному рыку и яростному писклявому лаю, все прохожие имели против меня нехорошие намерения: лишение чести, ограбление, похищение… И если бы не храбрая собака, ещё неизвестно, чем бы дело кончилось.

Во дворе собака сразу залезла под крылечко, как будто сто лет жила там. Поворочалась, шумно вздохнула и затихла. «Ну, наконец я дома». Я собрала старые пальто, постелила туристический коврик «пенка» и устроила под крыльцом гнездо.

В час ночи со смены пришёл брат. Отворил потихоньку калитку – и… Был тотчас вытеснен обратно на улицу выкатившейся из-под крыльца собакой, обруган ворчливым лаем: «Шляются тут! Свои все дома». Собака стерегла драгоценный сон Хозяйки, достойнейшей из достойнейших, света своих очей, алмаза души и сапфира маленького собачьего сердца.

За калиткой брат взглянул на табличку с номером и убедился, что не ошибся домом. Вошёл. Косматый серый клубок насмерть вцепился ему в валенок.

Приволакивая ногу, брат втащил трофей в кухню. Собака поджала лапки, зажмурила глаза и закостенела. Она готова была принять мученическую смерть, но не разжать зубы и не выпустить крупной добычи. Так что ещё неизвестно, кто чей был трофей и кто кого втащил.

– Я не виновата, – начала я отмазываться. – Она просто за мной увязалась.
– Смотри, чтобы в следующий раз за тобой не увязался выводок кроликов и пара поросят. Мы же решили не обрастать хозяйством, – напомнил брат.

Мы тогда только вырвались из-под опеки деревенских родителей и хотели установить в доме свои порядки. Без хлевов, курятников, навоза.

Бульку – так мы назвали собаку – подстригли в надежде определить породу. Но она просто стала похожа на стриженную лесенкой кроличью шапку. И зажили мы, будто Булька всегда лежала под крыльцом и ревностно охраняла двор.

Однажды я договорилась с подругами сходить в баню, это за четыре квартала от нашего дома. Ну, веник, тазик… Надела на себя старую коротенькую чёрную шубейку. В середине пути обнаружила, что за мной тащится Булька. Вообще-то она старалась никогда не покидать территорию, памятуя о драматических событиях, боясь снова заблудиться.

Вела себя странно: семенила робко, неуверенно, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад. Возвращать Бульку домой не хотелось: подруги ждут. Ничего, посидит у бани, подождёт часика два.

Выхожу я из бани, вся розовая и парящая. Слава богу, Булька на месте. На меня ноль эмоций, упорно, не отрываясь, буравит бусинками-глазками дверь.

– Булька, Булька, домой!

С досадой, холодно мотнула в мою сторону головой – и ни с места. Я попробовала взять её за ошейник, а она… Зарычала и клацнула на меня зубами – вот что она!

Я долго растерянно топталась вокруг неё и тут сообразила. Шуба! В первый раз близорукая Булька увидела меня в другой – яркой длинной жёлтой шубе! Возможно, такой же, как у её прежней хозяйки. Не за мной она тогда побежала, а за шубой! Бедная слепушка Булька!

Я понеслась домой, переоделась в жёлтый мутон – и назад, выдала кросс. Это после бани-то! Продрогшая собачка сиротливо, обречённо сидела у закрытой тёмной бани.
– Булька, Булечка!

Как отчаянно, с собачьими слезами, она завизжала, как накручивала вокруг меня круги: толстенькая заднюшка подскакивала выше головы! Как теребила и укоряла блудную хозяйку за то, что бросила, что предала!

Страшненькая Булька была любвеобильна и неотразима для кавалеров. Дважды в год они ломились к ней со всей округи. Просачивались сквозь невообразимо узкие щели, грызли и ломали деревянный забор, перепрыгивали через низкий гараж. Топтали огород и мамину любимую, только высаженную капусту. Слова «стерилизация» я тогда не слышала. Я была вся такая советская девушка-девушка. И собиралась ехать в другой город поступать в институт.

Перед отъездом моя мама предъявила ультиматум: «Или капуста, или Булька». Смешная мама: конечно, Булька.

– Или я, или Булька, – поменяла мама формулировку. – Не забывай: у меня аллергия, я не смогу её вычёсывать.

Бульку с радостью согласилась забрать моя подруга, жившая на соседней улице. С радостью, но не без труда. Тщетно манила она её печеньем – та забилась под крыльцо и утробно рычала.

– Постой.

Я сбегала за жёлтой шубой.

– Надевай.

Был июнь, плюс тридцать девять в тени.
Так они и бежали по жаре: девушка в длинной жёлтой шубе и преданная Булька, аж толстая заднюшка подпрыгивала выше головы. Она даже не оглянулась на меня.
Дефицитную шубу я оставила подруге за символическую сумму.