Тогда я присела рядом с ним, сорвала один одуванчик, затем второй, протянула ему понюхать, он недовольно чихнул, в отместку сердито сунул одуванчик мне в нос, я тоже чихнула, и нос мой тут же сделался жёлтым от пыльцы. Стёпку это страшно рассмешило, он стал рвать один за другим одуванчики, мазать ими свои щёки и нос, и когда убедился, что он сильнее одуванчиков и может их победить, начал отважно кататься по лужайке, ныряя в цветы, как в золотое море.

С деньгами было плоховато. И вроде бы и пенсии у них с мужем не маленькие, всё-таки по сорок с лишним лет стажа. Могли и лекарства не самые дешёвые покупать, и путёвки в санатории себе позволяли, даже откладывать кое-что получалось. Но последнюю пару лет они перестали вписываться в бюджет. Просить помощи у детей не хотелось. Те тоже не жируют. Муж попробовал было опять на чертежах зарабатывать, как в девяностые.

Дом спал, а мужчинки развлекались. Они явно требовали продолжения банкета. Окно моей кухни располагалось рядом с лестничным окном. Заметив остановившуюся машину, я отшатнулась вглубь кухни, но видела всё очень чётко, даже их физиономии разглядела. Наблюдать это безобразие было не то что неприятно – просто отвратительно, но что я могла поделать?

Скоро уже и село Деболовское, а перед ним – затяжной спуск с огромной горы. Я знал, что там, на этом спуске, по две полосы в каждом направлении, но разделены они двойной сплошной. Зато при отсутствии встречных машин я сейчас обставлю целую колонну тихоходных «КамАЗов»! Уф-ф. Задуманный манёвр удался! Но что это? Что-что? Догадываюсь и заранее радуюсь встрече…

Перьевые подушки слежавшиеся, ватные одеяла все в рыжих пятнах. Посуда – железный бидончик без крышки, но набит грязными пластиковыми вилками и ложками. Чашки и сахарницы без ручек. Обувь мало того, что морально устаревшая, так покарябанная, с отслоившимся кожзаменителем, где-то молния сломана, где-то набойки нет. Одежда из дремучих девяностых, синтетика. Были такие костюмы – ткань, как бумага, колом стоит. Коньки времён молодости моих родителей.

Вторая квартира, с которой мы имеем честь иметь общую стену, несколько месяцев пустовала. Нам даже становилось немного жутко от мёртвой тишины совсем рядом. Раньше там жила классическая советская семья – папа, мама и очаровательная дочка. Молодой подтянутый папа приветливо здоровался, молодая красивая мама иногда пела новорождённой дочке колыбельные перед сном.

Человек буквально зависал. Я продолжала: какой мне интерес продавать тебе цветы по закупочной цене? Я тебя выручаю, экономлю твои деньги, а ты что для меня можешь? Если мне от тебя никакого толка, то извини-подвинься. В общем, стала не оправдываться, а задавать неудобные вопросы и произносить неудобные ответы. Нет, ну правда! Я, значит, должна потратить свои время, силы, деньги – для чего? Чтобы выручать тех, кто ничего этого делать не хочет?

Дочь учится в очень серьёзном вузе, свободно болтает на двух языках, включая научную лексику. Почти профессионально играет на фортепьяно, голос роскошный. Плюс фехтование, женский футбол. Мусор выносит, с собакой гуляет. И всё было бы прекрасно, если бы не одно большое «но». На фортепьяно дочь играет только на одном таланте, не прилагая никаких усилий для дальнейшего развития.

Прошла ещё несколько метров. Перед входом в похоронное бюро стояли двое мужчин, беседовали. О чём – тоже непонятно, сплошная матерщина. Но ведь похоронное бюро не то место, где можно себе позволить грязные ругательства. Уважаемые мужчины, да побойтесь вы Бога! Уважайте хотя бы души усопших. Иду дальше. Навстречу – мужчина, разговаривая по телефону, орёт на всю улицу, и снова только мат-перемат. Бедный телефон, если он вынужден ежедневно выслушивать такое.

В боевом расчёте оказалось семеро бойцов, все из разных частей огромной страны – от рядового до старшего сержанта, командира боевого расчёта, кубанца Василия Данченко. Середина мая, природа просыпается после зимней спячки. До начала знаменитой Курской битвы – два месяца. Подразделению дан приказ занять оборону у небольшой деревушки. В помощниках– около пятидесяти пехотинцев.

И тут – трель звонка. Мгновенно цапнутая наманикюренной лапкой трубка, с придыханием: «Да?» Она засияла, щёки порозовели. Голос, до сих пор раздражённо-монотонный, без всякого выражения, мгновенно заиграл, запереливался богатейшими нежными интонациями. Тут были и любовь, и упрёк, и зов, и тоска, и мольба, и вопрос. «Ты встретишь нас, да? Сумки же тяжёлые. На Пушкинской? Смотри, точно не обманешь? Не опоздай!»

В магазине на полке горделиво стояли туфли её мечты – яркие, синие, с белым в клеточку переплетением. Вера любовалась и представляла, как в голубом платье и синих туфельках будет кружиться в лёгком танце. Сейчас она придёт домой, включит радио и придумает движения. Скорее бы вырасти!.. Не заметила, как выросла. Вера – женщина в возрасте.