А живёт одна, поскольку очень властная – любит, чтобы всё по её было и никак иначе. На лето сын забирал её на дачу, а квартиру сдавал, потому что лишних денег нет. Иногда Ираида Ивановна звала мою маму на дачу погостить, но та всегда отказывалась наотрез: что это за отдых, если всё время надо ходить по струночке и не сметь слова лишнего сказать.

Флегматичная баба Маня, хорошо знавшая своё дело, через некоторое время оставляла тушку у забора, предоставляя дальнейшие заботы уже супруге деда Якова. Тот за услугу делился уловом.
Иван, муж Митрофановны, невысокий конопатый мужик, тихий и малоразговорчивый, появился в деревне после войны.

Уже будучи взрослой, я спросила у бабушки рецепт, та ответила, что никакого рецепта нет. Она просто покупала в ближайшей кулинарии кусок дрожжевого теста, дома растапливала граммов сто маргарина, добавляла сахарку и сметаны, когда та была. А не было – и так хорошо. Вот и всё. Потом скатывала шарики, придавливала их ладонью, накалывала вилкой и пекла в духовке.

Меня-то это не смущало, а вот родители были категорически против – мол, плохая примета. В общем, я осталась дома. Сестра, кстати, тоже не поехала – детей не с кем оставить. В итоге всё организовывали её муж с нашим отцом. И сестра, видимо, разозлилась из-за того, что я не поехала, – у меня-то, в отличие от неё, детей пока нет. В итоге за эти два дня она вынесла мозг и мне, и маме, размещала в соцсети фотографии оставшихся там кошек с припиской, что они скоро сдохнут, и вообще всё ужасно, папа с мужем вдвоём не справятся.

Среди вещей умершей обнаружились тетрадь и конверт с московским адресом, всё это бережно хранили приёмные родители. И время от времени писали на этот адрес с просьбой выяснить судьбу родных Маши, а также просили своих знакомых, которые ехали в Москву, посетить дом по указанному адресу. Но там уже жили другие люди, лишившиеся собственного крова и вернувшиеся из эвакуации.

В разговорах с моими друзьями муж периодически намекает, что я не убираю и не готовлю. Если в ответ молчат и никто не заступается за меня, он за моей спиной и даже при мне говорит, что я плохая хозяйка. Однажды при всех своих родственниках сказал, что я грязнуля. Я не сумела сразу адекватно отреагировать, перевела в шутку, хотя обычно не соглашаюсь с ним, спорю. Когда приезжают его родители, он каждый раз выступает против меня, хотя они относятся ко мне хорошо.

Куда я приехала? Две улицы, грязи выше колен. Хата небелёная, мебели никакой, деревянная кровать с соломенным матрасом, у нас такое добро давно выбросили. Русская печь занимает полхаты. А сели обедать – я осталась голодная. Мать Ивана из щавеля наварила борща, налила в чугунок кружку молока, и всё это вприкуску с нечищеной картошкой, добро бы хоть она была вкусная. После двух дней такого угощения мне совсем скрутило живот. А всей родне – ничего.

Включишь случайно телевизор и узнаёшь очередную порцию свежих сводок: кто с кем из служителей муз кого когда родил. И ДНК-экспертизу приложат. А ведь такие имена, такие имена. Святые для невинного уха. Казалось бы, ну уж эти-то – ну чего им недоставало? Булок белых, хрустящих? Кофию в постель налить?.. Так ведь наливали им наверняка. И булки в рот запихивали: на, кушай, творец ты наш дорогой!

Сестра пришла в бешенство: зачем это нужно делать? У бывшей своя семья, у мужа – своя, к чему совместные снимки? На этой почве они и поругались. Она прислала мне одну из фотографий. Посмотрела я – там все такие счастливые, для полноты картины осталось только обняться. Бывшая – прямо цветущая красавица. Моя сестра тоже ничего, но после родов ещё не вернулась в форму, да и времени не хватает. Короче говоря, на фоне бывшей – просто серая мышь.

Наши тогда в основном или с родителями жили, или в общагах. А у Славки была однокомнатная квартира – правда, в хрущобе, правда, угловая, но своя. Вот туда-то он меня и притащил. Именно притащил, хоть и нелегко ему это было. В подъезде поцеловались, я и поплыла. Так на подламывающихся ногах до кровати и доковыляла. Кровать была знатная – настоящей белой медвежьей шкурой покрыта.

Татьяна досматривает отца, вот и приходится по много раз слушать его истории, благо память у Николая Ивановича исключительная. И историю про траву она помнит. Её делили на съедобную и несъедобную. Из первой варили похлёбку и делали лепёшки. Едва земля оттаивала, сажали камыш и поливали его. Скоро появлялись зелёные побеги – спасение от голода. Татьяна знает, что люди ей завидуют: надо же, самой за семьдесят, а отец жив-здоров, значит, гены хорошие и дочь тоже дотянет до девяноста.

Люба не боялась потерять Дианку из виду. У неё всего два выходных, не смотреть же два дня на соседскую девчонку. Но Дианка не исчезает, даже когда они играют в прятки. Она и прятаться толком не умеет, выглядывает отовсюду, чтобы найтись поскорей, не интересуют её тайные потёмки. Вот Люба в детстве рекорд поставила, четыре часа найти не могли, а всего-навсего за деревом сидела. Она вообще была незаметной и усидчивой.